Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник) Страница 83

А СМОГист Е., имени которого я не знаю, но уверен, что это не был Леонид Губанов, валялся в 1964 году вдрызг пьяный на диване у своего товарища Т., который был старше его примерно на 20 лет, и голосил смогист, что ему «Анастасия Ивановна» (по-видимому, А.И.Цветаева) только что подарила вязаный жилетик, который принадлежал «Марине Ивановне» (по-видимому, М.И.Цветаевой). А безумная тогдашняя теща поэта Т. (вторая) уговаривала своего бешеного зятя, чтоб он молодого гения ни в коем случае не оставлял ночевать, ибо, судя по его виду и речам, он вполне способен изнасиловать двенадцатилетнюю девочку, ее внучку, дочку Т. Т. грубо сказал «мамаше», чтоб она «не болтала глупости». Теща обиделась, она была старенькая, хроменькая, и обиженно запрыгала в другую комнату. Гений Е., как рассказывают, нынче из эстета стал пролетарием и грузит по ночам булки в булочной, а гений Т. вскоре после 1964 года сочинил вместо пьесы про Христа официальную песню о кавалерии, мелко разбогател, страшно заважничал, купил вьетнамские циновки, пишущую машинку «Оптима» и на излете 60-х с похмелья гонялся за женой с топором. Это когда я, уже будучи инженером, случайно оказался в столице, и мы с ним запили, упав ночевать на упомянутые циновки, а перед этим вылакав весь тот французский коньяк, который взбодрившаяся от «кавалерии» его жена берегла для приходящей учительницы французского языка, а за границу тогда еще никто не ехал, и думать об этом не знали. Жена у него тоже была очень прогрессивная, и, когда я им сказал, что обдумываю, не вступить ли мне в комсомол (1963), они оба на меня внимательно посмотрели и лишь через много лет признались, что обо мне тогда подумали... Жили они тогда очень бедно, почти нищенствовали, но дом у них был открытый и хлебосольный.

А на излете 60-х, жарким летним утром, я остановил поэта Т., бегавшего с похмелья за женой с топором, и мы пошли с ним в пивную, где я (признаюсь во всем, это моя исповедь!) тут же опился, как таракан, и, стоя в одиночестве на трамвайных путях Ломоносовского проспекта, орал прохожим, что я тоже гений и ученик В.П.Катаева, от которого я к тому времени уже получил первое и единственное письмо, где мэтр снисходительно поощрял мои начальные прозаические попытки...

Так что ничего исторического про памятник Маяковскому и гостиницу «Пекин» я, к сожалению, сообщить не могу, за исключением того, что на этой площади находился театр «Современник», куда пробиться тогда было труднее, чем нынче в Театр на Таганке. Я однажды приобрел «с нагрузкой» билет на спектакль «Назначение» по пьесе гуманиста А.Володина и очень хорошо запомнил этот спектакль, потому что меня после него ограбили прямо на улице Садово-Кудринской близ музея А.П.Чехова, где он жил в 1886–1890 гг. Случилось это так. Я шел, погруженный в свои взволнованные мысли о современности советского прогрессивного искусства и его будущности, шел, вспоминая остроумные сценические реплики и взрывные реакции зала на «правду» «Назначения», как вдруг заметил, что оказался в кольце молодых людей, которые мне в 9 вечера летнего дня, в самом центре Москвы, завели руки за спину, сволокли в подворотню и, играя в гангстеров, велели стать лицом к стене, положив руки на затылок. Зашарили по карманам. Шарящие и хлопающие движения их вдруг стали неуверенными, и чей-то голос пробасил: «Где у тебя деньги?» – «А у меня их нет. Вы бы сразу спросили, я бы сразу сказал, что их у меня нету», – дерзко отвечал я, дрожа поджилками. «Ступай вперед и не оглядывайся, дерьмо», – глухо сказал Голос. Меня развернули от стены, и я пошел, а потом побежал в Конюшковский переулок, где у меня жил пьющий приятель. Он и в тот вечер пил. Он и его компания всегда пили, играли в карты. Они все сильно оживились и, схватив пустые бутылки, вилки, кухонные ножи, бросились через площадь Восстания (бывш. Кудринская) искать моих обидчиков, предводительствуемые мною. Обидчики найдены не были, и все мы возвратились в эту коммунальную квартиру двухэтажного деревянного дома, подпертого бревном, близ знаменитого «высотского» Гастронома (арх. М.В.Посохин и А.А.Мндоянц, 1950–1954 гг.), откуда мы зимой крали пустые ящики для нормальной работы печного отопления, возвратились в эту коммунальную квартиру и еще долго пьянствовали, закусывая черным хлебом, картошкой и майонезом... Вот так-то... Приятеля звали Гриша Струков. Вот так... А тем временем два моих героя, Д.А.Пригов и собственно я, Евгений Анатольевич, наконец-то пересекли улицу Петровка близ Петровки, 38, и тут нас наконец останавливает милиция.

27 декабря 1982 года

Или, вернее, мы сами ее останавливаем. Мы крайне вежливо спрашиваем, как нам пройти в Колобовский переулок, потому что мы – художники, у нас там мастерская. Нам крайне вежливо предлагают предъявить документы...

Да, я еще не описал редакцию одного журнала, мимо которого мы проходили. Впрочем, стоит ли? Не стоит... Что было, то быльем поросло...

А ведь помнится, тогда, в 1976 году, кипел, переживал, возмущался, что это, дескать, несправедливо. Даже, помню, собирался писать письмо покойному редактору П., чтобы он обратил внимание на безобразия. Что, дескать, 2 рассказа, лично вами одобренные и мною доработанные, мне возвращают без видимых на то оснований, а это неправильно и несправедливо. И что сами же ведь позвали сотрудничать в журнале, отчего еще более обидно, хотя, спрашивается, какая разница?..

Ай, ладно... Хватит ныть, делом нужно заниматься... Помню, вышел тогда, в 1976-м, на улицу, глубоко вздохнул – весна была, клейкие листочки на деревьях проклюнулись... Вздохнул, постоял, куда-то дальше двинул шустрить по Москве, по редакциям ее, по издательствам...

Ладно... Хватит... Делом, делом нужно заниматься, молодой человек. Делом. Заниматься. А не ныть и подвывать. Поэтому вершим далее свой скорбный

28 декабря 1982 года.

путь. Останавливаем патруль и крайне вежливо, топоча ногами, взявшись под руки, как две московские старухи, спрашиваем: нельзя ли нам пройти через Петровку в Колобовский переулок, потому что мы художники и у нас там мастерская. Нам крайне вежливо предлагают предъявить документы. Мы и предъявляем, пожалуйста. «Пожалуйста, идите, товарищи. Направо идти нельзя, ступайте прямо, там свернете налево через проходной двор», – говорят нам, внимательно просмотрев наши документы и отдав рукой честь.

Пересекаем освещенную Петровку. Вдали – продолжается колебание марева, но лишь в виде оцепления, а не людских толп, ибо сама Петровка пуста. Не маршрут!

Проходим по Среднему Каретному переулку, где справа торец здания под названием Петровка, 38, слева – спиралеобразный двухэтажный гараж, построенный в конце 20-х, и Свердловский райком КПСС, идем по этим заповедным уголкам, воспетым В.Высоцким, сворачивая от магазина «Отдел заказов» направо... И все, получается, кружим, кружим вокруг грозной Петровки, 38, которая всегда начеку, и даже за полночь не гаснут ее серьезные окна. А вот интересно, большая в Москве преступность или нет? Часто ли и с какой периодичностью убивают, грабят, насилуют, раздевают, воруют и так далее... Судя по размерам здания – да. Судя по тому, что здание в размерах не меняется, – нет. Ах, если бы желания и позывы всех без исключения граждан привести в согласие с законом, какая чудная была бы жизнь! А патологических тех личностей, которым ничего не стоит пырнуть живое тело и пустить душу живу вверх облачком, – этих бы личностей исправить специальными таблетками, но не так, как в «Механическом апельсине», ибо там – Запад и капитализм, а как-нибудь по-нашему, по-социалистически. Чтоб они сами поняли: убивать нехорошо! Лишать жизни живое существо нельзя, ибо жизнь эту дал существу Бог, он ее и возьмет, когда ему надо будет. (А может, в этот момент и надо? Не знаю...)

И еще. «Ну, а как же, – спрашивает мальчик Федя. – Как же насчет коровок, ягняток, гусей, курочек? Сома можно колотушкой лупить? Свиньям можно глотки резать?»

«А елку рубить? А скалу взрывать динамитом? Ведь что делается: подложат динамит, и нету скалы!..» – продолжает он.

Ах, мальчик, ах, Федя! Не знаю я, честное слово! Не знаю, но верую: живое человеческое тело не убий, самому дороже станет, когда запылаешь вечным огнем в геенне огненной. А дух не убьешь, как ни старайся. Убитый дух – нонсенс. Убийство духа увеличивает вес камня на шее убийцы, но общее количество духовности в этом мире уменьшиться не может, как ни старайся. Элементарный закон воспроизводства...

...Однако и в самом деле – уж Новый год на носу, а я все никак не могу перевалить через рубеж 14 ноября 1982 года! Может, мне сократить объем посланий? Оборвать их прямо сейчас, на этой вот строчке, этом слове, этой бук...?

Или попридержать язык, чтоб уж столь явно не бросалась в глаза моя глупость. А то вот сплел... дух какой-то, убийство, геенна огненная... Псевдоглубокомысленностью все это называется или философией на мелком (ровном) месте. Безобразие! – говорю я.