Людмила Петрушевская - Черная бабочка (сборник) Страница 9

Что-то говорили о недостаточной выворотности ног.

Далее. Родила дочь с прекрасной выворотностью ног. В ту же школу уже теперь эту девочку не приняли (и ясно стало, что дело шло просто о некоторой сумме), но из брезгливости мама ничего предпринимать не стала — ныне существует много других студий и школ при танцевальных коллективах.

И вот у матери имеется несколько преданных подруг, от кого как круги по воде расходятся сведения о запертой в четырех стенах дочери, у которой, как мать и подозревала, обнаружили вялотекущую шизофрению.

Затем самое тяжелое: мать повела девочку к врачу, заранее договорившись обо всем, и из кабинета эту дочь, упрямого подростка, сопроводили по коридору, через ряд запирающихся дверей, якобы на анализы, и только в конце пути, когда другой врач стал задавать опять те же самые вопросы про ночные страхи и затем сдал пациентку на руки санитарке (с отмычкой в руке), и та повела больную за локоть в какую-то шестую палату, вот тогда больная, по словам доктора, начала кричать, чтобы ее не трогали лапами («Не трожь меня своими грязными лапами» — буквальное выражение), а затем вообще больная стала вырываться у всех из рук, покатилась на пол, кричала и вся была в слезах и соплях, буквально скользкая, и вот только тогда и оказалось, что все правда, о чем толковала ее мать подругам и врачам. Резкая реактивность, агрессия и т. д.

В конце концов связали, сделали инъекцию и после консультации пока что отвезли в буйное отделение, чтобы, очнувшись, эта тринадцатилетняя не покалечила в бешенстве соседок по палате, а там были и совсем малые, невменяемые девочки, да.

Потом, после больницы, опять шли круги по воде, материнские исповеди подругам, но, тем не менее, девочка училась после больницы в школе, и не в одной, у нее были еще успехи в балете, несомненные способности (при полной патологии характера, — добавляла мать, — т. е. упрямая, в новом коллективе с девочками неконтактная, педагогам даже дерзит, приходится часто менять студии).

Мать хоть сама и не достигла заветной цели, но про балет все знала и твердой рукой направляла дочь по линии искусства, жестко следила за занятиями, неоднократно входила в родительский совет разных школ и групп, помогала готовить даже чужие выпускные акты (до своего девочка не дожила) и ходила на все классные концерты Гали, строго следя за ошибками и волнуясь по поводу четверок.

Несмотря на занятую жизнь, мама ежедневно проверяла уроки Гали, и каждый раз резко делала замечания.

Галя по указанию матери частенько кланялась у домашней палки, специально приделанной в коридоре, но каждый раз плакала от материнских замечаний, что у Любы и Нины есть выворотность, а у нас ошибка природы!

Недостаточная точность на экзаменах была бичом Гали, где-нибудь да и проскакивал сбой.

Крики, крики и слезы ежедневно.

Но и жесткий контроль, никаких поблажек.

Впереди как главный интерес маячил какой-то конкурс (мать всегда ставила цель), который должны были снимать для телевидения, а Галя к тринадцати годам была божественно хороша, рано расцветший бутон с обещаниями пышного и долгого лета после нежной и тощей весны.

Мать много думала о будущем Гали, о том, как девочка устроится в жизни, и мало ли примеров, когда красивая юная балеринка в шортиках и с едва прикрытой грудью, со своими разлетающимися волосами цвета спелой ржи становилась звездой!

А их ошибки никому не заметны, исправляются при монтаже записей, все телевидение на этом основано, да это у нас и не ошибки, так просто, проходим суровую школу детства.

Но вот к Новому году должен был быть готов новый репертуар: казачок, молдовеняска и сольный номер «Думка» (студия была при фольклорном ансамбле, до того дело докатилось). И всюду были промахи!

То есть если так будет, то прости-прощай будущий конкурс, внушала мама дочери.

Как назло, зловредная девка стала жаловаться на то, что ей мешает страх ошибиться. Под этим лозунгом она вообще перестала подходить к палке, а репетировать приезжала на хороших полтора часа позже, педагог забила тревогу, и мать вдумчиво поговорила с Галей. Впереди экзамен!

Галя подтвердила, что не будет танцевать новогодний концерт, и заплакала.

«Хорошо, — сказала мать — ну ладно, тогда надо взять у врача справку об освобождении. А то вообще отчислят из студии. С таким трудом я тебя туда дылду запихнула, такой был конкурс!» — «Нет, я брошу, брошу», — твердила (кричала криком) Галя, вытаращившись буквально.

— Псих, — говорила мать, — псих, давай поговорим, псих.

— Сама, блин, псих, — кричала дочь.

Мать внезапно успокоилась, отстала от Гали (хотя в душе ей кричала, что здесь важна не только ты, что я ежедневно вкладывала в твой балет массу сил, не говоря уже про деньги — так она потом рассказывала подругам, рассылая круги по воде).

Однако через неделю — эта неделя проехала спокойно — мать уговорила Галю (посидишь дома со справкой спокойненько, да и я отдохну от этого позора) — уговорила ее отправиться к врачу.

Вошли через какой-то вход, где висела табличка со страшным названием «Психоневрологический диспансер», и Галя было застопорилась, но мать ей сказала, что справку о переутомлении дадут только здесь, так как болезни никакой нет. Галя возразила, что ей не нужна справка, ходить туда она больше не будет, а мать только вздохнула: «Опять вопрос, подумай обо мне!»

Почему-то Галя подчинилась и пошла, и так все и поехало, кончилось буйным отделением опять.

Галина мать, кстати, оказалась преданной матерью — передачи, цветы, беседы с докторами, подарки от фирмы косметики, билеты на презентации, концерты, всё. Круги шли по воде, подруги восхищались тем мужеством и упорством, с которым несла на себе свой крест бедная мать сумасшедшей.

Мало того, мама забрала Галю из больницы раньше срока. Девочка показалась ей подавленной уж слишком.

Врачи перестарались и сделали из красивого, первосортного, хоть и буйного, подростка какую-то смирную тетку без возраста, с двойным подбородком, брюхом и толстыми ляжками. Тетка, утопая в собственных щеках, глядела на мир мутным взором и тихо отвечала на вопросы.

Это произошло после тридцатидневного карантина по случаю эпидемии гриппа.

Мать уронила слезинку и тут же под расписку заграбастала свое толстое убоище домой, и — о, подвиг матери! — совершила буквально чудо. Бегала один час в день со своей громадной теткой, наняла массажистку, кормила Галю утром, уходя, и вечером. В холодильнике было пусто, гениальная идея.

— Я плохая, — твердила тетка. — Мне надо уйти.

То есть шизофрения в разгаре.

Мать Гали не могла не работать, но она сделала так, что ученики приходили к ней в дом, чтобы контролировать тетку полностью.

Ученики ласково и предупредительно обходились с бедным толстым существом, которое еле волоклось мимо, проходя, допустим в кухню. Причем попусту — в холодильнике был только кефир. Она его пила обливая себе грудь, ела сырые овощи, морковь и капусту, и все это на глазах у учеников: хрум-хрум — грызь — ням-ням, свое хлебало раскрыв с чавканьем.

Тетка не желала читать, хотела только смотреть телевизор, при том она не принимала никаких лекарств, но мать изворачивалась как умела и шприцом вкалывала в кефир дозу успокоительного.

Полгода должно было пройти, прежде чем вернулись все прежние формы, худоба, красота и кошмары. И опять была родная больница. То есть умная мать (слава ей и хвала) не отдала теперь ее, а водила девочку к врачу все в тот же диспансер и уводила ее обратно. И так приучила ее не бояться.

В первый только раз было тяжело, Галя не шла, пришлось уколоть в кефир в полуторном размере и обещать мороженое.

Тогда она двинулась, плохо соображая, врачи были ею довольны, сказали, что прогресс налицо.

Сколько еще было приливов и откатов, рассказов по телефону — ну и дело пришло к тому, что больная заподозрила насчет кефира и вообще перестала есть. То есть она нашла в помойке шприц со следом кефира на игле: умная бестия! Или мать потеряла бдительность.

Начался новый этап борьбы — голодовка. Галя подозревала мать со всей силой воображения заслуженной шизофренички и боялась кусок проглотить, а не то что нормально сесть и поесть. Вот тут и пришлось ее госпитализировать силой. Приехали два санитара.

Галя горько плакала, идя в их объятиях, тихо плакала, понимала, животное, что начнешь биться — посадят опять в буйное.

Видимо, она на всю свою небольшую жизнь сохранила злую память о буйном отделении.

Вот так все и происходило. Мать Гали в кружке преданных, все понимающих подруг, и юная шестнадцатилетняя красотка, худая как скелетик, язва и бич матери.

В больнице ее, разумеется, стали открыто колоть и кормить, но Галя научилась совать палец буквально в пищевод. Вызывала рвоту. Всё разгадали, теперь ее привязывали и кормили через нос в зонд.