Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 80

Кстати, в том же самом году под той же самой ёлкой лежал ещё один необычный подарок.

Картина.

Глава тридцать седьмая

Художник бывает художником только в определённые часы благодаря усилию воли…

Отношения с удачей складывались у Веры неудачно. Она никогда не выигрывала ни в одной игре — даже в детстве. Она не находила на улицах деньги — тогда как Копипаста постоянно подбирала с асфальта монетки, а однажды наступила на старинное кольцо с аметистом. Бакулина советовала его продать — все знают, что с колец переходят грехи, но Юлька не соблюдала чужих примет, только свои, и потому оставила кольцо на память. Оно до сих пор валяется в недрах позабытой шкатулки, как сокровище в трюме затонувшего корабля. Вере не везло в лотереях и на экзаменах — она как будто специально вытягивала тот единственный билет, который не успела выучить. Кроме того, Стенина ни разу в жизни не оказывалась в том счастливом пересечении координат, которое любимчики фортуны называют «в нужное время и в нужном месте». В случае Веры всё происходило ровно наоборот — она вечно оказывалась в ненужном месте, в ненужное время, да и сама при этом чувствовала себя не нужной ни людям, ни миру. Но всё-таки порой удача вспоминала о Вере — и поворачивалась к ней вполоборота. В самые трудные времена, в те дни, когда прекрасный окружающий мир и счастливые люди скрыты за серой плёнкой, Вера не сомневалась, что судьба вскоре пошлёт ей утешительную весточку. Или же столкнёт с человеком, который будет стоить всех выигрышей мира, всех этих старинных перстней и бликующих на асфальте монет.

Сейчас Вера смотрела на дочь, распушившуюся перед доктором, будто голодная кошка, — и думала, что ещё утром они с Ларой знать не знали никакого Серёжи. Ещё утром каждая тетёшкала свою обиду. Лара не могла простить мать за то, что та отключила её от Интернета, как от системы жизнеобеспечения — взяла и убила собственную дочь, хрупкую воительницу в новых, на днях выбранных доспехах. Друзья, с которыми она играла по сети, наверняка засыпают её сообщениями — но мать, словно умелый полководец, перекрыла все подступы: отключила роутер и заблокировала выход с телефона. Вера же злилась на Лару за то, что та бросила университет, в котором училась платно — ведь даже платно её удалось пристроить с огромным трудом.

— Тогда иди работать! — требовала мать. Лара была не против — вот только куда пойти? Везде будут требовать каких-то действий, нужно будет услужливо улыбаться и терпеть чужих людей вблизи, с утра до вечера. Да и платят везде копейки, а мать хорошо зарабатывает.

Вера сказала, что не подпустит дочь к компьютеру, пока та не устроит, наконец, свою жизнь, как подобает взрослому человеку, а Лара в ответ сказала, что взрослому совершеннолетнему человеку нельзя запрещать пользоваться личным компьютером, а Вера в ответ — что этот новенький личный компьютер купила мать, на заработанные тяжёлым трудом деньги, а Лара — что «тяжёлый труд» — это не в свою радость листать альбомчики и ходить по музеям… Так они ругались всю неделю, бросая друг в друга обидные слова, как комья грязи, — самые близкие люди, мать и дочь. Лара, будучи менее сильной, в конце концов сдалась — и замолчала. Спала с утра до вечера, как в поезде или больнице, а просыпаясь, смотрела на часы. Ну а Вера надеялась на удачу — что она о ней вспомнит. Сегодня, когда позвонила Евгения, Вера думала именно об этом: когда-нибудь ей всё же должно повезти! Хотя бы один раз в жизни крупно везёт каждому — это правило судьба соблюдает неукоснительно, но только от человека зависит, сможет ли он верно распорядиться этим выигрышем, а главное — заметит ли, что выиграл…

Мужчина с квадратной причёской оказался двойником Ереваныча — но только со спины. Стоило ему обернуться, как сходство тут же исчезло.

Серёжа сказал, что готов бродить по аэропорту хоть до утра, но, наверное, лучше поехать домой. Он был прав. Скорее всего, Евгению забрала Юлька — но как странно, что ни старшая, ни маленькая Калинина так и не связались с Верой. Ереванычу Вера звонить не хотела — что бы ни случилось, только не ему.

Тамарочку засы́пало снегом, Серёжа сметал сугроб веником с крыши — и Вера поняла, что не хочет оставлять этот день в прошлом.

— А что сказала тебе утром Евгения? — спросила дочь, когда они устроились на заднем сиденье. — Почему она просила приехать не тётю Юлю, а тебя?

…В университете Веру научили сравнивать одного мастера с другим, проводить параллели между работами, находить общее в манере. Рубенс копировал антики, Геррит Доу цитировал Ван Эйка, Карл Фабрициус[56] одолжил у Рембрандта романтический взгляд на мир, Буше поначалу интерпретировал Ватто, а Сальвадор Дали адски завидовал Вермееру. Искусствоведение прокладывало дорогу от одной картины к другой, связывая их невидимыми, но прочными нитями. Жаль, что это умение не пригодилось Стениной в обычной жизни, которая, увы, ничем не напоминала изящные искусства. Как ни пыталась Вера сравнивать Сарматова и Ереваныча, при обманчивом сходстве натур (оба были богаты и при этом практически нигде не работали, оба обладали выдающимся запасом всяческих странностей) у них не находилось ровным счётом ничего общего.

Сарматов редко выходил в свет, предпочитая чахнуть над своими бесценными экспонатами в одиночестве. Ереваныч обожал навещать друзей, проживающих — за исключением преподавателя из художественного училища, имени которого наша история не сохранила за ненадобностью, — в просторных и хорошо обставленных дворцах. Сарматов презирал театр, а Ереваныч таскал Юльку на все премьеры, причём, если он вдруг опаздывал, спектакль тоже задерживали и директор мялся в вестибюле, ожидая появления главного гостя. Вера никогда не забудет, как однажды Ереваныч махнул рукой — можно, дескать, начинать, но, когда директор рванул с места, выяснилось, что Юльке нужно в туалет, и поэтому спектакль задержали из-за них ещё на десять минут. В финале Юлька так яростно аплодировала, что камень выпал из её кольца, и директор театра лично искал его под креслами. Нашёл. Кольцо было обручальным. В день своей свадьбы вместо букета, как в американских фильмах, Юлька бросила взгляд — и он прилетел в Веру камнем. Спрессованная, окаменевшая жалость высочайшей пробы, сочувствие и даже стыд за то, что вновь присвоила себе чужую мечту.

Сравнительные изыскания тем временем продолжались. Сарматов походил на автопортрет Дюрера в шапочке, Ереваныч — на самописанного Жака-Луи Давида с проколотой клинком щекой. Сарматов предпочитал прятать свою «Верверочку» от человечества, тогда как Ереваныч устраивал для Юльки встречи с интересными людьми. Однажды Копипаста рассказывала про обед в японском ресторане в компании известной балерины — эта балерина ела за троих! Вначале уничтожила собственную порцию роллов, а после этого начала бросать такие выразительные взгляды на Юлькину, что та предложила поделиться — и счастливый Ереваныч, хохоча, заказал ещё один суперсет.

Сарматов не воспринимал свои многочисленные квартиры как место для жизни — ему всякий раз жаль было ложиться на ценную кушетку или оскорблять дорогой фарфор салатом оливье. Ереваныч любил гнездование как процесс и без конца что-то переделывал сначала в одном своём доме, а потом и в другом, когда решил жениться на Юльке. Он был вечно недоволен строителями, пламенно ссорился с ними, придирался к мелочам — при таком не схалтуришь, уважительно сплёвывал сквозь зубы прораб. Сарматов не умел общаться с людьми физического труда, не понимал, как с ними нужно разговаривать, — и они платили ему ровно той же монетой, выкованной из презрения. А Ереваныч сходился с водопроводчиками, слесарями, кафельщиками и другими работягами так же просто, как ругался с ними. Ну и, наконец, Сарматову не нужны были женщины — он легко обходился бы без Стениной, если бы не вечно бдительное око общественности. Появление Веры в жизни Сарматова стало решением двух сложных задач: он познакомил её с несколькими важными людьми, считавшими наличие жены чем-то вроде отметки «пригоден», а ещё представил её своей дряхлой, но бодрой маме. Мама регулярно посещала косметолога и носила накладные ногти на руках и ногах. К Вере она тут же прониклась довольно докучливой симпатией.

Ереваныч любил женщин — точнее, он любил Копипасту и в её лице — всех женщин планеты. Глядя, как он провожает Юльку взглядом, — ведь только что рядом сидели, а живут вместе уже год! — Вера всякий раз тоскливо вспоминала жалкие объятия Сарматова. То, что происходило между ними, было похоже на остывшие объедки невкусной трапезы. Да и происходило оно, честно сказать, всё реже и реже.

Сразу после возвращения из Питера Вера засела за диплом — и к концу декабря сдвинула с места бо́льшую часть работы. Господин Курбе мог быть доволен Верой Стениной, хотя навряд ли: ведь она вдохновлялась словами Проспера Мериме: «Я утверждаю, что невозможно более жизненно написать плоть, но почему господин Курбе не пошлёт своих „Купальщиц“ в Новую Зеландию, где судят о пленнике по тому количеству мяса, которое он может дать к обеду своих хозяев. По правде говоря, на эту картину грустно смотреть».