Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник) Страница 85

Шли по Петровскому бульвару. Я обожаю бульвары Бульварного кольца, возникшие на месте разобранной стены Белого города в конце XVIII – начале XIX века, и Петровский – тоже, несмотря на то, что любимый мой, конечно же, Страстной. Когда я закончил институт и возвратился по распределению в родной город К., то мнился мне в ностальгических грезах этот самый Страстной бульвар, осенний Страстной бульвар, когда желтый лист шуршит в шагу и сизая дымка, как серебряная паутина, висит в воздухе...

– К сожалению, мы дальше, наверное, никак не пройдем, Евгений Анатольевич, – дрогнувшим голосом сказал Д.А.Пригов.

– К сожалению, это так, Дмитрий Александрович, и нам не выпадет стать свидетелями исторического события, – дрогнувшим голосом ответил я.

– Нет, мы уже стали свидетелями исторического события, – возразил Д.А.Пригов. – Тем самым, что вот шли по вечерней Москве, причем осмысленно шли. Уже сами эти наши блуждания в связи с тем, куда мы шли, являются историческими...

Мы принялись спорить, и когда наконец выяснилось, что спорить нам не о чем, что мы говорим примерно одно и то же, перед нами вдруг мелькнули в полумраке желтые стены и синяя маковка... Церковь!.. Мы свернули в переулок, и – о чудо! – ярко сверкавшая впереди Петровка не была оцеплена и туда можно было свободно идти.

– Но ведь там нас наверняка остановят, Дмитрий Александрович? – робко предположил я.

– А почему бы нам тогда не остановиться, Евгений Анатольевич, если нас остановят, – урезонил меня Д.А.Пирогов и, видя мои трусливые колебания, сдержанно добавил, едко блеснув очками: – Ведь мы же не делаем ничего дурного либо предосудительного. Если нам скажут, что мы не имеем права идти дальше, то ведь мы же не будем спорить, ведь мы извинимся и пойдем назад. Ведь правильно, Евгений Анатольевич?

– Правильно, – был вынужден согласиться я.

Мы вышли на пустую Петровку.

Петровка была пустая.

Я видел пустую Петровку во время Олимпиады 1980 года, когда в Москву не пускали «иногородних», а мы жили тогда в мастерской Нефед Нефедыча, где и пропали в дальнейшем почти все мои рукописи, а потом, в дальнейшем, возвратились почти все в исключительной целости, сохранности, в красивых папках, я видел пустую Петровку...

Но такой пустой Петровки я не видел никогда и вряд ли когда-нибудь увижу такую пустую Петровку...

На ней не было никого, кроме нас и личностей, подобных нам. Тиха была пустынная Петровка, и мы беспрепятственно наслаждались роскошной архитектурой ее державных зданий – фризами, карнизами, ампиром, модерном и так далее. Говорю «и т.д.» потому, что я – дилетант и любуюсь красотой исключительно в чистом виде, не понимая ее смысла, хотя стили и названия архитектурных элементов изучил бы с удовольствием, так как тянусь к культуре. Не хунвэйбин, не гошист, не битник, не панк – простой человек, хочу счастья себе и своей Родине. Буду действовать по порядку: сначала куплю подержанный «Запорожец», затем овладею английским языком, потом окончательно изучу всю культуру, давно пора это сделать...

– Смотрите, какая красота, Дмитрий Александрович! – затаив дыхание, сказал я.

– Вижу, Евгений Анатольевич, – посерьезнев, отозвался Д.А.Пригов.

Мы сняли шапки, потому что нам внезапно стало жарко, и это неудивительно: осень в этом году выдалась аномальная, и зима наступила только вчера, то есть 28 декабря. Лишь вчера снег сел и вроде бы закрепился. А до этого все туманы, туманы, дожди. + 4°С. Дождь в декабре. Оттепель. Казалось, что вся природа вместе со всем советским народом и всем миром (прогрессивной его частью) оплакивала тяжелую утрату!

Мы надели шапки, потому что наступала ночь и можно было неожиданно сильно простудиться – ведь осеннее тепло обманчиво. Осень есть осень, Россия есть Россия, мы есть мы.

Миновали Столешников переулок. Удивительно, кафе «Красный мак» почему-то было открыто. Мы зашли. Я рассчитывал выпить рюмку водки, так как в фойе этого заведения, названного в честь популярного балета, сочиненного Р.М.Глиэром, недавно, с целью культурного пьянства, открыли «Рюмочную», но «Рюмочная»-то вот именно и была сегодня закрыта, несмотря на открытость кафе. А я рассчитывал выпить. На что рассчитывал Д.А.Пригов, я не знаю. Ведь он, как я уже говорил, непьющий. Он ничего не пьет, кроме пива. Тоже говорил. Совершенно ничего не пьет, кроме пива...

Мы зашли в кафе, откинув тростяные бамбуковые шторы. В помещении кафе сидели дружинники, милиционеры и обслуживающий персонал в белых куртках. Все они сидели вместе и молча глядели на нас.

– У вас есть чай? – спросили мы.

– У нас нет чаю, – ответили нам, и мы молча вышли из кафе «Красный мак».

Пустая Петровка, пустынная Петровка... Петровский пассаж (Петровка, д. 10, стиль модерн, архитектор Калугин, барельеф «Рабочий» ск. Манизера), угол Кузнецкого моста – магазин «Светлана» (бывший дом Д.П.Татищева), дом 3/6 – Министерство речного флота, новый ЦУМ, старый «Мюр и Мерилиз» и, наконец, Большой театр...

Но что это? Перед нами вновь цепь. И в цепи – те же и то же. То есть – дружинники, милиция, штатские... То есть – мы подошли к цепи и снова:

– Товарищи, скажите, пожалуйста, нам можно пройти к метро «Площадь Свердлова»?

– Ваши документы? – вежливейшим образом спросили нас.

– Пожалуйста, – предъявили мы.

И БЫЛИ ПРОПУЩЕНЫ!!!

То есть пропущены в самый центр! Да мы вовсе и не ожидали такого успеха, чтоб нас пустили в самое сердце столицы!.. Мы не ожидали этого! Мы прошли под железными конями. Там еще и публика какая-то, видите ли, в театр направлялась, но замена спектакля уже виднелась в виде бумажного плакатика на стене. Если не ошибаюсь, «Спартака» меняли на Вивальди. Нет, скорее всего, я не прав. Спросить Дмитрия Александровича? Да и он, наверное, уже забыл. Все всё забыли... Ладно, придется эту историческую мелкую деталь оставить невыясненной... Вивальди...

Со стыдом, но я все же должен признаться, что мы уже который раз в этот день солгали, считая, что цель оправдывает средства. Мы, конечно, тут же забыли идти в метро. Мы прошли под квадригой П.А.Клодта, немного потоптались, как кони, и свернули направо, глядя на встречающихся: на солдат, старшин, офицеров, чинов милиции и дружинников смело и открыто. Мы ждали вопроса «Куда?» и готовы были ответить: «Идем к Теодору». То есть мы не сказали бы, конечно, прямым текстом: «Идем к Теодору», а снова закрутили бы, что мы «художники, у нас тут мастерская» и так далее, причем смело указали бы на высокие окна мансарды десятиэтажного дома, выходящего на Театральную площадь. Но, к счастью, нас никто ни о чем не спросил, и мы, избавившись от необходимости лгать, действительно пошли к Теодору.

Теодор, художник и добрый приятель Д.А.Пригова, по нашим расчетам, непременно должен был находиться в своей мастерской, ибо это именно его высокие окна светились еще издали. Мы свернули в Копьевский переулок, забитый армейскими грузовиками, и ахнули: все открылось перед нами – и кусок Пушкинской улицы, и часть Дома Союзов. Отчетливо слышалась натуральная траурная музыка, и шуршала, шуршала извивающаяся людская лента, еле различимая из-за спин двойного милицейского кордона.

Я знаю Копьевский переулок, мне ль его не знать! В кафе на углу Пушкинской, аккурат напротив Колонного зала Дома Союзов, я однажды обедал с П., знаменитым советским драматургом (женского пола). Мы были тогда дружны, и она, как могла, помогала мне в моих столичных литературных делах. Кафе называлось «Садко», и мы были в нем весной 1975 года сразу же после 325-го Всесоюзного совещания молодых писателей. В тот год я только что покинул Сибирь, найдя себе прекрасный вариант обмена трехкомнатной квартиры в центре города К. на четвертушку дома с печным отоплением в городе Д. что на канале М.–В. Мы говорили о литературе, называя друг друга на «вы», о том, как трудно, почти невозможно напечататься. П. рассердилась, увидев, что я хочу заплатить за наш скромный обед, и потребовала, чтоб я принял ее долю расходов.

«Рюмочная» там еще имеется в Копьевском переулке. Я и в этой «Рюмочной» бывал. Там ко мне пристала какая-то пьяная рожа зеленого цвета, предлагающая мне побриться, но «рюмочница» эту рожу одернула, с почтением глядя на мою бороду и замызганное пальто. «Нельзя... У нас нельзя шуметь, – сказала она в пространство. – У нас приличное заведение, к нам ходит приличная публика...» Мне это, помню, очень тогда понравилось.

Мы с Дмитрием Александровичем нырнули под арку. Во дворе лениво курил солдат. А другой солдат сидел в кабине грузовика. А на грузовике была антенна.

Поднялись к Теодору. Теодор сам по себе модернист, но одновременно, как и Д.А.Пригов, член Союза художников СССР. «Устраиваются же люди», – завистливо бормочу я себе под нос, а мой литбрат Е. меня поддерживает... На мольберте имелась новая картина Теодора, и можно было догадаться, что заказчик, директор учреждения, завода, колхоза или совхоза, ее не оплатит, и маэстро опять будет сидеть без денег. Это было написано на картине и на бесшабашном лице художника. Собака Теодора с простым именем Жучка грызла старую кость и угрожающе рычала, когда кто-нибудь из нас проходил мимо. Это она делала вид, потому что ей тоже хотелось бытийствовать в сфере искусства.