Александр Попов - Солнце всегда взойдeт Страница 8

– Что там?

– Я уронила доску. Тебя проверила. Не обижайся. Иди сюда.

Кажется, никогда раньше и после я не испытывал столь мучительного чувства стыда, как тогда. Я желал провалиться сквозь землю, но только не видеть бы свою коварную подругу. Хотел убежать, но вовремя одумался: от позора все равно не спрятаться.

Вошел в дом. Со света в темноте совершенно ничего не видел; натолкнулся на Ольгу и нечаянно коснулся губами ее холодного носа, да так, что было похоже на поцелуй.

– А я маме скажу.

– Что?

– Ты меня поцеловал.

– Еще чего! Я ее поцеловал!

– Поцеловал, – настаивала Ольга, – и даже не говори, Сережка.

– Не целовал. Я что, совсем, что ли?

– Целовал.

– Нет.

– Да.

– Нет!

– Да. Да! Да!! Увидишь, скажу. Мама тебя отругает. Вот такушки!

Мы вышли на улицу. В синевато-радужных взлохмаченных облаках словно барахталось брызжущее ярким светом солнце. Мы с Ольгой увлеченно наступали на скопища тополиного пуха, поднимая его вверх, чихали и кашляли, и мир представлялся мягким, легким и радостным.

– Не целовал, – продолжал я играть роль упрямца.

– Целовал.

– Скажешь?

– Скажу.

– Хочешь, Ольга, отдам тебе калейдоскоп? Но – молчи.

– Не-ка.

– Что же хочешь?

– Ничего.

– Скажи – что? Не упрямься!

– Ни-че-го! Вот такушки.

– Так не бывает.

– Ладно, – наконец, согласилась она, пальцем мазнув мне по носу, – не скажу. Но-о, ты-ы, до-о-лжен признаться мне, что поцеловал.

– Не целовал!

– Как хочешь. Скажу.

– Ладно, ладно. Целовал.

Ее глаза засверкали. Она улыбалась. "А что если по-правдашнему поцелую?" – подумал я. Но все же не отважился.

9. ИГРЫ, ИГРЫ, ИГРЫ

Мы играли в семью и изображали из себя: девочки – жен-хозяек, мы, мальчишки, – мужей-охотников. Разделились на три пары: Ольга и я, Настя и Арап, Лена и Олега.

Арап приволок с охоты большую корягу, которую он воображал убитым волком, завалился на ворох веток и показывал всем своим видом, что жутко устал и что удачливый охотник. Повелительно крикнул:

– А ну-ка, жена, сними сапоги!

– Что-что? – широко раскрылись глаза Насти. Она зардела и готова была заплакать. – Я тебе сейчас сниму! И не захочешь после.

– Да я же шутя говорю! Ишь, сразу раскричалась!

Настя отказалась быть его женой. Мы с трудом уговорили ее поиграть еще.

Утихомирились, сели за стол: девочки приготовили обед. Он состоял из комков глины – котлеты и пельмени, палок – колбаса и селедка, листьев и травы – что-то из овощей, камней – фрукты и орехи, кирпичей – хлеб. "Яства" девочки легко находили под ногами.

Ольга, ухаживая за мной, подкладывала мне самые большие лакомые куски и требовала, чтобы я все съел. Я притворялся очень довольным пищей, аппетитно причмокивал, держа деревяшку или кирпич около губ. Нас, мальчишек, игра смешила. Мы кривлялись и паясничали, как бы насмехаясь и над девочками, и друг над другом. Девочки, напротив, воспринимали игру как нечто серьезное и важное и становились весьма требовательными и взыскательными, словно бы не играли, а жили взрослой настоящей жизнью.

Лена открыла свой магазин, вовсю нахваливала товары. На прилавок выложила помятые кастрюли и чайники, дырявый ржавый таз, пустые консервные банки, тряпки и многое другое, извлеченное из кладовок и найденное в канаве. Мы принялись торговаться – бойко и шумно. Ольга остановила свой выбор на порванной собачьей шкуре и, похоже, только потому, что она была самым дорогим товаром в магазине Лены, – стоила аж триста стеклышек. Ольге, как я понял, захотелось пощеголять перед девочками, показать им, что может купить дорогостоящую вещь. Настя тоже намеревалась купить шкуру, и стала вместе с Арапом собирать стекла.

– Ольга, давай лучше купим чайник и кастрюлю, – робко предложил я. – Дешевле. Зачем тебе шкура? Она гнилая.

– Какой же ты! Тоска с тобой, – покосившись на проворно собиравших стекла Арапа и Настю, шепнула Ольга. – Хочу шкуру. Она мне нравится.

– Что же в ней может нравиться?

– Хочу шкуру! Вот такушки!

Мне пришлось смириться. Ожесточенно разбивал бутылки, банки, ползал по земле. Настю и Арапа мы опередили. Шкуру после игры Ольга выбросила, а у меня еще долго болели порезанные пальцы и натертые об землю колени.

Лена привела из дома Сашка и объявила, что он будет ее сыном. Она насильно уложила его на голую железную кровать и приказала спать. Олега собирался на охоту и захотел взять "сына" в помощники. Но Лена повелительно заявила, что ребенку нужно поспать. Оба были упрямы и не захотели друг другу уступить. Олега вырвал из ее рук Сашка и потянул за собой. Лена с трудом отняла его.

– Хочу на охотю! Пусти, Ленка-пенка! Ма-а-ма! – вырывался из рук сестры и сердито топал ногой брат.

Напугавшись пронзительного крика своего "сына", Лена, наконец, выпустила его. Сашок, задыхаясь от плача, убежал к маме, выбежавшей на его крик из дома.

– Ты во всем виноват, – сказала Лена Олеге, понимая, что ее должны отругать за брата. – Я маме все расскажу.

– Сказанула – я виноват! Не я, а ты. Вот тетя Аня тебе всы-ы-плет!

Они препирались и скандалили, сваливая вину друг на друга.

Мальчишки пошли на охоту. В конце нашей улицы находилось небольшое заросшее камышом и затянутое темно-зеленой тиной болотце, – к нему я и направился охотиться. Я был в полном боевом снаряжении – под индейца: на плече висел лук из тополя, за поясом торчало пять стрел, на бедре болтался деревянный пистолет с длинным дулом, за ухом белело большое петушиное перо, а на спине висел мешок. Ольга собрала мне в дорогу хлеба – два кирпичных обломка и пять котлет – из глины. Какой-то парень, увидев меня, спрятался за столб и оттуда тряс челюстью и коленками, показывая, как сильно меня боится. По улице я шествовал величаво, с задранной головой. Наверное, в те минуты я был самый гордый и тщеславный человек в Елани.

– Ага, вот и подходящие мишени!

Я нагнулся и побежал к невысокому щелястому забору, по ту сторону которого вспахивали грязными рылами картофельное поле два поросенка. Я присел на колено перед дырой, вставил в лук стрелу с присоской, натянул тетиву, но внезапно кто-то крепко схватил меня за ухо и приподнял.

– Ты чиво, фулиган, вытворяешь? Ишь, придумал, пакостник!

Я со страхом и мольбой заглянул в маленькие, как горошины, прищуренные глазки дяди Васи, хозяина поросят. Но тот сильнее, со злорадным удовольствием закрутил мое ухо.

– Д… дедушка, стрела ведь не боевая. Я больше не бу-у-уду. – От боли я стал подпрыгивать, словно меня поместили на раскаленные угли. – Я не по-правдашнему…

– Не по-правдашнему! А ежели угодил бы в глаз? Пойдем к твоему батьке: пущай он тебе пропишет по первое число.

Я рванулся и припустил от деда что было сил. Мое ухо горело. Спрятался в кустах. Увидел Арапа – он с перьями на голове, составлявшими корону, с двумя деревянными копьями в руках осторожно полз к бычку, который, помахивая хвостом, мирно пил воду из болота. Разрисованное сажей и мелом негритянское лицо Арапа было трудно узнать. От восторга я чуть было не закричал.

– Арап! – шепотом позвал я его, – давай вместе охотиться?

– Ползи, Серый Коготь, ко мне, но – тихо. Вон бизон, – шептал он в самое мое ухо, указывая взглядом на бычка. – Мы – индейцы племени ги-ги-ги. Его зажарим на костре. За мной, Серый Коготь! – Резко вскочил, с улюлюканьем кинулся к бычку. Я побежал за ним, издавая восторженный воинственный клич.

От удара копьем бычок подпрыгнул, остановил на нас свой удивленный взгляд. Удар второго копья заставил его грозно замычать. Он склонил голову и побежал на нас с очевидным намерением поддеть кого-нибудь своими маленькими рожками. Мы не на шутку струхнули. Опрометью скрылись в зарослях акации, но упали в глубокую канаву с колючими кустами засохшего шиповника.

– Придется в следующий раз зажарить, – морщился и потирал уколотые, поцарапанные ноги и руки Арап.

– Пусть подрастет: больше мяса будет, – осторожно, со стоном вытягивал я из рубашки колкий и цепкий стебель.

– Во у тебя, Серый, дырища на рубахе!

– Ерунда! – махнул я рукой и зачем-то посвистел. Однако, подумал: "Эх, влетит же мне от мамы!"

Потом мы сидели за столом со своими "женами" и пили разлитую в бутылки из-под вина воду, кричали, толкались и смеялись. Просто все еще продолжалось детство.

10. АКТРИСА-БЕЛОБРЫСА

– Сережка, вот так надо делать! Как ты понять не можешь? – говорила мне двенадцатилетняя сестра Лена, показывая, как, по ее мнению, следует поливать капусту.

– А я как? Ведь так же. Смотри лучше!

– Нет, не так. О-хо-хо, – вздыхала она, сердито заглядывая в мои глаза. – И что с тобой сделаешь? Какой ты противный ребенок, если только ты знал бы! Смотри внимательно, последний раз показываю.

И она показывала, неподражаемо важничая, изображая на курносом, веснушчатом лице нечто учительское. Я косился на ее короткие, аккуратно заплетенные косички и думал: "Дернуть бы их! Привязалась, как репей. Бывают же такие противные девчонки!"