Андрей Левкин - Голем, русская версия Страница 8

В этом ее выборе стиля была определенная изощренность: учитывая несомненные коллективные склонности Лолиты-Маши. Она тогда, как-никак, еще только выходила из пионерского возраста, будучи председателем совета дружины — ну, чего-то такого. Во всяком случае, была у пионеров главной, в беленьких гольфиках. Но, кажется, насчет гольфиков (подумал я, глядя на ее ноги теперь: вовсе без гольфиков, в аккуратных черных носках), насчет гольфиков— это я пытаюсь вспомнить, что именно тогда будоражило. По-видимому, это мы через Мэри впервые обнаружили соответствие литературы и жизни: о противоестественной роли поощряемой литературы в те годы в частной жизни говорить как-то уже противно. Ну а так— ничего в ней особенно не будоражило. Да' ее и одноклассники, кажется, тоже не тискали. Впрочем, может быть, из-за ее пионерской должности. Хотя… в таком случае должны были делать это хотя бы из побочных соображений. Нет, не тискали. Следовательно — совсем не будоражила, хотя и была прехорошенькой. Но вот что запомнилось-то: ножки в белых гольфиках. А и то сказать, были ли в СССР черные носочки? А ну как легкая промышленность их вообще не производила, по причине пессимистичности цвета? Уже и не вспомнить.

Еще, глядя в прошлое, можно было бы удивиться тому, насколько все же в той стране коллективно отыгрывались даже столь частные дела, — наши воспоминания, таким образом, представляют всегда коллективный опыт. Да, судя по всему, она так никогда и не узнала, что некоторое количество молодых людей какое-то время считали ее Лолитой.

Позже она подросла, вошла в обиход жизни нашего района, в частности — каким-то образом познакомилась с Херасковым, уж и не знаю каким — возможно, что просто в гастрономе. Впрочем, произошло это уже относительно недавно, лет семь назад, уже более чем во взрослом возрасте. Тогда для нее настала любовь, происходившая в обстановке весьма частых пьянок, на которых она — по обыкновению пившая водку только в разбавленном виде — сидела в уголке и смотрела на Хераскова влюбленными глазами. Зрелище было надрывным, тем более что Херасков воспринимал ее чувства лишь как повод ко все более вдохновенному разглагольствованию (вполне как сейчас Куракин), а вовсе не как намек к интиму. В результате на какой-то особо вдохновенной пьянке он пробормотал в ее сторону: "Ну зачем нам из-за двух-трех фрикций портить дружеские отношения?" — после чего отношения, конечно, так и не испортились — кто ж мог обижаться на Хераскова, в силу его полной интеллектуальной от-мороженности, не говоря уже о жизненной позиции, состоявшей в также позаимствованной из народного опыта фразе, что не ебарь он, а ханыга. А к Маше он хорошо относился, в самом деле. Он-то ее Мэри П. и прозвал. Наверное, вот он-то и в самом деле воспринимал ее Лолитой.

Но странно, что она не была знакома с Куракиным: сидели они как люди, познакомившиеся недавно. Могли бы, кажется, познакомиться уже лет десять назад как минимум. А то и двадцать, так что с чего бы это теперь вдруг, хотя кто знает, может, они и были знакомы. Но тогда тем более, зачем им торчать в этой точке, где никогда не бывает даже новых бутербродов? Шли бы уж к кому-нибудь домой, одинокие же оба. Хотя, конечно, я же, например, тоже не домой пошел… Странно, вокруг меня все были отчего-то одинокими.

Это, наверное, просто от меня самого зависело — какой сам, с теми и водишься, тех и встречаешь. Ну, видишь-то разных, а за столик присаживаешься именно к одиноким.

И эта мысль вернула меня к Голему.

— Послушай, — сказал я приятелю, передумав спрашивать Машу о том, знала ли она, что ее считали Лолитой, и как бы к этому теперь отнеслась. — Что ты знаешь про големов?

Куракин, вообще, сам бы сошел за голема, потому что на любой вопрос по любому поводу всегда давал ворох ответов, а именно этим, в моем представлении, голем отличаться и должен.

— Ну, это просто, — немедленно отозвался он. — Это еврейское слово, "комок", "неготовое", "неоформленное". Каббалистический персонаж, типа глиняного великана — почему-то великана, только хрен поймешь, что для каббалистических евреев великан. Оживляют его магическими способами. Но там не все однозначно. Во-первых, големом является сам Адам — Яхве лепит человеческую фигуру из красной глины, животворя ее затем вдуваемым "дыханием жизни". Типа эфиром, надо думать. Во-вторых, это верхняя оценка магико-теургических сил, заключенных в именах Бога, а также вера в особую сакральность написанного слова сравнительно с произнесенным. В начале Нового времени считалось, что для того, чтобы сделать голема, надо вылепить из красной глины человеческую фигуру, имитируя действия Бога; фигура эта должна иметь рост 10-летнего ребенка. Оживляется она либо именем Бога, либо словом "жизнь", написанным на ее лбу; но считается, что голем не способен к речи и не обладает человеческой душой. То есть "дыхание жизни" в него вдохнуть нельзя, потому что это может только Бог. Голем быстро растет и скоро достигает исполинского роста и нечеловеческой мощи. Исполняет работу, ему порученную (обслуживает, скажем, евреев по субботам). Вырываясь из-под контроля, являет слепое своеволие. Из авторов наиболее знаменит раввин Лев, автор "пражского Голема". Это век 17-й что ли.

— Что ли просто робот? — поинтересовалась Маша Поппинс.

— Нет, Маруся, — покачал головой Куракин. — Это что ли такое попсовое истолкование, уж прости. Это такое романтическое отношение: вот в 19-м веке про голема в европейской литepaтype писали исключительно в том разрезе, что искусственные существа приобретают человечность, познав любовь. Чем переводили историю из непостижимой в банальную метафору. А это и есть попса. Да и непонятно, как он приобретает человечность только после любви, — как он тогда эту любовь делает? С какой такой стати? Там все сложнее.

— Ну?.. — (это я сказал, а не Маша).

— Да я вспоминаю…

У Куракина был мягкий и вкрадчивый голос. Такой, что говорение не забирало у него физических сил. То есть говорить он мог очень долго. Пока он вспоминал, я искоса разглядывал Мэри (странно, никогда не испытывал к ней чувств) — вполне расслабленную, пившую, как обычно, водку с каким-то соком. Вот, думал я, как оно все на свете. Сначала она была Лолитой (далась мне эта Лолита…), потом — стала Мэри П., а ведь придется стать еще и старушкой. Не мог я ее представить старушкой. А и то сказать— решительная тайна: откуда они, старушки, берутся? Вот представить по какой-нибудь из них, как она в молодости блядо-вала налево-направо и парней раскручивала на развлечения. Редко по какой представишь, а ведь блядовали-то, поди, не менее половины, ну а раскручивали и того больше. А вот комсомолками и пионерками их всех представить— легко.

Разумеется, у меня были все возможности увидеть, как это чудесное превращение происходит наяву. На примере той же Маши: ну вряд ли она вдруг съедет из нашего района в Америку, уже бы раньше это сделала. Вообще, она держала себя в стиле, аккуратно, строго, никаких рюшечек — декоративных строчек, разрезиков, серебристых туфелек или дутых серег. Только однотонная одежда, хорошо к ней прилегавшая. Теперь она была в сандалиях с плоской подошвой, темно-синих джинсах, черном свитере. Еще был плащ, тонкий, темно-синий, нацепленный на рогульку вешалки, а пахло от нее чем-то горьковатым.

— Ну вот, примерно так, — собрался с мыслями Куракин. — Големы бывают из плоти, каменные, железные и земляные. Големы из плоти почти ничем не отличаются от людей, хотя выглядят в среднем менее привлекательными, чем они. Обычно их создают, чтобы они были помощниками в алхимических экспериментах. Каменные и железные големы обладают колоссальной силой и практически неуязвимы, при этом железные големы способны к обучению и самостоятельному существованию. Земляные големы делать проще всего, но способностей у них почти никаких, фактически это просто медленно передвигающиеся кучи земли, обычно их используют, чтобы освободить от земли некоторую яму (земля сама уходит из ямы). Хм… Маша, тебе не скучно?

Маше не было скучно. Она скорее блаженствовала, щеки ее порозовели. Вообще, отчего бы не блаженствовать женщине еще молодых средних лет, попивающей "отвертку" в компании двух вполне приличных мужчин средне-средних лет?

Куракин встал; пошел к стойке взять себе сто грамм — явно сработали какие-то профессиональные щелкоперские инстинкты, требующие долива вдохновения. Водку — в отличие от моей яичницы с чаем — буфетчица выдала ему моментально и автоматически. Вернулся, отпил половину и стал гнать свою телегу дальше:

— Для голема земляного обыкновенного необходима пудра Гамбринуса, изготовляемая из 1 частей древесного пепла, которые перемешиваются с 3 частями земляной пыли и 9 частями сухой растертой человеческой плоти. После трех циклов инвольтаций как его, блин, звали… Лунитари — 45 минут ночью, — к пудре добавляется человеческая кровь до консистенции густого теста. Из этого теста изготовляется сердце голема, внутрь которого запекают листок пергамента из лошадиной кожи, на котором надписывается имя голема и магическая формула оживления. Такой голем после смерти оставляет непроходимый завал там, где умирает.