Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник) Страница 9

– Привет, – прошептал я, не потому что боялся, что меня услышат, а просто не хватало воздуха.

Она вздрогнула, на ощупь рукой нашла меня, мое колено, мое лицо, шею и, ни слова не говоря, прильнула ко мне всем телом. Ее рука змеёй залезла в мои спортивные штаны и сразу же нашла то, что искала. От неё пахло даже не духами, а дешёвым цветочным дезодорантом, блёкло-блёкло так пахло. Но этот запах был сильнее тяжёлого запаха тюрьмы в десятки и сотни раз…

Она заплакала. Я не увидел, а почувствовал её горячие слёзы на своих щеках…

Примчался вздрюченный начальством мент, начал орать, нашел её, вывел из бокса и погнал в другой автозак, стоявший неподалеку. Стоя в проходе, она улыбнулась и сказала одними губами: «Помни…» – и что-то ещё, я не разобрал.

Ей дали пятнадцать лет строгача. Она торговала коксом на Юго-Западной.

Я помню Её цветочный запах. Помню.

Путь самурая

Я сидел на «вокзале» одной из общих хат первого корпуса Бутырки и затачивал супинатор своих свежеразобранных ботинок. Супинатор был дрянной, сырой стали и невероятно толстый. Но времени у меня было очень много, а дел очень мало, поэтому супинатору просто суждено было стать ножом-пёрышком для моих гастрономических нужд по разделке «всего, что с витамином ЦЕ» (мясце, сальце, масляце, цебульки).

Рядом маячил парень с немецкой фамилией и дикой для этих мест прической. С полувзгляда было видно, что он – первоход, никогда не сидел в тюрьме. Он умно говорил об относительности времени: «Время не относительно. В тюрьме оно безотносительно к окружающему космосу… Только вновь прибывшие «с воли» ещё несут на себе заряд «относительновременности», но постепенно он стирается и становится почти равен нулю».

…Маски-шоу ворвались в хату под прикрытием раздачи баланды. Здоровенные парни в камуфляже и чёрных масках, с дубинками и электрошокерами. С дикими завываниями и кряхтеньем ударов они пронеслись по продолу в сторону решётки и рассредоточились по камере. Опытные зэки кинулись на пол, закрывая голову руками, я попытался зарыться в матрасы, валяющиеся кругом, и тут же получил по «башне» дубинкой, успокоился и начал созерцать…

– Все на выход, – зарычала маска. – Бегом, не подымаясь. Марш!

Быстрее и доступнее объяснить, что требовалось, никто не смог бы лучше. Народ скоренько, как ручеёк, потянулся к расщелине выхода. Каждого выбегающего провожал вдогонку удар дубинкой крупногабаритного омоновца, прикрывавшего тормоза.

Старый Ефрем, бомж и алкоголик, пробегая мимо омоновца, споткнулся и упал. Кувыркнувшись в полёте, он разлегся на спине прямо возле его ног, обутых в крепкие казённые берцы, и время будто замерло… Замах дубинкой, дикий взгляд вертухая… Вот сейчас он ударит, голова треснет, как дыня, и потечёт квас, который, как известно, вместо крови у таких, как старый Ефрем.

– Ы-ы-ы! – зарычал вертухай-убийца.

– Добей меня, сынок, – смиренно, с улыбкой дзенбуддиста и просветлением в голосе пробурчал Ефрем. Было заметно, что он испытал сатори, сравнимое для него только с портвейном «три топора» в тёплом подвале.

Мент от неожиданности даже икнул. Через секунду смеялась вся хата, смеялись безликие маски, смеялся дед Ефрем…

Обыск отменили, маски ушли, а деда долго ещё угощали сигаретами, чаем и тем, в чём есть витамин ЦЕ.

Дорогая пропажа

Неожиданно пропал Мавроди. Он сидел через две камеры от меня и на один этаж выше…

Который из братьев Мавроди это был, я не знаю, скорее всего – Владимир. Возвращаясь от адвоката к себе, я заглянул в глазок его камеры и увидел неряшливого человека в адидасовском костюме, держащего на коленях ноутбук. Некоторые продвинутые зэки фантазировали и утверждали, что у Мавроди даже беспроводной Интернет есть. Думаю, что это был перебор. Даже наши продажные мусора не решились бы на такое. Да и сам бизнесмен наверняка понимал, что его доступ в Интернет был бы просто подарком для следствия.

В камере, где он сидел, был холодильник, два телевизора и всё остальное, что снится малолетним зэкам в их нехитрых снах. В холодильнике стояла водочка, которую друг Лёни Голубкова очень уважал. Мавроди отстёгивал кумовскому собранию во главе с хозяином централа за неперевод в дурные хаты и просто за покой, в конце концов. Когда следаки по его делу во внеочередной раз начинали копать – платил больше, переставали – меньше.

Он отстёгивал на воровской общак, как всякий «барыга»: на поддержание хода воровского.

Он отстёгивал блаткомитету спецкорпуса, на котором сидел.

Сидеть с ним было нелегко, но харчёво. Человек, сидевший с ним, рассказывал мне, поклявшись мамой, что в хате установлена видеокамера, которая всё пишет, один из сокамерников даже не скрывает, что является ссученным осведомителем, менты постоянно рядом, и вообще обстановка морально угнетающая. Зато – хорошая еда, чистая, как слеза, водка, баня в любое время (а не раз в неделю, как у остальных), девочки для сокамерников (сам он не был замечен за этим делом в камере).

…Весь день на нашем квадрате была непривычная суета. Дорога тусовала во все стороны срочные малявы, старые зэки перемахивались платками на давно забытой тюремной азбуке, слышались крики на решках. Смотрящий за квадратом кричал кому-то: «Малява дошла?» – «Да, Серёга, дошла». – «Каков ответ?» – «Нет у нас такого. Если что – отпишемся».

Наконец в нашу хату пришел прогон от вора, в котором сообщалось, что Маврод засухарился от братвы, лаванду на общак не даёт и что найти этого сукиного сына нужно в краткие сроки. К тем, кто будет покрывать урода, применят соответствующую кару, а кто проявит сознательность – тому почёт и уважение. Дальше, как обычно, шли пожелания всех благ, воли, удачи во всех начинаниях и подпись смотряги.

Все прояснилось: надоело МММ-щику платить всем кому ни попадя за огрехи в своей биографии, и решил он платить только хозяину Бутырки. Нашёл тот ему тихую маломестную камеру, подсадил к нему людей посговорчивей, которые никому ничего не скажут, а за это получат материально-гастрономический оазис в серых стенах Бутырского замка. В каком-то роде этих зэков можно было назвать штрейкбрехерами уголовных ценностей. Всё! Пропал богатенький Буратино…

Нашли его через неделю: отследили, куда вертухай по вечерам зачастил, относя голубоголовые бутылки «Гжелки». Мавроди заплатил штрафные, добавил не выплаченные в срок взносы на Благо Общее и накрыл поляну для смотрящего. В общем, всё стало на свои места: вновь зашелестело бабло кумовьям, ворам и блаткомитету.

Его сокамерников поймали на подходе к прогулочному дворику и долго били ногами. Мент, что их конвоировал, стоял в сторонке и молился, чтобы их не забили до смерти.

Мне не было их жалко и не было жалко Мавроди. Наверное, это врождённая классовая ненависть.

Понаехали…

В октябре меня впервые «заказали слегка», то есть повели на свиданку. Провели по длинным коридорам четвёртого и первого корпусов и затолкнули в длинный зарешечённый «отстойник», где уже стояли другие зэки. Они ждали своей порции радости от встречи с родными. Большинство – мечтательно молчали, привставали на цыпочки и выглядывали вновь входящих, стремясь разглядеть за спинами охранников своих близких (матерей и отцов, жён с маленькими детьми и подростков-сыновей). В эти самые минуты я впервые услышал про «Норд-Ост»… Вообще-то прислушиваться к чужому разговору тюремная мораль (как и любая другая) запрещает. Поэтому я, как вежливый человек, сначала дождался, когда обронивший это слово замолчит, и после обратился к нему.

– Братело, слушай, – вежливо начал я, – хату нашу мусора заморозили, дороги рвут, на весь корпус карантин недельный повесили. Что происходит-то в мире, какие слухи, а то телика нема…

Он пересказал всё, что знал про «Норд-Ост», все новости. Затем сказал, что особорежимникам на централе объявили усиление (во время усиления «особиков» можно отстреливать без судебных проволочек, если что не так), сказал, что у «барыги-азербота» с его хаты «там» грохнули жену и тот только ждёт, когда увидит поблизости чеченца. Несколько человек присоединились к беседе и сказали, что настроения погромные. Старый Якуб, стоявший рядом и в нычку от конвоя куривший свою «Приму», харкающим голосом изрек: «Сейчас на воле чеченам не сладко, братва. Увидите: нас ждёт большой завоз и уплотнение наших рядов».

«Большой завоз» начался через неделю. Грохотали открывающиеся и закрывающиеся тормоза камер, конвоиры водили за собой толпы патлатых людей. И пришли «чехи», и пришли они почти в каждую хату. Были здесь чеченцы высокие и низкие, чёрные, как угольная пыль, и светловолосые, горбоносые и не очень, «чехи»-москвичи из первой волны 91-го года и «чехи» из горных аулов, толстые и доходяги, педерасты и приблатнённые. Вообще, тот октябрь принес на Бутырку новую диаспору, и процесс чеченизации России начался именно с московских тюрем. Большинство из них сели за один-два патрона (ст. 222 УК РФ) или десять грамм травы (ст. 228 УК РФ), случайно найденных в их карманах заботливой московской милицией.