Сэм Хайес - В осколках тумана Страница 9

Я беру девочку за руку, слегка удивившись тому, какая она теплая. Грейс Коватта, моя отличница, жива. Она смотрит на стакан с водой, стоящий на столике у изголовья.

— Хочешь пить?

Она кивает, и я вкладываю между ее губ соломинку. Она придерживает трубочку двумя пальцами. Странно, но, похоже, пальцы целы.

— Как твои ноги? — спрашиваю я, после того как она утоляет жажду.

Рука Грейс начинает подрагивать. Она пытается мне что-то сказать, пытается быть храброй. Медсестра рассказала, что хирурги четыре часа сшивали сухожилия на обеих ногах, чтобы после долгих месяцев реабилитации она смогла ходить, почти не хромая.

— Надеюсь, все скоро заживет, — говорю я. — Да, посмотри, что сделали для тебя одноклассники!

Я достаю открытку, которую подписали все мои ученики. Это придумала одна из подруг Грейс. Ее мать объехала всех ребят, чтобы собрать подписи. На большой открытке резвится добродушный слон. Школьники расписали ее сердечными пожеланиями, словами сочувствия и надежды. И не забудь поскорее выздороветь! — призывают над слоном крупные синие буквы.

Уж этого она не забудет.

Как было бы хорошо хоть один вечер не думать об искалеченной Грейс, о маминой немоте, о том, что Марри так и не подписал документы на развод. Двенадцать лет я не была на свидании. С незапамятных времен я замужем за Марри, так что в свиданиях не было нужды. Но теперь мы живем раздельно, почти развелись, и нужда появилась. При мысли о том, что кто-то хочет быть со мной, узнавать меня, открывать передо мной дверь, гладить мою руку, у меня перехватывает дыхание. Конечно, в юности я ходила на свидания. Сначала с Марри, но мы вскоре расстались, потом помирились, опять расстались, опять помирились, и так бесчисленное количество раз.

Теперь все иначе. Наш разрыв окончательный.

Когда в отношениях с Марри наступал антракт, я встречалась с Миком Хопкинсом — этот тихоня хвостом таскался за мной, не вынимая изо рта леденец на палочке; или с Дэмиеном Мак-Рори, этим вундеркиндом, которому я нравилась лишь потому, что у моего дедушки имелась внушительная библиотека; или с Джеймсом Итоном, самым симпатичным из всех, — насколько я слышала, он оказался геем; или, наконец, с Питом Дювалем. Я была уверена, что с Питом у нас серьезно. Он был чемпионом по многоборью, и ему удалось поцеловать меня с языком на целых шесть месяцев раньше, чем это сделал Марри. Даже сейчас при мысли о Пите Дювале у меня слегка екает сердце.

Но в итоге остался Марри, мой вечный Марри. Мне исполнилось семнадцать, ему двадцать два, и мы объявили, что будем вечно любить друг друга. Нет, серьезно. Мы верили, что наша любовь предначертана судьбой, что наше личное созвездие где-то в космосе определило наше будущее. Иногда мне кажется, что и любовь, и брак упали на нас с неба.

До свидания остается два часа, и я в панике, поскольку не знаю, что надеть. И еще мне стыдно, что я думаю о свиданиях и нарядах, когда мама и Грейс в таком состоянии. Я роюсь в шкафу, выгребаю давным-давно забытые тряпки, сваливаю кучей на полу и в изнеможении падаю на кровать. Это так непохоже на меня — волноваться, выбирая наряд перед свиданием. Лежу, уткнувшись лицом в подушку, и вдруг понимаю: как это приятно — быть непохожей на себя.

Я позвонила Надин и договорилась, что дети проведут вечер у любимой тетушки, после чего вместе с детьми помчалась домой в Или, чтобы переодеться перед свиданием с Дэвидом. Кроме того, я собиралась проверить, как там дом, и забрать почту. Бренна и Грэдин были увлечены изучением фермы и окрестностей и обещали никуда не уходить.

Я ехала к маме на Рождество, а застряла гораздо дольше. В нашем домике было холодно и промозгло, странно, но за дни, пока мы отсутствовали, здесь будто все изменилось, стало незнакомым. Я бродила по затхлым комнатам — маленькой гостиной, крошечной столовой, где Алекс и Марри любили побренчать на гитарах и на предельной громкости, изводя соседей, слушали пластинки Эрика Клэптона, — и тщетно пыталась припомнить былое счастье.

Все меняется, говорила я себе, и это хорошо.

Я провела пальцем по антикварному буфету. Буфет не такой уж антикварный — его сделали в сороковых годах, — но когда Марри подарил его мне, я была счастлива. Я заприметила этот буфет, а потом лишь однажды упомянула о нем в телефонном разговоре с Надин. Марри все замечал, он всегда был таким. Был.

После отчаянной пробежки по магазинам я переоделась в обновки, подхватила детей и вернулась на ферму, где обнаружила сообщение от Надин. Она не сможет посидеть с детьми, потому что ее срочно вызвали на работу. Надин работает в больнице, и мне ничего не оставалось, только смириться.

— Марри, — прошептала я и на мгновение прикрыла глаза.

Так быть не должно. Это неправильно, что когда я думаю о том, что мой муж — отец моих детей — посидит с ними вечером, сердце наполняется тревогой. Конечно, он их любит, в этом я никогда не сомневалась. Я вижу, как он смотрит на них, когда они зашнуровывают ботинки, собираясь на прогулку, слышу, как он неровно и глубоко дышит, когда Флора подбегает к нему и обнимает, а Алекс грубовато хлопает по плечу. Да, Марри их любит. Проблема в том, что бутылку он любит еще больше.

— Что это? — Сложный вопрос. В голосе Алекса отвращение, но вообще-то он должен благодарить свою счастливую звезду за то, что перед ним на тарелке не вареная брокколи, а наскоро сварганенные спагетти.

— Запеченный морской черт с сальсой из томатов, чили и кориандра. Ешь давай. — Я вытираю руки полотенцем и криво улыбаюсь Алексу. Обычно я не ограничиваю меню вареными макаронами с кое-как покромсанными овощами, но сегодня — другое дело. Я тороплюсь, и отсутствие разносолов на столе — невысокая цена за несколько часов… радости.

— Ты же знаешь, я не люблю вареную морковку! — Алекс тыкает вилкой в оранжевые кружочки.

Я смеюсь и делаю вид, будто забираю у него тарелку. Флоре никак не удается разрезать гренок. Встав сзади, помогаю дочери распилить пересушенный хлеб и целую в макушку. У меня странное ощущение — будто мне снова семнадцать лет и жизнь только начинается. Собственно, так оно и есть — жизнь только начинается, по крайней мере моя новая жизнь. Моим детям нужны безопасность и стабильность. А мне — сильный, надежный, любящий человек.

Перед уходом я дважды чищу зубы. На всякий случай.

Впервые я учуяла алкоголь в дыхании Марри, когда мне было восемь. Тогда я не знала, что это такое. Запах показался приятным, напоминал о взрослой жизни и о летних днях у пруда, когда Марри присматривал за нами.

Я понятия не имела, почему, хлебнув из лимонадной бутылки, он хохочет над глупыми шутками, валяясь с приятелями на траве и позволяя нам с Надин делать все что заблагорассудится.

Когда мне исполнилось двенадцать, Марри уже был достаточно взрослым, чтобы отдавать отчет в своих поступках. Однажды он принес коктейль собственного изобретения из рома и черной смородины.

— Это как сок, — сказал он. — Попробуй. Увидишь, что будет. Не понравится — ничего страшного.

Я смотрела на него во все глаза. Мне хотелось расположить его к себе, доказать, что я не ребенок. Марри был частью моей жизни с самого рождения, он был мне как брат. Но я знала, что в брата нельзя влюбляться. Залпом я проглотила жидкость и улыбнулась Марри.

Он расхохотался, сказав, что теперь у меня фиолетовые губы.

Не знаю, что стало причиной — ром или вирус, но следующие три дня я провалялась в постели. С тех пор я не притрагивалась к алкоголю.

— Вина? — предлагает Дэвид.

— Нет, спасибо. — Моя рука, сжимающая бокал, дрожит. — Я не пью. — Подливаю себе воды. Дэвид не настаивает и не пытается пристыдить. — Кроме того, я за рулем.

Разумеется, за рулем, думаю я. Не стоило этого говорить. Если бы я не приехала на машине, Дэвиду пришлось бы везти меня обратно. И к чему бы это привело?

— Господи, — едва слышно шепчу я, удивляясь своим мыслям.

— Прости? — тепло улыбается Дэвид, и страхи вдруг улетучиваются. Он такой спокойный, собранный, его словно окружает аура уверенности и сочувствия. Наверное, потому-то он и семейный врач.

— Нет, ничего. Просто вспомнила о детях. — Конечно, я вру, но ложь заставляет задуматься о том, не играют ли они на дороге у реки, пока Марри напивается в стельку.

— Они остались… с отцом? — На последнем слове Дэвид хмурится.

— Да. — Я киваю и глотаю воду, чтобы увильнуть от более пространного ответа.

Мне не по себе оттого, что мы сразу заговорили о Марри. Дэвид заботливо дает мне передышку, предлагая принести из бара какой-нибудь более заманчивый напиток, уходит и возвращается с ананасовым соком и меню.

— Ты бывала здесь раньше? — Он оглядывается по сторонам, явно довольный выбором ресторана.

Здесь оживленно, весело, пахнет домашней едой. Подходящее место, чтобы лучше узнать друг друга. Сейчас, оказавшись с ним наедине, я верю, что у нас и правда может получиться.