Александр Терехов - Немцы Страница 80

— Совещание наше, — сбоку зашел монстр в то, что как бы шло и до этого, — чтобы обсудить направления, которые ведет, э-э… — не зная, как назвать Эбергарда; тот, до последнего делая всё, как полагалось, записал «направления» и глаз не поднимал. — Вот это дерьмо я должен подписывать, — под нос Гуляеву прилетели открытки к годовщине Сталинграда. — Противно брать в руки! — Записывал «открытки, бумага?». — Что за голубой фон? Почему не розовый?! Почему «уважаемый» нельзя сделать черным, а «поздравляю» красным? — «Уваж. — черн, поздр — кр». — И так во всем! Вы откуда вообще? Из дяревни? Зачем он сидит на коллегиях? Мне этого не надо! Где аналитика?! — «Аналитика!» Эбергард попутно отметил: пишет только он — и почувствовал: сильно краснеет лицо, а так — движение устойчивое, тряска в пределах нормы. — А ему хорошо! Коммунизьм! Осваивает бюджет! — Спина руководителя пресс-центра вдруг самостоятельно распрямилась, и рука вернула карандаш в лоток — броском. — Где мой проект моего поздравления женщинам округа с Восьмым марта? Матерям и студенткам? — На коже, покрывавшей стол, Эбергард заметил косую царапину - как же, наверное, она мучает монстра… подумай про суд; суд, ну что же, суд ничего не изменит, можно успокоиться, будет как будет, попробую приезжать к Эрне каждый вечер, в восемь часов вечера, и сидеть у нее в комнате полчаса. Сигилд сразу же сдастся. Что может помешать? Участковый захочет слишком много денег. Эбергарду может не хватить упорства и жестокосердия: там маленький ребенок, начнут кричать, ребенок — заплачет, перестанут впускать, Эбергарду придется звонить, звонить, звонить в дверь. Звонить… Вроде отпустило, кровь щеки жжет уже меньше, только чувствует он себя как-то не целиком, главное: ровно подняться из-за стола. — Где проекты моих выступлений перед трудовыми коллективами? — На Эбергарда никто не смотрел, его здесь не было, словно сидел он один и слушал разговор в соседней, проходной комнате: как только там закончат и разойдутся, он сможет выйти. — Я долго наблюдал и убедился: человек — не способен. — Перерыв, должен наполниться резервуар «выводы», замигает лампочка и начнется «выдача продукта». — Э-э… Эбергард должен оставить — все! — направления, которые вел. Нужны другие кадры, вот, — монстр опять умилился, словно вынесли ему показать крестника-грудничка, — Сергей Васильевич Пилюс подключится и поможет. Если всё пройдет тихо, будет увольнение по собственному в сроки, которые обозначит Пилюс. Если нет, — монстр глянул на Гуляева «попробуй!!!», — у нас есть — методы. У кого какие-то вопросы? Замечания, несогласия? — каждая тишина его радовала: — Хотите что-нибудь сказать? — Эбергард вдруг понял — ему:

— Нет. Всё ясно.

— Тогда заканчиваем.

Улыбнуться спокойно секретарше, подумал он, не бежать — трупный яд не обогнать: вниз, по этажам уже пошло, встречные в его будущем уже отворачиваются, теряют лица, немеют телефонные номера в записной книжке, именем его больше не расступятся воды, силы в имени осталось на два-три простых заклинания; надо, надо было хоть на одно монстру ответить по существу (на поиски лучшего ответа на каждое «одно» уйдет ближайшая ночь; усмехался: когда повзрослеешь?) — спускался на свой этаж, словно имея цель, пытаясь обмануться легкостью освобождения (тяжесть придет этой ночью), Пилюс, скакавший вослед, вокруг и рядом, не понимал: куда? — спешил:

— Ты молодец! Достойно! Ты понял, что префект тебе пригрозил?! Он не шутил! Я тебе помогу. Зайди ко мне. Прямо сейчас! Ну, на пять минут! Немедленно! — но что-то решил наконец про себя, вроде «пусть кровь стечет». — Завтра в девять!

Жанна взглянула на Эбергарда так, словно у него во лбу зияла дыра, сочившаяся мозгами, он (и Жанна — знала) теперь не может приказывать всего, всё может приказывать следующий; послал Фрицу «Меня уволили», не мог остановиться: сидел и рвал потерявшую значение бумагу, Жанна забирала полную урну и возвращала пустой; надеялся: Хассо и Гуляев оставались у монстра, они могут что-то… Хассо расскажет про аукцион (вдруг еще не отдал?), Гуляев напомнит — проценты (не зря же спрашивал) — жаль, что прошло без крика и бросания предметов, значит, не вспышка, не остынет (да и выборы проведены) — операция, давно стоявшая в плане; надеялся, тело надеялось — ничего с этим не поделаешь, посмертная мускульная активность (Хассо позвонит, усталым: бегом ко мне, значит, так… Или Гуляев: ты там особо не переживай, пока одни эмоции…); час, еще час, потом час особый, в который он почему-то твердо поверил: случится! — еще час, еще, угасая, час… но у префектуры уже не ожидали машины замов — все разъехались.

Оделся, осмотрелся (в две коробки поместится лично свое), вышел, вечер показался безвыходно напряженным, чужим, каким кажется вечер последнего рабочего дня перед Новым годом, — есть силы и дальше зарабатывать, решать вопросы, а люди расходятся и разъезжаются пить, отдыхать, отключают телефоны, засыпают на две недели — трудно смириться, остановка; что произошло, он не пытался понять, убедить себя не пытался, что что-то произошло — не помещалось; завтра на работу, вот и всё… Звонок! — остужал себя: «да это опять Улрике!», но всё же сердце жадно втянуло кровь и сильно выбросило наружу: ну?! Но это Фриц:

— Что значит «уволили»? Не понял.

— Думаю, как отползти.

— Не о том! Надо думать, как ситуацию развернуть на исходную! — Фрицу хотелось, как и прежде, управлять, значить и мочь, принадлежать таинственным силам. — Ты где? Через сколько сможешь быть на смотровой на Синичьих горах?

Эбергард дальше поехал другим, целее, суше — уже не сочились глаза.

Во тьме — помигали фары «я! я!» — он забрался в БМВ Фрица — непривычно видеть самого за рулем, вице-президенту ассоциации муниципальных образований не полагался водитель; Фриц, не перебивая, но мелкими подкожными движениями открывая беглость, не силу своего внимания, выслушал до условной фразы:

— Вот и думаю, как бы почище уйти, — означавшей «теперь — ты!».

— Думать надо, как остаться, — построжел Фриц. — Не спеши! Уволишься — на раз. Доработаешь, сколько скажут, — ничего тебе не сделают. И прессовать не будут. Прокуратуре, УБЭПу надо платить, бесплатно прессуют только за политику. Зачем им тратиться, когда с тобой всё решается разговорами. У тебя позиция слабая. Но даже заяц, загони его в угол, начнет отбиваться, верно? Начнут что-то, скажи: последние трусы не сниму! Всё заработанное оставят. Может, попросят объяснить, как зарабатывать. Хассо не поможет. Он вмерз и дрейфует. Его задача перезимовать. У меня есть некоторые идеи, как всё развернуть. Переговорю кое с кем. И попьем потом с тобой чайку, обсудим, не откажешься? Веселей! — кулаком в плечо!

Эбергард послушно усмехнулся: ладно.

— Пока дорабатывай, радуй Пилюса. А там, — с душою Фриц сказал, — если мэра не утвердят, за неделю посыпятся все. Он в четверг к Путину ходил, в повестку встречи занес «о продлении полномочий». Ему в администрации президента — настоя-ятельно посоветовали — пункт этот вычеркните! А мэр всё-таки — в самой общей форме — затронул, типа обмолвился: может ли быть? Путин вроде бы уклончиво… Но в администрации начались торги: а вы уберите замов, что подзажрались, а у нас есть на замену — молодые, голодные! В четверг все ждут — что-то объявят. А сейчас — каждый день всё может…

— И так — год за годом.

— Слушай, — вот почему Фриц примчался, бросив свое, — можешь мне бумажку размножить? — Картонная папка на заднем сиденье. — Так. чтобы не очень много исполнителей.

— Полноцвет? А тираж?

— Тысяч сорок. Но — за деньги! — Показал, где у него карман.

— Да ладно. Дай посмотрю.

Это был избирательный бюллетень для выборов Президента Российской Федерации.

— У меня там один приятель в префектуре ЗападоСевера, надо им там штрихануть по двум районам.

— Так там же степени защиты, бумага специальная, — Эбергард вгляделся в волнистый узорчатый фон, поднял листок к свету. — Любая экспертиза…

— Да они заполнят, пересчитают, в архив сгрузят — в подвал, а ночью трубу прорвет — и всё зальет. Дня за три — успеешь? Сделаешь, привози. И твои дела тогда порешаем. Ну, давай пятак!

Нужно спать, многие люди по ночам куда-то исчезают; зачем-то рявкнул на тетку, перегородившую торговлей подходы к подъезду:

— Разрешение на торговлю есть?! — И отправил руку за префектурным удостоверением; тетка привычно откликнулась:

— Я под ментами, — не повернув к нему головы.

Тридцать восемь, работы нет, но ничего — сердце не колет. Жру. Ничего, освоюсь: надо пустить в себя пожить мысль «уволили», «никто», «упал», подумать эту мысль, и она обживется, сама как-то поладит с соседями, вытопчет себе прямоугольное место в снегу, и станет привычной, как старожилы, примелькается, и обычным окажется ей повиноваться.

Не мог выйти из душа, пусть еще подержит, потечет вода, и, ощупывая, находил в своем теле излишки, незаполненность — жизнь отступает, оставляя пустоты, оболочки, человек путается в стропах; важнейшая улика — найденный парашют, его снесло ветром, зацепился за яблони, надувается, встает и хлопает на ветру утром в саду.