Валерий Алексеев - Три юных пажа Страница 8

— Я радуюсь, а ты злишься, — весело ответила Аля. — Каждому своё.

Олег между тем неторопливо ел.

— Женечка, — сказал он жуя, — надо уметь перестраиваться. На твоих глазах создается новое соотношение сил…

12

Сева ворвался в комнату запыхавшийся, возбужденный. Пиджак его дымился от сырости. На сей раз он не разулся при входе, но брюки его и ботинки были достаточно чисты.

— Черт, ну и дождь пролился! — сказал он. — Прямо как летом.

— Садись, дорогой, — дожевывая, пробормотал Олег. — Заждались, честное слово.

Сева хотел усесться на свободное место во главе стола, но разъяренный Лутовкин схватил его за рукав.

— Не сюда! — рявкнул он. — Протокола не знаешь?

Он усадил Севу рядом с Альбиной, демонстративно сдвинул их стулья, поставил Севе чистый прибор. Перекинув через руку полотенце, а другую руку заведя за спину, налил ему вина. Щелкнул каблуками, согнулся в поклоне.

— Что еще прикажете? — склонив голову к плечу, прошипел он. — Язычок свеженький рекомендую-с. Только что вырвали из пасти скота.

— Да будет тебе, угомонись, — сказал Сева и отвернулся, как будто от Лутовкина плохо пахло.

— Слушаю-с. — Лутовкин, пятясь, отошел.

— Ну, какие новости принесли? — спросила Севу Альбина.

— У подъезда дерутся, — ответил Сева, старательно подбирая себе закуску. — Но без ножей.

— Славно-то как! — посмеиваясь, сказала Альбина.

— Есть предложение возобновить тост, — сказал Олег, когда Лутовкин уселся на председательское место. — Пьем за наивных людей. Ибо это они делают мир…

— Таким продувным, — заключил Лутовкин.

Он выпил, никого не дожидаясь, и мрачно потянулся за сайрой.

— Ну, нет, — возразил Сева. — Быть может, я чего-то не понимаю, но мы справляем день рождения. Предлагаю тост за девушек апреля, за их весеннее счастье.

— Как будто счастье может быть зимнее, — сварливо сказала Женя. — Счастье — это счастье.

— А что такое счастье, радость моя? — поинтересовался Олег. — Извини за лимитский вопрос.

— От лимиты слышу, — не задумываясь, ответила Женя. — Мы и про счастье могём. Счастье — это когда у тебя есть всё, что есть у других. И когда ты можешь делать всё, что позволяют себе другие.

— Интересно, — пробурчал Лутовкин, копаясь вилкой в консервной банке, — интересно, что позволяют себе в данный момент дети Рокфеллера.

— При чем тут дети Рокфеллера? — вскинулась Женя.

— А при том, — отвечал Лутовкин, — что с такой программой не видать тебе счастья, как своих ушей.

— Ответ не засчитан, — резюмировал Олег. — Передаю микрофон имениннице.

— Что за детские игры, — сказала Альбина. — Ты на своей барже массовиком, наверно, работаешь?

— Бывает, что и клоуном, — беззлобно ответил Олег. — Что делать, если пассажиры сидят, как проглоченные. Так будешь отвечать или нет?

— Пожалуйста, — сказала Альбина. — Нудить так нудить. Счастье — это когда у тебя есть то, чего нет у других. И когда ты можешь позволить себе то, чего не могут другие.

— Между прочим, — проговорил Лутовкин, — у нас по району гуляет маньяк. Отлавливает девиц и убивает их шилом. Может себе позволить.

— Глупо, — сказала Альбина и пренебрежительно дернула плечом.

— Ответ не засчитывается, — заключил Олег. — Что скажут доценты?

— У каждого человека есть то, чего нет у других, — помедлив, сказал Сева. — Только не все умеют это ценить, оттого и несчастны.

— Ну, правильно, — отозвался Лутовкин. — Люби, что имеешь, и нечего возникать. Так говорят враги перестройки.

Глядя прямо перед собой, он доставал из банки ломтики сайры и один за другим механически клал их в рот. Борода его, обыкновенно приглаженная, сейчас топорщилась во все стороны. Лутовкин страдал от внутреннего разлада: хмель побуждал его дурачиться и чудить, а ситуация — хранить угрюмое спокойствие.

— Проще надо жить, господа, — сказал Олег. — Что это вас всех зациклило: другие, другие… В этом деле никаких других нет. Счастье — это когда человек молод, здоров, богат и свободен.

— И еще при этом умен, — заметила Альбина.

— А вот это уже личный выпад, — возразил Олег. — Попрошу оградить мою честь.

— Что-то у меня голова разболелась, — сказал вдруг Лутовкин, и это было очень похоже на правду. — Пойду полежу.

И, не дожидаясь протестов, поднялся из-за стола.

— Ну, братец, это не дело, — недовольно сказал Олег. — У тебя в доме твоих друзей поливают. Хозяин ты или не хозяин?

— Да все же свои, — вяло ответил Лутовкин. — Делайте, что хотите.

И, по-стариковски шаркая ногами, он вышел в смежную комнату. Там, кряхтя, сел на кровать, разулся и, высоко задрав ноги в желтых носках, завалился на подушки.

— Ладно, мы не гордые, — сказал после паузы Олег. — Будем голые на столе танцевать. Верно, девчата?

— Я еще не наелась, — капризно проговорила Женя.

— Лопай, кто тебе мешает.

Олег встал, прошел в спальню, о чем-то спросил хозяина. «Бу-бу-бу», — отвечал Лутовкин. Вернувшись с магнитофоном «Тоника» и коробкой кассет, Олег сел на пол за диваном и принялся налаживать музыку.

— Что-нибудь старомодненькое, — бормотал он. — Я человек степенный, не люблю скакать без нужды.

Грянула музыка. Это была запись аргентинской пластинки «Танго, сделавшие эпоху». Сама пластинка у Лутовкина тоже имелась, он ее очень берег и держал в запаянном пластиковом конверте.

— Ну, пошли? — сказала Альбина, повернувшись к Севе и жеманно выпуская дым.

Сева покорно поднялся. Оставив сигарету на своей тарелке, Альбина встала и положила обе руки Севе на плечи.

— Сними очки, — приказала она.

Сева помедлил, но очки все-таки снял и аккуратно положил на комод. Женя, подняв голову и по-свекровьи поджав губы, смотрела на них из-за стола.

Танцором Сева был неважнецким — чего, впрочем, и следовало ожидать. Нелепо притопывая правой ногой, левую он волочил по полу, как если бы она у него была деревянная или не сгибалась в колене. Но Альбина чувственно и обещающе улыбалась, словно это сутолочное движение будило в ней самую тайную женскую суть. Еще она гладила Севу по лацканам пиджака, склоняла голову к его плечу (глаза ее при этом были холодны, как лампы дневного света) и время от времени стискивала его ногу своими узкими бедрами — то есть проделывала всё то, что, по ее понятиям, полагалось. Однако Сева смотрел в сторону, вроде бы даже не замечая ее стараний.

Наконец Альбине это наскучило.

— Ну, и чего ты приперся? — спросила она.

— Простите, не понял вопроса, — Сева, мучительно щурясь, повернул к ней лицо.

— Ты вернулся, чтобы молчать?

— А что я должен говорить?

— Брось прикидываться дурачком, — сердито сказала Альбина. — Ну, например, какие у меня дивные глаза, несравненные волосы, губы.

— Но без очков я ничего этого не вижу.

— Все равно, так положено. Иначе у нас с тобой ничего не получится.

— А что, собственно, должно получиться? — спросил Сева.

— Очень даже многое, — игриво сказала Альбина.

Сева промолчал. Он смотрел в сторону спальни. В открытую дверь видно было, как ноги Лутовкина в желтых носках (одна закинута на другую) подергиваются в ритме танца.

— За дружка переживаешь? — прищурясь, спросила Альбина. — Слушай, а может, ты голубой?

Но и эта колкость, действующая, как правило, безотказно, Севу, похоже, не уязвила.

— Ну, зачем же, — коротко ответил он.

Тогда Альбина решила подступиться с другого конца.

— Нет, не голубой, я чувствую, — ласково проговорила она и потерлась щекою о его плечо. — Серенький.

— Как вы сказали? — удивился Сева.

— Я сказала: серенький. Некрасивый, невидный, тихий… Серенький.

Сева принужденно засмеялся.

— Убийственная характеристика. Впрочем, в этом что-то есть.

— Конечно, есть, — сказала Альбина. — Серенький и кисленький. Я таких люблю.

Сева остановился. Без очков глаза у него были старые, с темными морщинистыми веками, и смотрели они так, будто ему было больно. Неожиданно он с досадой сказал:

— Зачем вы всё время говорите дрянные слова?

Этот вопрос застиг Альбину врасплох. Краснеть она не умела, такое у нее было свойство кожи. В тех случаях, когда другие краснеют, у нее лишь светлели глаза.

Мгновенно она прикинула варианты: вспылить? удивиться? обратить в шутку? Остановилась на снисходительной укоризне.

— С тобой по-хорошему, — сказала она, — а у тебя завышенные претензии. Проще надо жить, правильно Олег говорит.

— Проще не хочу, — ответил Сева. — Этак можно вовсе дойти до мычания.

— А ты хоть раз доходил?

Как ни старалась Альбина напустить на себя ласковую укоризну, раздражение прорвалось; она не могла простить Севе ни глупого подарка его, ни своей неудавшейся сказки. Ей нужно было с ним расквитаться, но как? К удивлению своему, она обнаружила, что этого навозника очень трудно достать. Оставалось лишь подавить в себе жажду мщения — и ждать, терпеливо и осторожно ждать.