Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка Страница 9

Лишь когда мама отправилась на кухню заваривать новую порцию чая, мы с отцом смогли поговорить о мисс Винтер.

– Это не настоящее имя, – сказала я. – Будь оно настоящим, ее биографию можно было бы проследить по каким-нибудь официальным документам. Но до сих пор никому не удалось это сделать. Никто не знает о ней ни единого достоверного факта.

– Это очень странно.

– Выглядит так, будто она появилась ниоткуда. Как будто она вообще не существовала в природе до того, как стать писательницей. Как будто она выдумала сама себя одновременно с сочинением своей первой книги.

– Кое-какие предположения мы можем сделать хотя бы по выбранному ею псевдониму, – сказал отец.

– Vida. От латинского vita, что значит «жизнь», – предположила я. – Но если взять за основу французский…

Vide по-французски значит «пустота». Пустое место. Ничто. Поскольку мы избегаем употреблять такие слова в родительском доме, я ограничилась намеком, предоставляя отцу домысливать остальное.

– Подходяще, – кивнул он. – А как насчет Винтер? Winter*. В поисках вдохновения я обернулась к окну. Там, за лицом моего призрачного двойника, тянулись к темнеющему небу голые ветви деревьев и чернели пустые цветочные клумбы. Стекло не спасало от ощущения пронзительного холода, как не могло пламя газового обогревателя рассеять заполнявшую комнату атмосферу унылой безысходности. Что для меня означала зима? Только одно: смерть.

></emphasis> * Зима (англ.).

Мы молчали, пока я не почувствовала необходимость хоть что-нибудь сказать, дабы избавиться от тяжкого и опасно нарастающего груза мыслей, порожденных последним сравнением.

– У нее острое и колючее имя, – сказала я. – Буквы «V» и «W» напоминают вилы или частокол. Вида Винтер. Звучит зло и резко.

С кухни возвратилась мама. Разливая чай по чашкам, она возобновила свою болтовню, и звуки ее голоса блуждали в пределах тщательно контролируемого ею жизненного пространства так легко и свободно, словно это пространство не ограничивалось стенами дома, а простиралось как минимум на семь акров окрест.

Я рассеянно оглядела знакомую комнату. На каминной полке находился едва ли не единственный предмет здешней обстановки, который можно было назвать украшением. Старая фотография. Время от времени мама порывается убрать ее в шкаф, чтобы, мол, не пылилась, но отцу нравится этот снимок, а поскольку он крайне редко ей противоречит, мама в данном вопросе идет на уступку. На фотографии изображены юные жених и невеста. Отец выглядит как всегда: неброско красивый, со спокойным, задумчивым выражением темных глаз; прошедшие годы, казалось, мало его изменили. Зато женщину рядом с ним не узнать. Непринужденная улыбка, веселые искорки в глазах, которые с любовью смотрят на моего отца. Она выглядит совершенно счастливой.

Трагедия все изменила.

Практически одновременно с моим появлением на свет женщина, изображенная на свадебном фото, исчезла.

Я перевела взгляд на мертвый сад за окном. Оттуда, на фоне угасающего дня, моя сестра-призрак заглядывала в эту мертвую комнату. Интересно, какими мы ей представляемся? Что она думает о наших попытках убедить самих себя в том, что это и есть жизнь и что мы по-настоящему живы?

ПРИБЫТИЕ

Когда я отправилась в путь, был самый обычный зимний день. Милю за милей наш поезд катил под затянутым белой дымкой небом, но ко времени пересадки на узловой станции тучи стали темнеть и сгущаться. По мере моего продвижения на север они набухали, и теперь я каждую минуту ожидала услышать дробь дождевых капель по оконному стеклу. Однако дождь не спешил начинаться.

На вокзале в Харрогейте меня встретил шофер мисс Винтер, темноволосый, бородатый и неразговорчивый. Последнее обстоятельство меня вполне устраивало, поскольку он не отвлекал меня от созерцания незнакомого пейзажа, открывшегося по выезде из города. Я никогда прежде не бывала на севере Англии. Мои литературные изыскания иногда заводили меня в Лондон, да еще пару раз я пересекала Ла-Манш, чтобы посетить библиотеки и архивы Парижа. Йоркшир я знала только по книгам, причем это были по преимуществу романы, написанные более ста лет назад. За городской чертой приметы современности попадались нечасто, и я легко могла себе представить, что путешествую не только в глухую провинцию, но одновременно и в прошлое. Здешние деревни смотрелись причудливо и старомодно с их церквушками, придорожными трактирами и одноэтажными каменными домами; постепенно размеры поселений уменьшались, а расстояния между ними увеличивались, и наконец лишь отдельно стоящие фермы изредка нарушали однообразие голых зимних полей. Но вот и фермы остались позади; смеркалось. Свет фар выхватывал из полумрака неясные обесцвеченные куски ландшафта без каких-либо запоминающихся деталей: ни изгородей, ни стен, ни зданий. Только бесконечная лента шоссе и по краям ее – слабо колеблющиеся стены тьмы.

– Это что, болота? – спросила я.

– Да, – ответил шофер.

Я приблизила лицо к окну, но смогла разглядеть лишь тяжелое, насыщенное водой небо, клаустрофобически нависавшее над равниной, над пустынной дорогой, над нашим автомобилем. Все отчетливее обозначалась граница между светом и тьмой впереди, где скользили по асфальту лучи фар.

На лишенном указателей перекрестке мы свернули с шоссе и проехали пару миль по каменистой проселочной дороге. Водитель дважды останавливался и выходил из машины, чтобы открыть, а потом закрыть уже за нами какие-то ворота посреди поля, после чего мы протряслись по ухабам еще примерно милю.

Дом мисс Винтер располагался в лощине между двумя пологими возвышенностями (с некоторой натяжкой их можно было назвать холмами), которые в темноте сливались в одно целое, так что лощина и здание открылись моему взору лишь с последним поворотом дороги. На фоне ночного неба, к тому времени окрашенного переливами фиолетового, синего и темно-серого цветов, дом выглядел приземистым, длинным и абсолютно черным. Шофер открыл мне дверцу; выбравшись наружу, я увидела, что он уже извлек из багажника мой чемодан и готов убыть восвояси, оставив меня одну перед неосвещенным крыльцом. Окна были закрыты глухими ставнями; дом казался необитаемым. Само его укромное местоположение указывало на то, что здесь не привечают гостей.

Я нажала кнопку звонка. Его звук был странно приглушенным – вероятно, из-за сырого воздуха. В ожидании ответной реакции я еще раз оглядела небосвод. Холод от земли начал пробираться через подошвы моих туфель, и я снова нажала кнопку. К двери с той стороны никто не подходил.

Я уже протянула руку, чтобы позвонить в третий раз, когда дверь внезапно – и бесшумно – отворилась.

Появившаяся в дверном проеме женщина одарила меня профессионально вежливой улыбкой и извинилась за задержку. На первый взгляд в ней не было совершенно ничего примечательного. Короткие, тщательно расчесанные волосы имели тот же тусклый оттенок, что и кожа, а цвет глаз не поддавался четкому определению: что-то среднее между голубым, зеленым и серым. Отсутствие ярких красок идеально гармонировало с бесстрастным выражением ее лица. Впрочем, когда женщина в свою очередь окинула меня быстрым, изучающим взглядом, я заподозрила, что эти глаза вполне способны оживляться проявлениями эмоций, которые она, судя по всему, прекрасно умела сдерживать.

– Добрый вечер, – сказала я. – Меня зовут Маргарет Ли.

– Биограф? Мы вас ждем.

Не знаю, чем это объясняется, но в иных ситуациях мы способны мгновенно распознавать притворство, даже самое изощренное. И сейчас я сразу почувствовала, что эта женщина сильно встревожена, хотя внешне это никак не проявилось. Возможно, эмоции имеют свой запах или привкус; возможно, они передаются от человека к человеку посредством каких-то особых волн. Что бы там ни было, но я знала совершенно точно, что беспокойство ее вызывала не я как таковая, а сам по себе факт появления здесь постороннего человека.

Она впустила меня в дом и заперла дверь. Ключ провернулся в замке без малейшего скрежета; столь же бесшумно вошли в пазы тщательно смазанные засовы.

Очутившись в прихожей, я впервые уловила главную странность этого места: в доме мисс Винтер стояла глубочайшая тишина.

Женщина сказала мне, что ее зовут Джудит и что она выполняет здесь обязанности экономки. Она поинтересовалась, хорошо ли я доехала, и сообщила, в какое время у них обычно подают на стол и когда я смогу воспользоваться горячей водой. Ее рот раскрывался и закрывался в процессе артикуляции, а слетавшие с ее губ слова тотчас гасли и исчезали, подавляемые нависшим над нами плотным покровом тишины. Та же тишина проглатывала звуки наших шагов и открываемых дверей, когда она водила меня по дому, показывая расположение комнат – столовая, гостиная, музыкальный зал…