Эдуард Лимонов - Убийство часового (дневник гражданина) Страница 9

Старая женщина. Застрелена в висок. Выстрел произведен с близкого расстояния.

Мужчина. Страшные ножевые раны в бедре и на груди, словно хотели вырезать сердце. Ножевые и стреляные раны на спине. «До и после смерти», — поясняет доктор Станкович. Он говорит, что его задача — определить причину смерти и констатировать, пытали ли жертву. Выяснять, кто это сделал, — уже не его задача, но судебных властей. Для него неидентифицированные трупы — тела замученных людей, а не сербы или хорваты…

Отдельно, в углу, три детских трупа. Самый маленький расстрелян по ногам автоматной очередью — ступни почти отсечены. У него выколоты глаза…

Доктор моет руки на ледяном ветру под ледяной струей из цистерны. Холод, трупный запах, дым… Дым не забивает трупный запах.

Прощаемся с доктором. Прощаюсь за руку с солдатом-часовым. Садимся в машину и продолжаем путешествие по 1941 году, по разоренной стране. На ближайшем же перекрестке нас покидает наш солдат. Уходит с автоматом в руке. Ему возвращаться в Шид. Нам ехать через укрепленные деревни к Дунаю, дабы переночевать на той стороне Дуная. Здесь переночевать негде. Здесь война. Здесь 1941 год.

Возвращаемся мы из Вуковара не через Шид, но через деревни в направлении Сотин — Илочка Йино — Мохово, дабы проехать через город Илок и попасть к мосту «25 Мая». Мрачный, холодный, заснеженный пейзаж. Трактор везет чью-то бедную мебель. Несколько пушек у выезда из Илочка Йино. Каждая деревня охраняется своей собственной милицией — и при въезде и при выезде у нас проверяют «дозволу», паспорта и даже несколько раз обыскивают автомобиль. Проверка происходит по одному и тому же шаблону. Пока один вооруженный человек проверяет наши паспорта и пропуск, замерзшими руками раскрывая их, несколько солдат держат нас на прицеле своих автоматов. Процедура нужная, но неприятная, люди все замерзшие и нервные, непрофессиональные солдаты… и их непредвиденные реакции куда более опасны, чем снайперы или мины. Порой часовые сидят в ямах, выкопанных у обочины дороги. Ямы — укрытие от ветра, но не от холода. Мохово, сказали мне, венгерская деревня. В одной из деревень нас попросил позвонить его родственникам в городе Нови Сад румын. При такой пестроте населения объявление этих областей частью Хорватии было приглашением к всеобщей резне, господин Туджман. Я думаю, что подобное уже случилось в Нагорном Карабахе и произойдет, вероятнее всего, и на Украине.

Мы въезжаем в пустой Илок. Город не принимал участия в резне, как бы капитулировал. Часть хорватов покинула его для Хорватии. Однако войны он не избежал. Солдаты повсюду, замерзшие и усталые. Какой контраст с Белградом, где интеллектуалы до сих пор пытаются остаться объективными. За Дунаем объективность и уравновешенность сохранить невозможно…

Заправляемся бензином у военной бензоколонки (привилегия прессы?) и успеваем пересечь мост «25 Мая» (день рождения Тито) за несколько минут до закрытия. Мост охраняют танки, пушки, бронетранспортеры, солдаты. На мосту, по обе стороны, навалены мешки с песком. Оказавшись на мирной стороне Дуная, признаемся себе, что очень устали. А как же устали солдаты, они ведь живут в 1941 году все 24 часа в сутки?

2

Переночевав на мирной стороне, рано утром мы выехали в Эрдут. По пути, недалеко от деревни Дорослово, мы видели несколько десятков охотников с собаками и ружьями! Если на мирной стороне Дуная люди охотятся на зайцев, на военной — люди охотятся на людей. Случайная встреча в Белграде с министром иностранных дел Сербской области Славонии, Баранья и Западный Срем Чаславом Осичем открыла мне доступ в эту восставшую область. В пресс-центре Эрдута то обстоятельство, что я русский (то же случилось и в Шиде), вызывает дружелюбие. Дружелюбие усиливается после нескольких минут беседы, когда выясняются мои политические взгляды. Сегодня русский русскому — рознь. И вооруженные солдаты, «территориальцы», и гражданские, отогревающиеся в комнате пресс-центра, и я — все мы приходим к выводу, что русский Горбачев — или предатель, или болван, или, скорее всего, и то и другое. Он позволил возродиться германской мощи, он разрушил мощь советскую, и как результат — поддерживаемые Германией, Австрией, Венгрией и Ватиканом хорватские националисты решились на экстремистскую независимость. «Горбачев заслуживает гильотины», — говорю я. И не было в комнате человека, не согласившегося с этим утверждением.

Меня ведут интервьюировать командиров специальных сил: Аркана и Бадзу. О первом из них прессе известно все, о втором — ничего. Они сидят в большом зале — в углу, у окон, за столом, накрытым белой скатертью. На столе: кофе, сок, яблоки. Оба в военной форме без опознавательных знаков. Трехцветный значок на беретах.

Эдуард, недалеко от Вуковара. Слева легендарный Аркан, экзотический военноначальник. Ноябрь 1991 года. Моя первая война.

Аркан — умный, интеллигентный, себе на уме. По всей вероятности, журналисты кажутся ему детьми, но детьми, ему нужными. Он, искусный «шоумен», бросает легко: «А почему нет телевидения Осиека? Что, я должен к ним прийти? Они меня ждут?» Бадза, мускулистый и сдержанный, полон взрывчатой, компактной энергии. (Настоящая фамилия его неизвестна. Известно, что в свое время он был третьим в мире по дзюдо.) Не хотел бы я быть его противником в атаке. Когда я их спрашиваю, что бы они хотели передать русскому читателю, Аркан (что значит лев по-турецки) говорит: «Мы один народ. Мы братья. Русский народ имеет в нас друга навсегда. Привет ему от нас». На мой вопрос, примут ли они у себя русских добровольцев, Бадза отвечает коротко: «Добре дошли» (Добро пожаловать). Я спрашиваю: «А меня возьмете?» Аркан улыбается, кивает. Французскому читателю он хотел бы сказать, что

«на земле Сербии похоронены французские солдаты. Французский народ не должен думать, что ему будет другом немецкий народ больше, чем сербский. Немец был всегда наш общий враг. Нельзя знать, сколько гитлеров живет сейчас в Хорватии и в Германии. Мы знаем одного — Геншер».

Аркан утверждает, что Венгрия помогает Хорватии, обучая на своей территории хорватских солдат. В лагерях, где размещались раньше советские войска! Он говорит, что на территории Славонии сбиты восемь венгерских самолетов без Опознавательных знаков.

Рядом с командирами сидит за столом девушка. На мой вопрос: «Кто она?» — оба отвечают: «Доброволка». Доброволка — красивая девушка. Всего в отряде Аркана — десять девушек.

Мы выходим. Во дворе идут учения, добровольцы бегут, тяжело дыша, в полной боевой выкладке. «Еще десять метров, серб!» — кричит массивный сержант. Бадза называет добровольцев «коммандос». Наш фотограф долго снимает нас, Аркан и я продолжаем разговор по-английски. На холоде и ветру он куда более резко отзывается о Франции:

«Французы зависят от немецкой мощи. Потому они забыли наши жертвы в двух мировых войнах… Курвы! Нам больно. Не больно, что немец и венгр — наши всегдашние враги — поддерживают Хорватию. Но за позицию Франции — больно…»

Лохматая овчарка на цепи вдруг начинает лаять на фотографа. «Не любит гражданских», — бросает Аркан. Прощаемся как старые друзья.

Об Аркане и его прошлом говорят. Больше отрицательные вещи. Настоящая его фамилия Разнатович, и он, владелец ресторана (или ресторанов), был долгое время председателем клуба болельщиков футбольной команды «Красная Звезда». Говорят, что он якобы был и мафиози. «Для войны не годятся чистые ангелы», — думаю я, когда мы идем мимо захваченных у хорватов танков к машине. «Кем бы он ни был, сегодня он на фронте, а где чистые ангелы? Далеко за Дунаем, в Белграде, в безопасности. Страна в войне. В войну такие, как Аркан (он лично убил 22 врага, нехотя ответил он на мой вопрос), Бадза или капитан Драган (еврей из ниоткуда, возглавивший, обучивший и создавший территориальное ополчение в городе Книн, в Крайне), — герои. И это не сербы развязали войну. Это не сербы рвались в истерике к национальной независимости, попирая независимость других народов, но генерал и экс-коммунист Туджман и его соплеменники. Сербы вынуждены были сделаться националистами, они вынуждены защитить себя и своих соплеменников за Дунаем. Защитить от государства с опасными традициями, от Хорватии с шахматным полем на национальном знамени…» Представляю себе, если бы Германия решила поместить на свое знамя свастику. Как реагировали бы соседи, Польша и Франция?

Едем в Борово Село… Развалины. Железнодорожные вагоны сорваны с мест и изуродованы, металл искорежен и пробит сотнями осколков. Как и в Вуковаре, здесь нет птиц… Пыль. Оборванные телефонные провода. Разоренные, истоптанные черные поля так и не собранной никем кукурузы. Половина столбов электролинии вдоль дороги перебита надвое осколками снарядов. Все проезжающие в автомобилях, на тракторах, на велосипедах — с оружием. У всех красная повязка на рукаве или на плече — чтобы отличить своих. Иначе отличить нельзя, язык у сербов и хорватов — один и тот же, форма у всех — югославской армии.