Алексей Олин - Машина памяти Страница 8

— 6:33. Почему не звонит Диана?

— 7:00. Не могу больше.

Я хочу есть и спать»

13

— Я слышал мудрость, Кит!

— А? — спрашиваю я, чувствуя, что в глаза пора спички вставлять.

— Два часа спят мудрецы, четыре часа — воины, шесть — женщины, восемь — дети, а десять часов спят дураки!

— А двенадцать? Снова мудрецы?

Наконец, в семь тридцать, сдав все положенные бумаги, мы с Игоряном оккупируем круглосуточную закусочную. От Службы недалеко. Заказываем по хот-догу и среднему стакану пепси. Мой желудок, настаивавший на курином супчике, обиженно затыкается.

Мы дружно хомячим выкидыши американской кулинарии.

Крохотное помещение на три стола, сидячие места не предусмотрены. На полу следы грязных подошв, урны доверху набиты одноразовой посудой. Кроме нас посетителей нет. За стойкой — грустная девчонка в синем фартуке и с «взрывной» прической. Вся в пирсинге. Большущие, как у героев аниме, глаза.

Она сосредоточенно перемалывает бубль-гум и косится на висящий под потолком телик, где все те же радостные ведущие, жизнеутверждающие песни и полезные рецепты.

У Игоряна челюсти, как мясорубка.

— Кит, я с тобой поделюсь рецептом салата, — говорит напарник.

— Ну? — спрашиваю я, жуя. — Што за салат?

— Exitus letalis.

— Угу, — киваю я. — Продолшай!

— Берешь двести граммов циррозированной печени, сто граммов аппендикулярного инфильтрата, пятьдесят миллилитров спинномозговой жидкости больного менингитом в терминальной стадии, чутку гепатитного кала, заправляешь мочой столетней бабки…

— Игорян! Игорян, не надо, пшалуста!

— Все смешать в тазике для мытья ног, подать в «утке», предварительно украсив геморроидальными узелками!

— Урод!

Я давлюсь хот-догом, на глаза наворачиваются слезы. Игорян лупит меня кулаком по спине.

«Анимешка» теперь косится на нас.

Хлопает дверь, и в закусочную входит настоящий джигит. Кожаное пальто распахнуто, на волосатой груди — пудовая золотая цепь. Че он здесь забыл в столь ранний час?

— Сделай мне одно кофе!

— Один, — тихо поправляет девушка, растворяя содержимое пакетика.

У Набокова: одно. Джигит знаком с творчеством Набокова?

— Тысячу даю! — сверкает фиксой джигит, забирая стаканчик. — И знакомиться с тобой будем!

— Не-а, не будем.

— Что ты какая невежливая? Может, я жениться на тебе хочу! Халву, шербет любишь? Кишмиш? На машине тебя покатаю!

— Вы еще будете что-то заказывать? — нервничает девочка. — Если нет, то…

— Слушай, настоящему мужчине условий не ставь, да!

Игорян напрягается.

— Извините, я…

— Я, лапушка, извиняю тебя.

— В покое ее оставь, да, — говорит Игорян. — Пей свой кофе и уходи.

Джигит медленно разворачивается.

— Ты! Повтори, что сказал!

— Горы и кони в другой стороне. Попугая купи, пусть он повторяет.

Неожиданно с джигитом происходят лексические метаморфозы.

— Молчи и сосиска ешь. Она на хер похожа. Я тебя и твою мать еб…

Договорить у него не получается. Игорян в полсекунды оказывается напротив джигита и бьет его головой в крючковатый нос. Хруст ломаемой кости. Тот приседает, закрывая ладонями разбитую морду. Девчонка воет сиреной.

Кофе разлит, стаканчик закатился под стул.

— У меня была тяжелая смена. Я устал. Уходи.

— Ты мне нос сломал! Ты что! Я же шутил!

— А у меня плохо с чувством юмора!

Джигит ретируется. Напоследок бросив:

— Я вернусь.

— Ага, — кивает Игорян. — Не опоздай. — И поворачиваясь к стойке. — Не визжи — голова болит!

«Анимешка» замолкает. Затем робко благодарит. Я, говорит, Надя, учусь на факультете иностранных языков, а в закусочной — подрабатываю. У нее смена заканчивается, и она не против, если Игорян ее проводит до автобусной остановки…

…И тут влетают менты и принимаются без разговоров охаживать нас резиновыми аргументами!

Золотозубый скачет вокруг черным вороном и гнусавит:

— Нет из-за них порядка в МОЕЙ СТРАНЕ! СКИНХЕДЫ ВОНЮЧИЕ!

14

Менты разгадывают кроссворд.

— Митрич, промежуток времени между прошлым и будущим, про который поется в известной песне? — спрашивает юный, стриженный ежиком, страж порядка.

— Сколько букв? — это голос Митрича из неведомых глубин.

— Дык три.

— Момент!

— Не, «момент» — это шесть букв…

— Момент, говорю, выхожу!

Характерный звук спускаемой воды. Из туалетных недр является Митрич — вылитый бульдожина, только в погонах и при фуражке. Низколобый, пухлые щечки глазки подпирают.

— Миг, — говорит он, с кряхтением усаживаясь к батарее. — Что-то у меня спина ноет, видать, к перемене погоды… заразы, не топят! Где обогреватель? В шкафу? И чайку поставь, младший сержант… торчим здесь, дежурим…

«Ежик», до этого усердно скрипевший карандашом, вскакивает из-за стола, хватает ветхий электрочайник и бежит исполнять приказ.

В «обезьяннике» пахнет не обезьянами, а мышами.

На грязно-серой стене — выцарапаны палочки. На скамейке краска облупилась. Сидим за решеткой в темнице сырой. Как молодые орлы. Положительный момент: спать расхотелось. Я трогаю языком разбитую губу. Нос тоже побаливает, и на лбу шишка. Это я об пол ударился.

Две шишки за четыре дня — не хило!

У Игоряна ко всему бровь рассечена — кровь сочится.

Ребра и почки, слава богу, целы. Били нас товарищи аккуратно, вполсилы.

Мобильники, шнурки и ремни отобрали. Карманы вывернули, конфисковали всю мелочь, ключи и брелоки. Составили акт. И уехали дальше патрулировать, оставив нас на попечение этим… эрудитам.

— Эй, вы, за стеклянной перегородкой! Дайте йод или перекись, что там у вас есть? — говорю я. — Надо рану обработать! Будет в интеллектуализме-то упражняться! Глядите, пробки выбьет!

— Какие?

— Серные!

— Да ладно, Кит, забей, — вздыхает Игорян. — Извини вообще, это из-за меня все.

— Ты не на исповеди, прекращай, — говорю. — Дайте йоду, гады!

«Ежик», воткнув чайник, вопросительно взирает на старшего по званию.

— Перебьетесь — не в блокаду! — рычит Митрич. — Хулиганы, епты!

— Да невиноватые мы, он сам…

— Если не заткнетесь, младший сержант вас поколотит дубинкою! — и «Ежику» — Чего застыл, как холодец? Весь кроссворд разгадал?

— Не, не весь…

— Ну, тогда бери карандаш, и продолжаем, — говорит Митрич, сдвигая фуражку на затылок. — Шустрей надо быть.

— Так точно, товарищ старший сержант! — с готовностью отвечает «Ежик», возвращаясь к столу. — Великий русский поэт, автор цикла «Москва Кабацкая» Шесть букв по горизонтали.

— Поэт говоришь, — Митрич загибает пальцы. — … Пять-шесть. Ну, Пушкин!

— ЕСЕНИН! — кричим мы с Игоряном.

— Молчать! — Митрич багровеет. — Пиши, сержант. Е-се-нин. Вы нас не учите! Нас учить поздно!

— Влипли, — констатирую я. — Попили лимонадику.

— Влипли, — кивает Игорян.

Доказать, что он заступался за честь дамы, и мы не фашисты — не получилось. Мы говорили: наш медицинский институт — интернациональный. Учатся и перуанцы, и негры (афроамериканцы, поправили нас), и китайцы, и чеченцы — все, в общем, у нас. Образовываются. Со всеми мы в нормальных отношениях.

Убеждали: мы — не скинхеды! Спрашивали: неужели похожи на этих тупых ублюдков, которые забыли, за что их прадеды на войне погибали? И драка в закусочной была не на почве национальной розни! Да вы с девчонкой этой поговорите!.. Безрезультатно. Стражи правопорядка, отделавшись от джигита, задавали Игоряну умные вопросы:

— Почему волосы короткие?

— Не выросли.

— Почему не выросли?

— Волосы растут не слишком быстро, — терпеливо объяснял он. — Сантиметр, полтора в месяц. Я недавно подстригся под ноль.

— Зачем?

— А обязательно отвечать? — замялся Игорян.

— Да.

— Хотел быть похожим на одного крутого гитариста…

— Фамилия?

— Моя?

— Где прописан?

— Я?

— Крутой гитарист.

Так верно до бесконечности…

…Продолжалось бы, если бы не забрякала моя мобила. Шел одиннадцатый час утра, а мои родители чего-то забеспокоились, где я. Трубку взял инквизитор-лейтенант. Он умел разбираться с бесовскими изобретениями.

Поговорив с моими родителями по очереди где-то с минуту, он резко заспешил. Заспешили и другие менты, которые нас задерживали.

Остались: Митрич, «Ежик», Игорян и я.

И кроссворд…

— Слышь, Кит, — вдруг говорит Игорян, — ты можешь умереть за Родину?

— Если война…

— Да не, в принципе. Как Брюс Уиллис в «Армагеддоне»?

— Не знаю.

— Я тут подумал, а чего я от армии кошу? Может, и не надо… может, это и вправду мой долг: Родину защищать…