Томас Пинчон - Винляндия Страница 82

— То были эти самые танатоиды, конечно, — сказала Клэр, — они тогда только начали заезжать к нам в округ, и если её вообще пугало, бывать там среди такого человеческого несчастья, ну так она об этом никогда и не заикалась. — С конца войны во Вьетнаме танатоидное население резко росло, поэтому дневная работа бывала всегда в Деревне Танатоидов — торговом и жилом комплексе в нескольких милях в горы от Теневого Ручья. Перед самой зарёй у здания Винляндского суда проводили сборы бригад, в потёмках урчали вхолостую тени бурых автобусов, в окнах безмолвно вывешивали разнарядки на работу и сколько платят — иными утрами Зойд туда ходил, забирался на борт, выезжал с другими новичками, все целки на здешнем рынке труда, бывшие художники или духовные паломники теперь становились чокеровщиками, официантами и официантками, упаковщиками и кассиршами в магазинах, древолазами, водителями грузовиков и плотниками по каркасам, либо устраивались на такие вот временные работы по расчистке территории, всё на службе у других, у тех, кто по-настоящему строил, продавал, покупал и спекулировал. Первым делом такая вербота выясняла, что их волосы мешают работе. Некоторые стриглись коротко, кое-кто завязывал пучками сзади или заглаживал за уши некими вопросительными знаками. Их некогда-неземные подружки собирали грязную посуду, или разносили выпивку, или занимались мускулатурой усталых лесорубов в сауне «Шангри-Ла», лучшей в округе Винляндия. Кое-кто предпочёл полуденный южный домой, остальные продолжали врубаться тут, в вечерней школе, или Винляндском общинном колледже, или университете Гумбольдта, или устраивались работать в различные федеральные, штатовые, окружные, церковные и частные благотворительные учреждения, которые были тут крупнейшими после лесодобывающих компаний нанимателями. Многие оказывались бывшими партнёрами по приходам и прежними Любовями, и за годы постепенно стали иметь друг с другом дело эдак вот через столы или посредством компьютерных терминалов, словно бы втайне избранные и рассортированные по командам-соперницам…

Через некоторое время Зойда начали пускать на ежегодные сборища Траверзов-Бекеров, если только он брал с собой Прерию, которая года в три или четыре одной винляндской зимой заболела, посмотрела на него тусклыми жаркими глазами, всё личико в соплях, волосы спутались, и прохрипела:

— Пап? Я когда-нибудь поправ-лус? — выговорив это, как м-р Спок, и у Зойда случился запоздалый миг добра-пожаловать на Землю, в который он понял, в смятенье, что он непременно, иначе никак, сделает всё, чтобы уберечь эту драгоценную маленькую жизнь от вреда, вплоть до и включая Бирка Вонда, возможности, коей он был не слишком-то доволен. Но пока он потом на неё смотрел, из года в год, среди этих лиц сборища, на которые её становилось всё больше похожим, продолжая ощущать в немалой степени продромальные признаки правительственного интереса помимо чеков по ментальной инвалидности, что поступали исправно, как луна, он наконец начал, даже выезжая каждый день на заработки, немножко расслабляться, понимать, что сюда и следовало её да и себя заодно привезти, что, по крайней мере, на несколько лет, он, должно быть, выбрал правильно, в тот раз, когда они приехали сквозь грозу и оползни тут поселиться, войти в гавань Винляндии, Винляндии Доброй.

Пастбище, перед самой зарёй, увидело первых нетерпеливых детишек, уже выскочивших босиком в траву, полевых собак, думающих о кроликах, домашних собак, у которых на уме скорее побегать, котов, после своих ночным смен крадущихся, выгибающихся и распластывающихся, чтобы поместиться в тéни, ими найденные. Лесные твари, хищники и добыча, не вполне пялясь, как Бэмби, на инородные элементы, однакож сознавали, а куда деваться, с каждым следующим мигом, что в ближайшем соседстве у них как-то уж очень много Траверзов и Бекеров.

Кое-кто предпочёл спать в своих рекреационных транспортных средствах, иные растянулись на матрасах в кузовах грузовичков, некоторые разбили лагеря поглубже в лесах, а многие поставили палатки на лугах. Но вот взошёл свет и завелись птицы, и включились будильники — сгущающейся радио-фугой рок-н-ролла до зари, толкованиями Библии, телефонными голосами, по-прежнему жалующимися на вчерашние новости. За горами, что взбирались отсюда вглубь суши, в небе ширился свет, синий, как утренняя слава. Вскоре тостеры и мини-духовки, костры, микроволновки в кэмперах, сковороды размеров с гонг над пламенем пропана, все заработали над беконом, охотничьими колбасками, яйцами, лепёшками, вафлями, картофельными оладьями, французскими тостами и кукурузными пампушками, распространяя ветвящиеся незримые фракталы ароматов, забираясь тут повсюду, жирный дым, обугленные специи, подрумяненный хлеб, только что сваренный кофе. Ночевавшие в лесу начали сбредаться. Появились патрули синих соек-фуражиров, визгливые, задиристые, помойные, чайки секвойных чащ. Прогнозы погоды по радио напрашивались на лютое пекло, даже в Винляндии, после того, как выжжет весь туман. Двоюродные помоложе поглядывали на небо и в рюкзаки друг друга. Вдоль ручья расположились рыбаки, посмотреть, что тут может уже приплыть на кормёжку, а гольферы пытались измыслить способы ускользнуть к восемнадцати лункам наскоряк в «Лас-Сомбрас»[128], на настоящее поле у завешенного туманами побережье Винляндии. Марафон по «чокнутым восьмёркам» в битом, однако надраенном бекеровском «Воздушном потоке» продолжался, не старея, одно поколение зачинало другое, как pot-au-feu[129] никелей, даймов, фишек, зелёных и самородков, что варились тут, должно быть, непрерывно аж со времён Маленькой Золотой Лихорадки. В иных пределах лагеря были и другие игры, покер, пинокль, домино, кости — но именно Октоманьяки, как они себя именовали сами, как толпа, имели более внятный вид, словно им одинаковые футболки полагаются, а среди ассортимента получужаков, вступающих в другие игры и выходящих из них, талант и способность к суждению могут варьироваться на порядки величины, отчего и возникают задержки, изумление и случаи единокровного обалдевания.

Некоторые просыпались голодными, бездонно-бочечно, в духе почему-это-ещё-на-стол-не-накрыли, а другим о яичнице стоило только подумать, и тошнило их до самого полудня. Кому-то требовалось принять в себя колонки типографского шрифта из утренних газет, которых тут не было, другим кофе из стаканчика, и чтобы он не тёк, по крайней мере — не так быстро. Многие, проснувшиеся с голодом скорее глаза, чем желудка, как можно дольше не вылезали из спальников или забивались в скорлупки кэмперов с портативными телевизорами, контрабандно подсоединённые к кабелю вдоль шоссе предприимчивыми подростками-столболазами. Где-то за горизонтом слышимости плескались утренние транспортные потоки на трассе, по которой они сюда приехали, — то рабочая неделя начинала катиться к очередному своему финалу, хотя тут все свалили с работы пораньше, иногда и на несколько недель. Пока детишки покрупней вкатывали разных габаритов холодильники и тянули линии электропередачи к ближайшим розеткам, счастливчикам выпало завербоваться на поездку в Деревню Танатоидов помочь затарить припасы, до последнего прощелканные, а заодно поглядеть, что там может найтись в смысле торговоцентровых удовольствий этого сообщества неотмщенных бессонников.

Фактически, на долгой памяти о странных рассветах, это утро в окрестности Теневого Ручья-Деревни Танатоидов выделится исключением. Не только всё население целиком на самом деле проспало всю ночь накануне, но и теперь они пробуждались, в ответ на писк и перезвоны музыки, синхронизованной, из наручных часов, таймеров и персональных компьютеров, награвированной давным-давно, как бы специально для этого мига, на звуковые чипы, некогда отправленные на свалку в неведомой стычке посреди войн кремниевого рынка, экспедированные вообще-то не кем иным, как Такэси Фумимотой, в знак урегулирования, среди прочих, отношений с неизменно-сомнительной торговой компанией «Токката-и-Фудзи», ныне игравшие все вместе, и на четыре голоса, самое начало «Wachet Auf»[130] И.-С. Баха. И не обычную электронную белиберду — тут играло с душой, с качеством, которое эта смятенная публика могла оценить. Они моргали, они принялись поворачиваться, глаза их, часто впервые, искали встречи со взглядами других танатоидов. Это было беспрецедентно. Как будто вдруг после многих поколений в суде разрешился коллективный иск. Кто помнил? Скажи-ка, а кто нет? Что есть танатоид, если оглянуться в конце долгого дня ужаса, как не память? Стало быть, под одну из лучших мелодий, когда-либо приходивших из Европы, даже если темп её подогнан под суровую оцепенелость трека диско-перкуссии, способного заставить до посинения тоскливейшего танатоида поверить, сколь бы ни накоротко, в воскресение из мёртвых, они просыпались, танатоиды просыпались.