Иржи Грошек - Легкий завтрак в тени некрополя Страница 9

Наверное, Валерия все-таки рассердилась и решила отомстить моему дядюшке. Для чего в один прекрасный вечер взяла и переехала в его спальню. «Теперь она будет дергать дядюшку за усы, – намекнула я баранам. – Спокойной ночи!» И действительно, проползая на четвереньках по коридору, можно было слышать, как охает дядюшка за дверью. «Коварная Валерия наслаждается местью без зазрения совести!» Вначале по утрам я тщательно инспектировала дядюшкино лицо – усы были на месте. И даже попышнели с того самого времени, когда в его комнату переселилась Валерия. Усы стали закручиваться кверху, а раньше висели под носом, как спущенные подтяжки. Но месть «невозможной Валерии» продолжалась с неизменной регулярностью…

Маленький Брют тоже практиковался в развитии… И очень скоро кормилицу заменила няня, которая мешала мне жить. «Не тобой посеяно – не тебе топтать!» Няню интересовало – откуда у меня появились такие жизненные принципы? Невозможная Валерия хохотала… Так называл ее дядюшка. Если бы дядюшка скучно говорил, что Валерия – «ангел», тогда бы я нашла другой пример для подражания. Но дядюшка в задумчивости наливал себе стаканчик красного вина, выпивал и аккуратно ставил пустой стаканчик на место… После чего дядюшку передергивало, он хлопал в ладоши и рычал: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» С таким азартом, с каким он больше ничего не делал. Спокойно жил, управлял имением, ухаживал за оливковыми деревьями… И вдруг – «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» Как будто его осенило, или подкрался к дядюшке бес и неожиданно ткнул дядюшку под ребро. Ну кто же устоит после такой рекомендации? Только не я… А няня маленького Брюта старалась подражать ангелам. Разговаривала со мною слащавым голосом и вся провоняла патокой. «Мадемуазель Берта! Немедленно вымойте руки и садитесь за стол!» А для чего же мыть руки, когда суп из тарелки берешь ложкой?.. Няня маленького Брюта закатывала свои круглые, как у барана, глазки и блеяла, что мыть руки перед едой – «поло-о-о-жено!», в гигиенических целях. Это я и сама знала. А вот что получится, если коснуться грязным пальцем супа? «Русская рулетка!» – моментально отвечала невозможная Валерия. И рассказывала про загадочную страну, где сидят за обеденным столом три медведя с заряженными револьверами. В каждом револьвере по одному микробу. Медведи целятся друг другу в лоб и нажимают на курок. Когда микроб вылетает – медведь падает. Когда не вылетает – сосет лапу. «Зачем они это делают?» – в ужасе спрашивала я. «Потому что у них нет супа, – поясняла Валерия. – А ты вымой руки и ешь!» И мой вопрос был полностью исчерпан. Но подспудно у меня всегда возникало желание сыграть с медведями в русскую рулетку… Это желание рисковать поселилось во мне навсегда. Поставить что-нибудь на карту, собственную жизнь или тарелку супа, и стреляться с медведями. Ведь как-то глупо просто сидеть и сосать лапу?..

Няня маленького Брюта вмешивалась в мою личную жизнь только на глазах у дядюшки. Ей платили за должность, а на самом деле я училась в «школе» у невозможной Валерии. Как держаться с мужчинами, как не держаться с мужчинами и когда им позволить… Разумеется, я перешла от теории к практике намного позже. А пока посещала этот женский университет – очно, когда Валерия мне что-нибудь говорила, и заочно, когда я сама догадывалась… Каждое утро Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, чтобы «придать себе божеский вид». Для какой надобности бесу божеский вид – первый урок Валерии. Дядюшка покидал спальню с рассветом – «как и положено всем мужчинам». Он спускался вниз, где наша кухарка подавала ему первый завтрак. Дядюшка шумно пил кофе, тщательно пережевывал пищу – наблюдать за ним было неинтересно. Валерия вставала не раньше, чем за дядюшкой закрывалась входная дверь. «Ты уже здесь, невозможная мадемуазель Берта?» – Валерия открывала глаза. Она передразнивала дядюшку, и признание от самой Валерии, что мы обе – «не-воз-мож-ные!», тешило мое самолюбие. Наблюдая за Валерией, я могла заглянуть в свое будущее, когда стану взрослой и похожей на эту невозможную женщину не только внутренне, но и внешне. «А вдруг не вырастут?» – сомневалась я. «Вырастут, вырастут!» – хохотала Валерия, поочередно трогая указательным пальцем предметы моего беспокойства. «Пык-пык, – говорила Валерия, – такие же, как у меня!» Она оказалась удивительно права, как будто существовала форма Валерии, в которой отливаются такие, как я…

Когда Валерия присаживалась на пуфик перед зеркалом, я занимала «места в партере». Пьеса называлась «Туалет Валерии» и состояла из двух актов – макияжа и переодевания. Валерия никогда не забывала о «зрителях», играла свою роль блестяще, не сутулилась, не расплывалась по пуфику, а «держала ровно спинку», как воздушная, но деревянная виолончель. Округлости Валерии напоминали мне этот музыкальный инструмент, только «без смычка». «Женщина должна выглядеть как нечто среднее между скрипкой и контрабасом. И намурлыкать подходящую… музыкальную партию». Про «смычок» я узнала позднее… А пока мы обсуждали с Валерией, что я как «флейта-пикколо», и для наглядности Валерия демонстрировала свой указательный палец: «Худющая, как свистулька!» Но не дай мне боже превратиться в большой оркестровый барабан, наподобие кормилицы маленького Брю-та. «Хотя для всякого инструмента найдется свой любитель, – щебетала Валерия, – но все приятные мужчины – заядлые виолончелисты… О-ох заядлые!» Музыкальные способности этих мужчин меня мало интересовали, но, если Валерия говорит, что нужно быть виолончелью, я тресну, но буду… «Все вещи, за исключением трусиков, необходимо снимать и надевать через голову!» Мне казалось, что это крайне неудобно. Если юбка слетает с меня, как только расстегнешь молнию, падает на пол, как парашют, то зачем пыхтеть, и задирать руки, и тащить эту юбку себе на голову, где она непременно застрянет, и ходить как привидение, потому что ничего не видно. «А чулки?» – ехидно спрашивала я. «Мадемуазель Берта, не будьте дурочкой! – хохотала Валерия. – А чулки мы нацепим на голову всем мужчинам!» О-ох уж эти капризные мужчины, думала я, все ради них приходится делать шиворот-навыворот. И юбку снимать не по-человечески, и попку пудрить.

«Так-так-так… – говорила Валерия, разглядывая себя в зеркале. – Жить с таким лицом, наверное, можно, только выходить никуда нельзя». И Валерия начинала колдовать… Поочередно открывала «волшебные» баночки и, едва коснувшись крема, ставила баночку обратно – «цок» – на туалетный столик. Совсем не так, как дядюшка возвращал на место пустой стакан – «бум!». Но все равно: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – говорила я, по странной ассоциации. И хотя дядюшка, вероятно, никогда не слышал, как Валерия цокает баночками, но мне казалось, что именно эти звуки порождают в нем восхищение. «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – вторила мне виновница всеобщего восторга и хохотала – над собой, надо мной и над дядюшкой… Когда Валерия заканчивала свой макияж, она поворачивалась ко мне и предлагала – «найди три отличия». Как на картинках в журнале, где на одном рисунке все скучно, а на другом – дополнительные детали. Я всегда затруднялась определить – что же именно изменилось в Валерии? И не находила ни одного дорисованного листочка, или веточки, или птички… Правда, была у Валерии татуировка розовой бабочки – на бедре под трусиками, но она там всегда была… «Хороший маки­яж…» – улыбалась Валерия. «… Самый незаметный макияж!» – уверенно добавляла я.

Невозможная Валерия принималась одеваться… Она включала коварную музыку «на полную катушку» и устраивала шоу со стриптизом, только наобо­рот. Вначале, присвистнув, Валерия застегивала на себе пояс – «верность прежде всего!». Затем надевала ажурные чулки – «в них я чувствую себя женщиной!». Дальше – коротенькую комбинацию, а дальше… «глядя по погоде!». Трусики Валерия надевала в последнюю очередь, уже закуривая сигарету. «Обещай мне ничего подобного не вытворять хотя бы лет до двенадцати!» Я пожимала плечами, – мол, как получится… Валерия хохотала, выбрасывала недокуренную сигарету через окошко во двор к баранам, и мы спускались на первый этаж завтракать…

Само собой разумеется, что мы с Валерией находились в оппозиции по отношению ко всем остальным женщинам в радиусе ста километров, если измерять от центра дядюшкиного поместья. Кухарке не нравилось наше поведение; няня маленького Брюта осуждала нашу мораль; экономка не разделяла наших взглядов, а бараны просто разбегались, если Валерия пинала их ногами. Только дядюшка поддерживал с нами нейтралитет, когда редко бывал дома. Все его попытки призвать нас к порядку разбивались о слова Валерии – «я тебе не жена» – и мои слова – «я тебе не племянница». Дядюшка озадаченно выпивал стаканчик красного вина и спрашивал: «А кто же вы?» Мы с Валерией смотрели друг на друга и отчаянно хохотали. Какие глупые вопросы задают эти мужчины! Мы ветер в поле; мы блеск в ваших глазах; мы солнечный зайчик, озябший в непогоду; мы звенящая пустота, когда нас нет рядом; мы лунное затмение у чертей; мы ходячие метаморфозы; мы первые и мы последние… А дядюшка смотрел, как мы смеемся, и приговаривал: «Семь лет и двадцать семь лет – и ни-ка-кой разницы».