Борис Можаев - В Солдатове у Лозового Страница 8

– А что же устарело?

– Прежде всего взгляды наши, – он поднял руку, предупреждая мои возражения. – Не в общем смысле, а в конкретном, хозяйственном. Возьмем тех же овец. Когда мы их начали разводить лет пятнадцать назад, двадцать тысяч голов казались для нас фантастической цифрой, пределом. Но вот достигли мы этого предела. И что же? Выручка есть от них, конечно. Но нам уже мало. Вон какие расходы у нас. Видели, что мы построили? А построить нужно еще больше. Где брать деньги? Увеличивать поголовье овец? Нельзя. Пастбищ не хватает. Держать этих – отдача уже не устраивает нас. Овцу на поток не поставишь. Это сезонная скотина. Подходит окот, или, по-нашему, сакман, стрижка – людей только дай! А в это время то сев, то уборочная. И другое сказать надо – люди наши теперь не любят такие сезонные заварухи. Они хотят работать постоянно на каком-то определенном месте. Колхозник у нас привык заранее определять, рассчитывать – где он будет, при каком деле и что заработает. А что нам дадут овцы? Как бы я ни старался здесь, но ставропольцев мне не переплюнуть. Вот мы и решили взять коров, построить образцовый животноводческий городок, скоро нам ток бухтарминский дадут, подстанция за селом уже построена. Только давай разворачивайся. Тут предела не будет.

– Много вы взяли коров?

– Коров-то много, да толку от них пока мало. Одно только название – корова. Иная по два, по три литра молока дает в сутки. Козы! Вот мы и сортируем их. Из тысячи трехсот голов оставили пока восемьсот. А там телочек породистых купим. Свою породу станем выращивать. Дел – непочатый край. Возьмите тот же надой. За последние десять лет в Америке он поднялся более чем на пятьсот литров на корову и достиг трех тысяч девятисот девяноста двух литров. А у нас – все на двух с половиной тысячах висит. Американец такую корову и держать не станет. Ровно подобранных коров можно и на поток ставить. А какую электродойку применишь к нашим коровам? Одна дает двенадцать литров, другая – два. А мы все толкуем о передовых методах. И вещи-то, казалось бы, очевидные, бесспорные. Но у нас нет-нет да еще и разгорится сыр-бор! Почему доят вручную? Почему «елочки» не ставят?

– Командиры живучи, Николай Иванович. Иному хоть кол на голове теши, а он все будет орать: «Делай не как знаешь, а как я велю». Вон опять шумят некоторые в газетах: «Не закреплять землю за звеньями!», «Это раздробление…», «Развал!», «Работай в бригаде – и больше ничего…».

– То есть кого куда пошлют, – усмехается Лозовой. – Такие окрики я давненько слыхал: «Работать надо, а не выдумывать!» Ну, я понимаю еще – спорили лет восемь назад, когда впервые вводили это дело. А теперь-то что спорить? У меня на закрепленной земле сняли в прошлом, засушливом, году по двадцать пять центнеров на круг, а у соседей-то десять-одиннадцать.

– Говорят, звеньевые землю истощают.

– Чепуха! Вон у Лисовца в третьем годе горный поток по полю прошелся и гектаров восемь смыл начисто. Дак они на поля землю возили, почву! Так заровняли, что не заметишь, где и смыв был.

– А если б раньше такое случилось?

– Что ты! Теперь бы уже овраг образовался. Отношение к земле и к делу изменилось. Бывало, сев подойдет – кого в севари? Да кому делать нечего. А теперь он сынишку сажает на трактор, а сам на сеялку становится. Что ему норма высева? Он ее сам устанавливает: где земля пожирнее, он и зерна бросает побольше. А где и придерживает.

– Ну, мне понятно еще, когда противятся закреплению земли деятели из управлений или теоретики от стола. Но почему против выступают некоторые председатели колхозов? – спрашиваю я.

– Да потому, что работать председателю становится куда труднее. Тут уже не приказывать надо, а подсчитывать, прикидывать тысячи вариантов – что выгоднее, то им и подавай. Снабжать вовремя и удобрениями и семенами, да не какими-нибудь, а высшей кондиции. Звеньевые сами проверяют, их не проведешь. И ремонт… Уже не ты с них, а они с тебя требуют и запчасти, и железо, и горючее. Так-то…

– Но говорят, что они только для себя стараются, а не на общее дело.

– Да бросьте! Вот был случай: придумали удобрение разбрасывать с самолета. Хорошо! Но как его нагружать в самолет? А дедовским методом. Подгонят грузовик к самолету – пошла в ход родимая лопата. Пять минут разбрасывать удобрение, а час – нагружать самолет. Да пыль поднимается – лезет в глаза, в нос, в уши. Разъедает все, отравляет. Но что делать? Так и маялись. А в прошлом году решили удобрения по звеньям раздать – и самолеты закрепили, действуйте сами. Дешевле сработаете, сэкономите – прибыль ваша. И что ж ты думаешь? Изобрели, как избавиться от этой ручной погрузки!

– Как?

– Очень просто. Приспособили шарнирный стогометатель… Навесили на него самодельный ковш с открывающимся днищем. Занесут его черт-те знает на какую высоту. Выше самолета. Откроют люк – бух! И полным-полна коробочка. Вот и вся недолга, – он засмеялся и покачал головой. – Но в этом году осечка вышла. Прислали нам для разбрасывания удобрения не самолет, а вертолет. Что тут было! Гони его обратно! Ты виноват, председатель. Плохо просил… А что же? И виноват. Заранее предвидеть надо – они бы и к вертолету приспособились.

– Говорят, что на закрепленной земле севооборот нарушается, – подзадориваю я Лозового.

– Чепуха! Мы и севооборот-то настоящий только с закреплением земли наладили.

– Каким образом?

– А ты поговори со звеньевыми сам. Чай, знаком.

На следующий день я встретил Дмитрия Дмитриевича Лисовца в механических мастерских. Летом он на полях, а зимой – главный ремонтник и по тракторам и по комбайнам, мастер на все руки. В его звене или отряде восемь человек, таких же тороватых механизаторов-хлеборобов, и больше тысячи гектаров земли.

– Как же вы успеваете обрабатывать такую махину?

Только плечами пожал:

– Дело привычное.

Я давно знаком с ним; мне нравится его уверенное спокойствие здорового человека, открытое мужественное лицо, какая-то компактная слаженность атлетической фигуры и широкие, как лопата, ладони.

– Как урожай на вашем поле?

– В прошлом году был неважный… Двадцать четыре центнера пшеницы на круг. Чуть до плановой не дотянули. Засуха!

– А в другие годы?

– Было и по сорок два, и по тридцать восемь. Разно.

– А заработок?

– В прошлом году неважный… – Он чуть замялся. – Примерно по сто пятьдесят рублей в месяц.

– А в других отрядах?

– У них повыше. Особенно у Метчинова и Оразаева. У них поля получше. А план на урожай почти одинаковый.

– Почему?

– Да потому, что я уже семь лет проработал на своем поле, а они всего два года…

– Ну и что?

– А то, что я за пять лет урожайность повысил втрое, а на других полях она была пониже моей. Когда остальные поля закрепили по звеньям, то за плановую урожайность взяли мою… Но земля-то у них лучше. Ценность земли по науке определять надо. Отсюда и план давать.

Говорит он медленно, как бы нехотя. Какая, мол, польза от этих разговоров?

– Я вот сколько лет твержу: дайте мне Лимит на трактор, только по науке. А то один расходует на ремонт трактора по двести рублей в год, другой – по шестьсот. Иная деталь ему не нужна, а он ее тащит. Берет на горло.

– А что Николай Иванович?

– Он-то, может, и не против. Дак ведь не из одного председателя колхоз состоит. А порядок такой заведен был давно.

Закурил. Начал опять без видимой связи:

– Район у нас все еще кампании водит… Этих бумаг из управления – гора! Все планы, приказы, и по срокам все расписано. Сколько отремонтировать тракторов, сколько плугов, борон, сеялок… Почему сроки нарушаете? Где ваши донесения? Иная сеялка проработает всего восемь дней – новенькая, а мы ее начинаем разбирать. План на нее – ремонтируй… Давай выполнять.

Впрочем, критикует он все конторы без названия.

– Бумаги нам шлют… А запчасти – нет, шаром покати, железа – ни куска. Где хочешь, там и доставай. Ни купить, ни украсть, извините, – ну хоть в лепешку расшибись. Вот и ездим в Зыряновск, побираемся, как цыгане. Достанешь этих деталей после реставрации да из брака. Они ни к черту! А то сами лепим детали из всякого подручного материала! Это никто замечать не хочет. Зато наедут к тебе, увидят кривой зуб на бороне – и пошли: почему не отремонтировано? План не выполнять? Было указание?! А то, что трактор вышел из ремонта и через неделю развалился, не видят. Начнешь говорить про это некоторым штатским лицам – хмурятся.

Этот разговор вспыхнул с новой силой на ферме. Лисовец пришел замерять бак для молока, чтобы новый сделать, а Лозовой сидел за столом, удой подсчитывал.

– У нас такой порядок заведен: мне, колхозу, на пять лет вперед все расписано: сколько и чего сдать надо и к какому сроку. Но что получим мы? Не только что за пять лет, за год наперед не знаем, – горячится Лозовой. – Вот холодильника нет, чтобы охлаждать молоко. За пятьдесят верст возим его, да по жаре. Пять лет просим – не дают. «Дайте нам поилки для коров!» Нет. «Но хоть труб дайте! Сами смастерим». И труб нет. «Железа нам дайте!» Нет. Вон стекла нет! Идет районная сессия: как подготовиться к зимовке скота. «Дайте нам стекла», – говорим. «Товарищи, мы тут государственное дело решаем, а вы со стеклом». – «Так чем же нам фермы стеклить? Бычьими пузырями, что ли?» – «Ну, товарищи, нет же стекла! Когда будет, тогда и дадим. О чем разговор!» Или вон, зима подойдет – начинаем скот сдавать… Мороз сорок градусов, а мы этих коровенок взгромоздим на грузовики и за пятьдесят верст с ветерком везем. По пятнадцать килограммов с головы улетает только за одну дорогу на морозное выпаривание. Так неужели нельзя дать по нескольку скотовозов на убойный пункт? Сколько уж лет просим… – Лозовой махнул рукой.