Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей Страница 9

Российские писатели собрались во Франкфурт на книжную ярмарку, сидят в Домодедово — восемь часов ждут самолета. Пожилые люди, можно сказать, аксакалы: в зале ожидания запахло валокордином.

Анатолий Приставкин позвонил в оргкомитет — выяснить, в чем дело.

Молодой бодрый голос ответил Анатолию Игнатьевичу:

— А что вы хотите? Писатели должны знать жизнь!

На ярмарке на стендах разных стран — горят огни, повсюду иллюминация. А на российских — как-то без огонька.

— У нас другие задачи, — сказал Эдуард Успенский. — Нам главное… взлететь.

По книжной ярмарке идет Дмитрий Быков — на животе у него растянутое лицо Че Гевары. Увидел Илью Кормильцева и запел:

— Я хочу быть с тобой!!!

Алан Черчесов возвращался в отель с ярмарки — улицей «красных фонарей». К нему приблизился очень ласковый мужчина и настойчиво звал посетить их бордель, аргументируя тем, что, если тот не пойдет, его, бедолагу, лишат премиальных.

— Я вам сочувствую, — ответил Алан, — но я очень устал.

— Так у нас есть кровать!..

— Я не сомневаюсь. Но моя кровать — там — проплачена, а ваша — тут — еще нет.

На завтраке жена — Юрию Мамлееву:

— Не хмурь брови!

На книжной ярмарке в Праге Андрей Битов участвует в круглом столе.

Вдруг какая-то суматоха, в русском павильоне появляется президент Чехии со свитой, фотокоры, вспышки, телохранители… Кто-то хватает книгу Битова, зовут Андрея Георгиевича, он выходит, его представляют президенту, просят сделать дарственную надпись.

Битов берет ручку, открывает книгу и спрашивает Вацлава Гавела:

— Как вас зовут, мой друг?

Тот отвечает:

— Вацлав…

С Анатолием Приставкиным прогуливались по Франкфурту. Он много чего рассказывал, например, о том, что папа оставил ему в наследство пятьсот веников на чердаке. И быстро добавил:

— Я об этом уже, конечно, написал!

Когда-то в Дубултах, в Доме творчества, я повстречала Асара Исаевича Эппеля. Иногда я заходила к нему под вечер, на журнальном столе — стаканчики Russian vodkaи два треснутых яйца. Асар ночами работал, на завтрак не выходил, поэтому запасался яйцами, чтобы дотянуть до обеда.

На зеркале еловая ветка с шаром, наступил 1986 год. А на дверном стекле — фотография девушки в чулках на резинках, неглиже, вырезанная из какой-то иностранной газеты.

— Не думайте, что она здесь висит просто так, — серьезно объяснил Асар. — Это моя знакомая из Томска. Она теперь там… фигуристка.

Асар читал мне свои рассказы, я слушала, безжалостно поедая заготовленные им себе на утро вареные яйца. Иногда из коридора доносился тихий шелест.

— Это, — объяснял Асар Исаевич, оторвавшись от рукописи, — Толе Приставкину направление на анализы под дверь подсунули.

В Дубултах, в Доме творчества, сырой прибалтийской зимой совпали мы с поэтом Кружковым. Гриша попросил меня пришить его варежки к резинке и продеть в рукава, чтоб не потерять, а то он очень рассеянный.

Когда я все сделала, он мечтательно сказал:

— Сейчас ты уйдешь, и я буду писать стихи.

Уезжая в Москву, на завтраке в хлебнице я обнаружила письмо Асара Эппеля.

С эпиграфом.

«Ovo…» из Г. Кружкова.О Вы, не съевшая яйца вкрутую,Которое Вы есть привычны были!Неужто же варилося впустуюОно? Или, быть может, разлюбилиВы это блюдо? Иль сварилось худоОвальное питательное яство,Скакавшее в лифляндском кипятке?Вы ж от него в былые дни приятствоИспытывали, сидя в закутке…Увы мне! Несъедение яйцаЕсть отношений признаком конца!13 февраля 1986 г.

В творческом объединении «Экран» на телевидении снимали документальный фильм о целине по сценарию моей мамы Люси. Стали отсматривать материал, а там хлеборобы заходят в столовую (создателям фильма важно было показать столовую, где кормят покорителей целинных земель), берут еду, усаживаются, едят, и все до одного — в шапках.

— «За стол садятся, не молясь и шапок не снимая», — продекламировал главный редактор Борис Хесин и укоризненно посмотрел на режиссера.

Люся мгновенно под этот видеоряд настрочила текст:

«Сильные ветры дуют в степях Казахстана. Снимут хлеборобы шапки, простудятся, кто будет хлеб давать стране?»

— Вы все время улыбаетесь, — сказал мне в своей радиопередаче Дмитрий Быков. — А ведь некоторых людей это раздражает.

— Почему? — удивилась я. — Есть такая корейская пословица: «Разве в улыбающееся лицо плюнешь?»

— Плюнешь! — сказал Быков, радостно потирая ладони. — Еще как плюнешь!

В пасхальную ночь в Питер прибыл священный огонь из Иерусалима. По телевизору шла трансляция. Батюшка, празднично облаченный, тщетно пытался вскрыть сосуд с огнем. И вдруг — в тишине — в сердцах воскликнул:

— Ч-черт!

Пауза.

Комментатор:

— …Да, дьявол, он вездесущ. Но на то мы и пришли на эту Землю…

— Однажды мы с Юрой Ковалем по две пихты решили посадить, — рассказывает Леонид Сергеев. — Он посадил — у него нормально, а у меня засохли. Что такое? Коваль говорит: «А я бантик завязал — каким боком они раньше были к солнцу, таким и сейчас у меня. Пихта не любит позу менять».

На что биолог Ваня Овчинников заметил:

— Это я ему посадил — вот они и принялись.

Звонит Люся 4 октября 2000 года:

— Мариночка, поздравь нас! Сегодня у нас с Левой большой праздник — День Пожилых… и День Страуса. У нас он празднуется впервые. Но все попросили, чтоб он был теперь ежегодно.

Сережа с заката до рассвета разговаривал по телефону с любимой девушкой из Краснодара. Одна минута — два рубля. Леня ему это ставил на вид.

— Зачем мы пришли в этот мир? — свободолюбиво отвечал Сергей. — Жаться, что ли? Пускай другие придут поколения — жаться.

— А это? — спрашивал Леня. — Пришло транжирить?

Ночью мужик пьяный во дворе рвется в подъезд.

— Ослы! — доносится снизу сочный трагический баритон. — Козлы! У! Шакалы! Спят, негодяи, подонки, валяются по своим углам! Дистрофики! Вам всем плевать, что эта дура меня не пускает. Имел я вас! Трусы! Даже милицию никто не вызовет! Я три часа тут торчу. Откройте!!! (Удары ногами по гулкой железной двери.) Шакалы!

Вдруг — приглушенно:

— О! Кто-то идет. Бог есть!!!

Глоцера вызвали в школу на педсовет.

— Я вам на съедение своего сына не отдам! — сразу сказал Владимир Иосифович, войдя в учительскую.

— У него очень плохие способности по географии! — пошла в наступление учительница.

— Нет, лучше скажите мне, — парировал Глоцер, — как вы, женщина, человек еврейского происхождения, заслужили прозвище «Гитлер»?..

Встретила в буфете Радиокомитета на Качалова Люсину соратницу по творческому объединению «Экран» — Галю. Много лет не виделись, взяли по бокальчику вина, вот она мне рассказывает:

— Дети мне, Марин, не удались, зато у меня есть единственный друг — боксерша Берта. Это мой учитель, да-да, мой великий учитель любви и доброты. Правда, на ее счету две кошки, она их разорвала на части…

— Мое сердце принадлежит только тебе! — чистосердечно воскликнул Леня в ответ на устроенную ему сцену ревности. — Но остальные части тела…

Седов:

— Так… Тебе от меня ничего не нужно? И мне от тебя ничего не нужно. У нас с тобой самые лучшие отношения в мире!

— Не надо мне ботинки! — упирается Седов. — У меня ботинки не на первом месте. На первом у меня — здоровье, на втором — магнитофон, и только на третьем уже — ботинки.

— Ерунда, — сказала Люся, когда об этом услышала. — В такой последовательности нет никакого конструктивизма. Вот главные составляющие человека: зубы! Шапка! Шарф! Пальто! Ботинки! Всё. И человек зашагал по земле. А не «здоровье, магнитофон…»

Одного пассажира в метро стошнило. Другой его стал выталкивать из вагона, приговаривая:

— Пиздуй отсюда!

Я слышала этот глагол впервые.

Мужик в троллейбусе — по телефону — громогласно:

— Мне нужна справка, что я психически вменяемый человек. Причем от специалиста!

Сережка, вернувшись из школы:

— У нас учитель по английскому рассказывал, что где-то в Крыму бабушка с внучкой режут людей — продают как свинину. Он знает их фамилии, имена…

— Ну, он хоть по-английски это рассказывает? — с надеждой спросил Леня.