Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства Страница 9

— Красивая вещица, — сказал наместник, подушечкой большого пальца насторожённо оглаживая оправы камней. Сердце опять пропустило удар. — Приятно в руках держать… Ну да я ещё не настолько ослаб, чтобы обзаводиться подобными… подпорками.

— Примите его в дар от… нашего учреждения. В интересах следствия, — изогнулся начальник полиции.

Пилат укола не почувствовал и, благосклонно кивнув, положил египетский знак на стоявший рядом с креслом инкрустированный столик.

— Продолжай, — сказал наместник. — Итак, бить начали на широкой улице. Что же было потом?

— Потом каким-то образом убитый оказался у стены, и здесь его уже стали бить о стену морд… головой. Боль придала убитому силы, он вырвался и попытался убежать. Через проулок. Чтобы раствориться в темноте. Потому что на более широкой, а потому светлой улице это ему вряд ли бы удалось.

«Осёл! Луна только-только взошла!»

— Уйти, понятно, ему не удалось, а как схватили — тут же с размаху о стену — там пятно тоже сохранилось. Видимо, он споткнулся и упал на колени — пятно там расположено ниже, чем на уличной стене. Потом любовника вытащили на улицу и, видимо, уже бесчувственного бросили на всякий случай подальше от проулка…

«А ведь опять угадал, — опасливо подумал Пилат. — Опять! Всё верно».

— Великолепно! — на лице наместника появилось выражение восторга. — По небольшим деталям восстановить картину происшедшего! Но что же было потом?

— Потом, когда надоело, отволокли в развалины дома. И напоследок — камнем.

— Но волокли ещё живым?

— Конечно! А в чём иначе удовольствие? Какой был смысл зарезанного волочить так далеко? Если хотели просто с улицы убрать, то достаточно было затащить в развалины ближайшего дома. Но нет, труп обнаружен аж за четыре дома! Следовательно, убитый был ещё жив и муж насладился напоследок ещё и тем, что в кровь изодрал ему всю рожу. Это было тем для любовника больнее, что лицо его, по всей видимости, уже и без того представляло собой сплошной болезненный синяк. Всё просто.

— Да, — тяжело вздохнув, согласился Пилат. — Всё просто. И всё понятно. В жизни нет ничего случайного — всё закономерно. И каждый след имеет своё происхождение и объяснение. И цель. Столп и основание сыскного дела.

— Совершенно верно, игемон. Это логика всякого расследования: каждое движение имеет свою цель. Случайности, может быть, и бывают — в жизни. Но не в преступлениях! Любое отклонение преступника от кратчайших путей есть самый прямой к нему путь. Труп от пятен под стеной тащили несколько домов отнюдь не случайно, следовательно, убитый был ещё не труп. Кстати, вся эта казнь, — проявление чувств, что лишний раз подтверждает предположение об убийстве из ревности. Следовательно, убийца женат. По крайней мере, больше месяца. Или недели.

— Он — военный? — осторожно спросил Пилат.

— Сомнительно, — сказал начальник полиции. — Военные хорошее оружие ценят: просто так дамасский клинок бросить попросту не в состоянии. Хотя… Нет, напротив, он — военный: они точно знают, что, вытащив клинок из раны, непременно забрызгаешься. Или какой-нибудь чиновник, бывший когда-то военным.

«Сволочь! — напрягся Понтий Пилат. — Опять угадывает! Но почему, почему он всё время угадывает?»

— Женат. Физически силён. Не иерусалимлянин. Военный или бывший военный. Осталось обыскать все постоялые дворы. Приказ уже отдан.

— А если он в ту же ночь из города бежал?

— Ворота заперты. Не прошёл бы.

— А утром, когда ворота отпирают?

— Это — может быть, — согласился начальник полиции. — Как возможно и то, что ни в каких постоялых дворах он не останавливался… Если так, то это интересно вдвойне. Убийца или сам хорошо знает Иерусалим, то есть живал здесь и прежде, или кого-то нанимал в проводники. Ведь убитого заманили в самое, пожалуй, удобное в Иерусалиме место — для отмщения. Убить просто можно было где угодно… — Начальник полиции мстительно усмехнулся. — Ищут также и того, кто мог быть ему проводником. Это, вероятно, кто-то из тех, кто шатается по базару. Если не найдут — значит, убийца хорошо знает город. Тогда тем более его найдём.

«В самом деле, они хорошо знают не только меня, но и город…» — подумал Пилат.

— Если найдут проводника, допросить и сообщить результаты, — приказал наместник.

— Всенепременно, — вытянулся начальник полиции.

«А ведь не мог он быть без прислуги! — вдруг догадался Пилат. — Расскажи он, кто мне этот ублюдок — и мне конец…»

Пилат поёжился и спросил:

— А разве никто убитого не хватился? Ведь должен же был за ним кто-то… убирать?

Начальник полиции махнул рукой.

— Конечно, такие в одиночку путешествуют редко. Но если и был слуга, то наверняка убит. Вон сколько неопознанных. Так что муж позаботился. Муж явно не глуп, догадался об этом сразу.

Пилат чуть нахмурился, но кивнул.

— И ещё… — Пилат было замялся, но всё-таки решился — Ты сказал, что муж крепкий, сильный и мужественный. А этот — задохлик и пьянь. Почему же женщина всё-таки предпочла его? Почему? Может быть, у него… кхе-кхе!.. грандиозных размеров?

— Совершенно греческий, — деловито отозвался начальник полиции, намекая на более чем скромное мужское «достоинство» статуй знаменитых греческих мастеров. — Я специально поинтересовался.

«Занятно, — подумал Пилат. — Чем же он тогда меня… ценнее?.. Как бы это узнать?..»

После завершения утренних докладов у наместника наступало время завтрака с супругой. Прекрасная Уна была, как и всегда с тех пор как у неё появился этот задохлик, весела и иронична.

— Ты чем-то озабочен… милый? — спросила Уна.

Говорить «милый» мужу, которому изменяет! И эта её весёлость! Судя по обычности её настроения, об убийстве своего возлюбленного она ещё не знала. Узнать, конечно, было неоткуда, но… Где же знаменитые женские предчувствия?

— Озабочен? С чего ты взяла? — спросил он.

— У тебя складочка — вот здесь, — и Уна словно указала где— губами.

— Дела службы, — уклончиво ответил Пилат. — Не то что складки, а поседеешь и полысеешь. Одновременно.

— Ха-ха! Ты остроумный… мужчинка. Уна тебя обожает, — и Уна чмокнула перед собой воздух.

«Вот стерва, — подумал Пилат. — Вот бы кого об стену — мордой!» — Пилата вообще с некоторых пор стала раздражать женина манера говорить о себе как о ком-то постороннем. Хотя при первой встрече эта манера ему понравилась.

— Обожаешь?.. Кстати, что новенького… в жизни богов? — спросил он.

Уна была набожна чрезвычайно. Она почитала столь многих богов, пристрастия её настолько часто менялись, что Пилат в них путался. Единственное, что он знал точно, что почему-то даже здесь, в провинции, у неё в фав`оре всякий раз оказывалось именно то божество, которое было в моде в высшем свете Рима. Вестников ли она принимала, или расстояния не были для неё преградой, но угадывала она всегда.

— А вот богов трогать не надо!!! — истерично повысила голос жена, сделавшись в один миг строгой. — Богов — не трогай! Смотри, накажут! За непочтительность. Не простят! Нет!

— Тебе же они прощают твои измены? Значит, и мне простят мою непочтительность.

— Какие измены, несчастный?! — переходя уже почти на визг, заголосила Уна. — Кто тебе изменяет? Как ты смеешь так об Уне даже думать?!

— Я про богов. То одному ты преданна, то другому… Прежний-то не обижается? Которому ты, получается, изменила?

Уна нахмурилась.

— Уна им всем в своём роде верна. Помнит каждого во всех… подробностях, — вся преисполненная сарказма, сказала она двусмыслицу — отлично понимая тот единственный смысл, ради которого эта якобы двусмыслица произносилась.

Особенности её интонаций объяснялись ещё и тем, что она знала: мужу известно про её неверность. Хотя он, ради сохранения брака и, соответственно, власти, и делал вид, что ровным счётом ни о чём не догадывается. Одно из наслаждений Уны в том и состояло, чтобы изводить якобы ничего не понимающего мужа двусмыслицами. Если чего Пилат не знал, так это того, что Уна считала изведение мужа нравственным долгом — великолепный для всадника, занимавшего должность наместника, повод поупражняться во владении своим лицом. Жизнь — игра, и наверху оказывается лучший из актёров! Только они остаются в истории.

Ещё она наслаждалась тем, что беспрестанно напоминала о его несравненно более низком, чем у неё, происхождении. Она — патрицианского рода, на протяжении веков все её предки занимали видные места в сенате, становились консулами, возглавляли легионы в важнейших походах против врагов Рима и познали главное: что наивысшее в жизни наслаждение — въехать во врата Рима во главе триумфальной процессии. Пилат же был обыкновенным всадником и, в силу своего происхождения, не мог мечтать не то что об императорстве, но даже о должности наместника. Во всяком случае, не мог мечтать без неё.