Мэри Чэмберлен - Английская портниха Страница 9

Сама она этого совершенно не хотела: родители сойдут с ума, миссис Б. рассвирепеет. Ада представила, как хозяйка ехидно поизмывается над ней, прежде чем с треском выставить за дверь. Миссис Б. однажды проделала этот номер с другой девушкой, вовремя не вернувшейся из отпуска. По-твоему, я благотворительностью занимаюсь? Верно, они попали в передрягу, из которой надо выбираться, но сейчас они связаны по рукам и ногам. И ей не на кого положиться, только на Станисласа. Официант оставил хлеб на столике, и Ада окунала кусочки в кофе, а потом с удовольствием высасывала сладкую жидкость.

— Кто-нибудь сумеет нам помочь, правда? — спросила она.

— Как?

— Не знаю, — немного растерялась Ада. — Просто отправить нас домой. — Французы не станут им помогать, это ясно, у них своих забот полон рот.

Станислас скрипнул стулом, поставил локти на стол и наклонился к Аде. С наморщенным лбом он выглядел совсем мрачным.

— Дело в том, Ада, — начал он, — что я не могу вернуться. Меня арестуют.

Ада медленно, с трудом вдохнула. Говорила же ей миссис Б., всякое разное говорила. Миссис Б. предупреждала ее и об этом тоже, поправила себя Ада. Нельзя терять контроль над собой, особенно сейчас: а вдруг Станислас объявит, что им придется расстаться? Я ошибся в тебе.

— Но за что? — спросила Ада. — Ты ведь не немец. А знать немецкий — не преступление.

— Австрия, Венгрия, мы теперь все враги.

Ада сложила руки на коленях, повертела дешевое колечко на пальце, вправо, влево, вправо, влево. Положение у нее не позавидуешь. Она должна возвращаться домой одна. Но удастся ли ей, сумеет ли она отыскать нужный поезд? По радио сделают объявление, а она ничего не поймет. Дома на Южной ветке такое постоянно бывает: «Поезд до Бродстера в 9.05 отправляется с другой платформы… Приносим наши извинения». Она застрянет. Посреди чужой страны, одна-одинешенька, не зная французского. И даже если доедет до Кале, как попадет на паром? А вдруг паромы уже не ходят? Что она тогда будет делать?

— Что ты будешь делать? — тонким, срывающимся голосом спросила она.

— Обо мне не беспокойся. Я справлюсь.

День клонился к вечеру. Подошел официант, указал на их чашки:

— Fini?[5]

Ада не поняла, но помотала головой, лишь бы только официант оставил их в покое.

— Encore?[6]

Она опять не поняла, однако на этот раз кивнула.

— Я не могу покинуть тебя, — сказала она. — Останусь с тобой. У нас все будет хорошо. — На миг ей привиделось, как они гуляют по Тюильри рука в руке.

Станислас колебался.

— Беда в том, золотко… — заговорил он медленно, запинаясь, и даже акцент куда-то пропал, к удивлению Ады, привыкшей к огрехам в его произношении, — беда в том, что у меня нет денег. В данный момент нет. Из-за войны я не смогу телеграфировать, чтобы мне их выслали.

Ада не в состоянии была вообразить Станисласа без денег. У него всегда находился фунт-другой, да что там, он сорил деньгами. Их бедность — это не надолго, верно? И в любом случае бедность в Париже со Станисласом не то что бедность в Ламбете. Она вдруг испытала прилив нежности, любви к этому человеку, вскружившему ей голову, и ей стало тепло, уютно, и в будущее она уже смотрела с оптимизмом.

— С деньгами мы разберемся, — заявила она. — Я пойду работать. Я позабочусь о нас.

Опять появился официант с двумя чашками кофе, поставил их на стол и сунул счет под пепельницу.

— L’addition, — сказал он и добавил: — La guerre a commencé[7].

Станислас вскинул голову.

— Что он говорит? — спросила Ада.

— Что-то насчет войны. «Герр» по-французски «война».

Официант встал по стойке смирно:

— La France et le Royaume-Uni déclarent la guerre à l’Allemagne[8].

— Началось, — сказал Станислас.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен, черт возьми. Может, я и ни бум-бум во французском, но это я понял.

Он резко поднялся, толкнув столик и пролив кофе, сделал шаг в сторону, словно намереваясь уйти, но вернулся и снова сел:

— Ты останешься со мной? Здесь, в Париже? Устроимся на работу, ты и я. Скоро мы опять разбогатеем.

Минуту назад Ада не сомневалась, что все так и будет, но внезапно ее охватила паника, страх сдавил желудок. Война. Война. Ей отчаянно захотелось домой. Очутиться в кухне вместе с родителями, братьями и сестрами, вдыхать терпкий запах белья, сохнущего над плитой, слушать, как булькает картошка в кастрюле, а мать перебирает четки и смеется, когда отец ее поддразнивает: «Славься, Маркс, великий и могучий, да пребудет революция с тобой, да благословен ты будешь среди рабочего класса…»

Но домой пути нет; по крайней мере, в одиночку она этот путь не найдет. Ада кивнула.

— Ты не против, — продолжил Станислас, — если я назовусь Воан?

— Зачем?

— Моя фамилия слишком иностранная. Французы тоже могут меня изолировать.

— Пожалуйста, называйся.

— От своего паспорта я избавлюсь, — Станислас говорил быстро, почти без пауз, — скажу, что потерял его. Или украли. И тогда я смогу стать кем угодно. — Он засмеялся, и в вечернем солнце блеснул золотой зуб. Пошарив в карманах, он расплатился с официантом мелкой монетой и взял их багаж: — Идем.

— Куда?

— Нам нужно где-то жить.

— Гостиница, — оживилась Ада. — Мы вернемся в гостиницу.

Станислас обнял ее, потерся подбородком о ее макушку:

— Там все занято. Я их спрашивал утром. Найдем что-нибудь. Прелестный маленький пансион, например.

В комнате кровать с ржавой железной рамой и продавленным матрасом с бурыми пятнами мочи, напротив крошечный облезлый стол, стул с дыркой в сиденье, крючки на стене. Обои ободраны, но не до конца — по углам и над плинтусами они держались крепко, а под ними шуршали либо дрыхли клопы.

— Я не могу тут жить. — Ада с чемоданом шагнула к двери. Станислас никогда не был беден и не понимал, как низко они пали.

— И куда ты пойдешь? — поинтересовался он. — Без денег. В гостиницах все занято. Армия реквизировала их. — Он сел на кровать, подняв облачко пыли. — Иди ко мне, — с обезоруживающей нежностью позвал он. — Это только пока мы снова не встанем на ноги. Обещаю.

Они найдут работу, их положение улучшится. Ада уже через такое проходила и пройдет еще раз.

— Чем ты займешься? — спросила она. — Какую работу будешь искать?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Я не привык работать.

— Не привык работать?

— Не было необходимости.

Она и забыла, ведь он граф. Ну да, графы же не работают. Как лорды и леди. Паразиты проклятые, так отзывался о них ее отец. Жиреют за счет бедняков. Ада вдруг увидела Станисласа в ином свете: чужак совсем из другого мира. Она подметила и кое-что еще: он был растерян, не знал, куда податься. Наивный и неопытный, она же — уличная девчонка, знающая все ходы и выходы. Аде стало его жалко. И словно наяву, услышала возмущенный голос отца: Жалко? Думаешь, тебя они пожалеют? Как бы не так. Жалел русский царь своих крестьян? И получил по заслугам, черт его дери.

Ада встала. На ней все еще было платье в косую полоску. Платье слегка помялось, но Ада разгладила его ладонями и выудила из сумочки губную помаду. Подкрасила губы, слизнула лишнее.

— Я скоро вернусь. — Пора ей брать ответственность на себя. Она знала, куда идти.

В первом же заведении ее взяли на работу. Ада не могла поверить своему счастью. Но, сдается, такой уж она уродилась — везучей. Платили немного, но без дела она не простаивала. Предприятие мсье Лафитта процветало. Торговля оптовая, розничная и пошив одежды. Мсье Лафитт был благожелательным человеком средних лет, он напоминал ей Исидора. Говорил он быстро, но ради Ады замедлял речь и тратил время, помогая ей выучить французский. Ада заняла место подмастерья, который ушел добровольцем в армию; в одиночку мсье Лафитт не справился бы. Ада жаждала создавать новые модели и порою предлагала изменить форму воротника или разрез кармана, но каждый раз встречала отпор. Мсье Лафитт, насупившись, грозил ей пальцем: non. Нет.

Спустя неделю они со Станисласом переехали из вонючей комнатенки в небольшую мансарду на бульваре Барбе, в лучшей его части и ближе к месту работы Ады. Благодаря мсье Лафитту и консьержке, мадам Бретон, Ада пусть коряво, но заговорила по-французски, ей даже удавалось объясниться с клиентами.

Не верилось, что идет война. В городе было тихо, и оттого война казалась выдумкой, хотя на улицах, в барах и кафе солдат только прибывало. Здания по углам обкладывали мешками с песком, а в парках и на площадях строили бомбоубежища. Мужчины и женщины ходили с противогазами, перекинутыми через плечо.

— Даже проститутки, — отметил Станислас. — Интересно, как они занимаются своим ремеслом с этими штуковинами на головах?