Томас Пинчон - Винляндия Страница 80

— Мы задерживаемся, — сказал Мучо. — Зойд, парни, вы в надёжных руках, и с тобой приятно было познакомиться, какой бы там номер на бляхе у тебя ни был.

— Скажи этому старому шеегрызу, как мне тут нравится, — мрачно порекомендовал чувствительный федерале.

— Да, прикинь покрой его костюма, — порекомендовал тогда Зойд, — и применяй осторожность.

— Эти федеральные ребята, — Мучо, обратно в реальном времени, говорил Зойду, — если только они не назальные терапевты, то у тебя в жизни они навсегда. Я и не думал, что ты ещё сбываешь.

— Сам не думал. И на прошлой неделе, что ты думаешь? Он наконец пытается меня подставить. — Он рассказал Мучо о своём кратком познавательном сроке на федеральных поруках.

Мучо сочувственно поморгал, немного печально.

— Наверное, всё кончилось. Мы теперь в новом мире, это Годы Никсона, потом станут Годы Рейгана…

— Старины Рейх-Ганса? Да он нипочём президентом не станет.

— Ты, пожалуйста, поосторожней, Зойд. Птушта они скоро откроют охоту на всё, не только наркотики, а и пиво, сигареты, сахар, соль, жир, что угодно, лишь бы хоть отдалённо ублажало тебе какие-то чувства, потому что им всё это нужно контролировать. И они будут.

— Полиция Жира?

— Полиция Духов. Полиция Ящика. Полиция Музыки. Полиция Доброго Полезного Говна. Лучше от всего сейчас отказаться, опередить их на старте.

— Ну мне всё равно жалко того времени, когда ты был Графом. Помнишь, какая была кислота?

Помнишь то оконное стекло, тогда в Лагуне? Господи, я же знал тогда, я знал…

Они обменялись взглядом.

— У-гу, я тоже. Что никогда не умрёшь. Ха! Не удивительно, что Государство ударилось в панику. Как им тогда контролировать население, знающее, что никогда не умрёт? Когда это всегда у них было последней крупной фишкой в игре, когда они думали, что у них власть над жизнью и смертью. А кислота нам дала рентгеновское зрение, поэтому, само собой, им его надо было у нас отнять.

— Ну, только им не отнять того, что произошло, что мы обнаружили.

— Легко. Они просто дадут нам забыть. Подсунут слишком много всего на обработку, чтоб каждую минуту заполняло, чтоб мы всё время отвлекались, вот для чего им нужен Ящик, и хоть меня убивает так говорить, вот чем становится рок-н-ролл — просто ещё один способ захавать наше внимание, чтоб эта прекрасная уверенность, которая у нас была, начала таять, и через некоторое время мы б у них стали опять убеждены, что на самом деле умрём. И они сцапают нас снова. — Так вот раньше разговаривали люди.

— Не собираюсь я забывать, — поклялся Зойд, — ну их нахуй. Пока у нас всё было, нам же было здорово.

— И они за это нас так и не простили. — Мучо подошёл к вертаку и поставил «Лучшее Сэма Кука», выпуски 1 и 2, и они затем сели вместе и послушали, на сей раз оба, проповедь, которую и так знали, и она, как оба чувствовали, утешала им сердца, хотя снаружи раскинулись бесфонарные пустоши, незримые расплаты, бездушная сила гарнизонного государства в земле штрейкбрехеров, в которое прямо у них на глазах обращалась зелёная свободная Америка их детства.

В центре, на автостанции «грейхаундов», Зойд посадил Прерию на пинбольный автомат с психоделическим оттенком, прозывавшийся «Хиповый Приход», и умудрялся выигрывать себе бесплатные раунды, покуда из Л.А. не подъехал автобус на Винляндию. Младенец этот был большим фанатом игры, ей нравилось лежать ничком на стекле, дрыгать ногами и визжать от полного чувственного воздействия, особенно когда пружины пускались в затяжные циклы или её отец приходил в неистовство с лапками, плюс вечно срабатывали колокольчики, огоньки и краски.

— Наслаждайся, покуда можешь, — пробормотал он невинному ребёнку, — пока ещё лёгкая, и тебя выдержит стекло.

Переправа по мосту Золотые Ворота представляет собой переход, в метафизике здешних мест, для того, чтобы его прочувствовали даже путешественники неосведомлённые, вроде Зойда. Когда автобус, полный хипья курсом на север, впервые его приметил, на самом закате, когда приливал туман, опоры и тросы взмывали в бледно-золотые потусторонние валы, послышалось множество «Ух ты» и «Красота», а вот Зойд счёл, что это красиво примерно так же, как огнестрельное оружие, всё ж оттого, какой дурной сон у него внутри высвобождается, в данном случае — грубая простота высоты, окончательность того, что простирается внизу неуклонно до самой воды. Они поднялись в странное золотое удушье, видимость снизилась до полукорпуса машины, Прерия встала на сиденье и таращилась в окно.

— Впереди у нас отсюда и дальше, Симпатяшка, только деревья, рыбки и туман, — шмыгнув носом, пока твоя мама домой не вернётся, хотел сказать он, но не стал. Она оглянулась на него с широкой ухмылкой.

— Ыпки!

— Ага — туман!

Деревья. Должно быть, Зойд задремал. Проснулся он под дождь, что налетал полотнами, под запах секвой в этом дожде сквозь открытые окна автобуса, тоннели невероятно высоких прямых красных деревьев, чьих верхушек не разглядеть, смыкались с обеих сторон. Прерия наблюдала за ними всё это время и очень тихо с ними разговаривала, пока одно за другим они проплывали мимо. Время от времени казалось, будто она отвечает, слыша что-то, и для младенца довольно обыденно притом, словно бы для неё это было возвращением в мир за тем миром, который она всё время знала. Буря трепала ночь, мёртвые деревья на медленных лесовозах вставали на дыбы в дальнем свете фар, косматые и блескучие, шоссе прерывалось половодьями ручьёв и мелкими оползнями, отчего автобусу часто приходилось ползти всего в считаных дюймах от края Полноты. Соседи по проходу завязывали беседы, возникали и подвзрывались косяки, с багажных полок над головой спускались гитары, а из сумок с бахромой извлекались губные гармоники, и скоро уже вокруг был концерт, длившийся всю ночь, ретроспектива тех времён, что они пережили более-менее как поколение, с пением рок-н-ролла, фолка, «Мотауна», напевов пятидесятых, и наконец, где-то с час перед водянисто-зелёным рассветом, одна гитара и одна гармоника, играли блюз.

Зойд нагнал Вана Метра в Эврике, на углу 4-й и Эйч, когда, внезапно дезориентированный, пронаблюдал свой «додж-дротик» 64-го года, безошибочно его короткая кабина, с раскраской под ЛСД, люминесцентные колпаки с нарисованными на них глазами, на капоте знакомая фигурка ню-с-обтекаемыми-сиськами, а за рулём уставной Хипповский Урод, в точности похожий на него. Уой-йёй! Для всех момент нереальный, особенно когда водитель в два раза страньше уставился в ответ на Зойда! Ван Метр меж тем не понимал, отчего Зойд не помахал ему, приняв ментальное смятение Зойда за гнев, и решил просто ехать себе дальше, хотя Зойд к тому времени уже пришёл в себя и погнался за Ваном Метром через транспортный поток обеденного перерыва, маша руками и голося, что лишь добавило басисту тревожности. Зойд поравнялся со своей машиной на красном и влез со стороны ездока.

— Не злись! — пронзительным нервным голосом. — Она здорово бегает, я только что раскошелился на полный бак…

— На секунду показалось, у меня внетелесное переживание. Что такое, ты как-то выглядишь, э…

— Эй, да всё ништяк. Где твоя Прерия?

Зойд оставил её у знакомых тут, всю неделю искал жильё безуспешно, как раз намеревался её забрать и двинуть обратно в Винляндию.

— В общем, как найду твои ключи, сразу тебе тачку отдам, а ты меня подвезёшь тогда.

— В зажигании, мне кажется.

— А…

Они забрали Прерию из дневного кооперативного садика знакомых знакомых ещё с югов. На ней был синий комбинезон из рубчатого плиса, и Вана Метра, своего крёстного отца, она приветствовала визгом и улыбками, стукнулась с ним обеими замаранными ладошками. Тут она стала совсем в своей тарелке, по пляжу, похоже, и вообще не скучала, уже познакомилась с парой других детишек, играла и дралась с ними регулярно. Как только они снова выехали на 101-ю, она перебралась на заднее сиденье и там уснула.

«Гавань пристанища», как её обозначала топографическая карта 1851 года, «для Судов, могших пострадать на своём пути к Северу от сильных противных ветров, преобладающих вдоль сего побережья с Мая по Октябрь», Винляндская бухта, в устье Седьмой реки, от моря и множества его таинств защищена была двумя косами, Большим Пальцем и Старым Большим Пальцем, да и островком посреди бухты, называвшимся Ложный Большой Палец. Косы соединялись мостом, как и внутренняя из них, Старый Большой Палец, с городом Винляндия, что изгибался по всей береговой длине гавани, и обе перемычки служили изящными образцами бетонных мостов ар-деко, строившихся по всему Северо-Западу УОРом во времена Великой Депрессии. Зойд, ведший машину, наконец заехал на длинный склон, отороченный лесом, и с хребта увидел, как деревья отступают складками, а внизу, головокружительно развёртываясь, появляется Винляндия, всё геометрия бухты неселективно отфильтрована предненастными тучами, кристаллические ажурные арки бледных мостов, высокая труба электростанции, чей султан дыма сдувает прямо на север, а это к дождю, реактивный самолёт в небе взлетает из Винляндского международного к югу от города, марина Инженерных войск, с рыбацкими судёнышками на лосося, моторными катерами и яхтами для катаний, все пришвартованы вместе, а вверх по склону от береговой линии проливается пара квадратных миль, где толпятся деревянные викторианские дома, куонсетские ангары, послевоенные сборные дома типа ранчо и блоки с полуэтажами, небольшие трейлерные стоянки, цветистость лесных баронов и вдумчивость Новой Сделки. И федеральное здание, зазубренные грани, обсидианово-чёрное, стоит отдельно, внутри обширной парковки, чья изгородь поверху обмотана спиральным барьером из армированной колючки.