Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник) Страница 9

На Новый год, Первое мая, 7 ноября Сумбат Соломонович раздавал подарки всему дому. Кур принимали почти все, кроме нескольких семей. Сумбат Соломонович с презрительной усмешкой называл их «слишком гордые». Это были: учитель математики, ремонтер паровозного депо, вдова, муж которой был пожарным и сгорел, поэт, одинокий старик, всегда ходивший в черкеске, молодожены с шестого этажа. Эти люди не принимали подарков, но недружественные отношения с ними мало волновали Сумбата Соломоновича. Они не писали анонимных писем по поводу «куриного бизнеса». Опасные же люди ели с аппетитом вареных кур и молчали.

А на девятом этаже под самой крышей кудахтала «птицеферма». Я стал прекрасным забойщиком, тридцати курам в день я срубал головы. Варвара, моя теща, шпарила их кипятком и общипывала перья, Сумбат Соломонович продолжал хворать. Он принимал заказы по телефону, я на «Жигулях» (подарок хорошему зятю) развозил по адресам свежие куриные тушки. Тамуна – по беременности – оставила музыкальный техникум, где преподавала игру на арфе, целыми днями она сидела на диване и музицировала, небесные звуки арфы сливались с куриным гомоном. Тамуна перебирала струны, я выносил тонны куриного помета, привозил мешки с кормом, ездил за цыплятами, которых мы со временем превращали в жирных кур, вытаскивал клетки на крышу дома в солнечные дни.

В один из таких пригожих дней, когда Сумбат Соломонович выздоровел, а Тамуне врачи велели больше двигаться и чаще быть на воздухе, семейство решило съездить к Тбилисскому морю.

Накормив кур, заперев двери на засовы, мы сели в машину и через полчаса оказались на пустынном, каменистом берегу Тбилисского моря. Натянув полосатый тент, вынув раскладные стулья, я усадил под тент жену и тестя. Варвара разрезала арбуз. Мы сплевывали косточки и разглядывали противоположный берег моря, где было множество людей, машин. Все сидели, как и мы, ели арбузы и сплевывали косточки.

Сумбат Соломонович стал пересвистываться с птицей, спрятавшейся в кустах. Он свистел, свистел и неожиданно захрапел. Надвинув шляпу на лоб, он спал, сидя на стуле. Варвара, заразившись храпом мужа, легла под тент и заснула, открыв рот, полный золотых зубов. Моя Тамуна вытянула руки вдоль своего огромного живота и, убаюканная шуршанием мелкой волны, тоже ушла в сон. Жаркая истома, сонливость легла на оба берега Тбилисского моря. Смолкли даже птицы в кустах.

Я встал, разделся и пошел к морю. Войдя в воду, нырнул, меня обдало свежестью, я увидел дно и маленьких рыбок. Поплыл ко дну, опустился в ил, сел на камень. Мне было хорошо в этом подводном мире, не хотелось выныривать.

Здесь, в окружении рыб, я впервые услышал голос – далекий, как раскаты грома перед грозой: «В кого ты превратился? Как ты мог запереть себя в куриную клетку? Считаешь трешки и рубли с продажи этих поганых кур. Жиреешь, как кастрированный петух». Чья-то тень проскользнула по моему лицу, я поднял голову и увидел в ярких лучах солнца плывущего Дурмишхана Думбадзе. Мне стало трудно дышать, запас кислорода в моих легких кончался, я выпустил изо рта гирлянду воздушных шариков, в них растворился Дурмишхан. Меня жег стыд. Жирный кастрированный петух! Я сознавал, что достоин этой клички. Странным было видение деда, он плыл совершенно реальный. Я видел его глаза, полные гнева. Сколько времени я под водой? Я посмотрел на секундную стрелку часов, с которыми вошел в воду, – она завершила пятый оборот.

Тамуна бегала вдоль берега и истошно кричала. «Нельзя нервировать беременную женщину», – подумал я, но не всплыл. Я видел сквозь толщу воды мечущиеся фигуры семейства. Когда стрелка кончила шестой круг, я выбрался на поверхность. Я обнаружил в себе традиционную для всех Думбадзе способность пребывать под водой шесть долгих минут – и был рад этому. Все во мне ликовало. Не обращая внимания на крики Тамуны, Сумбата Соломоновича и Варвары, я поплыл к противоположному берегу Тбилисского моря. Буйные силы переполняли меня, я был рыбой, дельфином, кашалотом, левиафаном.

С того дня стали портиться хорошо налаженные отношения между семейством и их зятем.

Сумбат Соломонович считал себя великим игроком в нарды и не терпел проигрышей. Я с иезуитской последовательностью стал обыгрывать его. Он злился, бледнел, он упал в обморок. Придя в себя, он вновь сел за игру, и я вновь выиграл, несмотря на тайные знаки жены и тещи проиграть ему. Сумбат Соломонович на грани апоплексического удара вновь расставил игральные камни. Тамуна шепчет мне на ухо: «Проиграй, проиграй…» Нет, хватит мне проигрывать, год с лишним я только и делаю, что проигрываю в нарды Сумбату Соломоновичу. Сегодня – нет! Мы потеряли счет партиям… Утром куры увидят двух игроков, с трудом передвигающих камни на игральной доске.

…На этой утренней сценке игры в нарды я прерываю рассказ о моем пребывании в доме С. С. Ханукашвили и на некоторое время перенесу вас в Батуми, где вы были свидетелями заплывов 1911 и 1948 годов.

Апрель 1971 года. В Батуми льет дождь. Белые лепестки магнолиевых цветов падают в дождевые лужи и плывут, подгоняемые ветром…

В городском спорткомитете завешивают окна одеялами. В темном кабинете председателя стоит кинопроектор. Приехавший из Тбилиси товарищ Бакурадзе деловито заправляет его кинолентой. Включив проектор и пустив яркий луч на простыню, прибитую к стене, он дает знак затемнить последнее окно.

На экране появился незнакомый берег моря. Улочки маленького городка. Голос английского диктора сообщает, что это Кале – самая южная точка Британских островов. В этом городке уже второе столетие проводятся старты традиционных марафонских заплывов через Ла-Манш. (Бакурадзе, едва поспевая за диктором, делает вольный перевод с английского.) Военный оркестр исполняет торжественный гимн «Боже, храни королеву». Множество яхт, парусников, шлюпок провожают пловца. Женщины кидают в воду цветы. Вертолеты кружат над головой пловца на протяжении всех долгих тридцати двух километров. Эсминцы британского флота с кинооператорами, репортерами, фотографами на борту фиксируют каждый взмах мужественной руки пловца. Усталый, подплывает он к французскому берегу. Город Лувр. Развеваются знамена. По пляжу бежит королева красоты. На голове у нее корона из фольги; загоревшая, длинноногая, крупнозадая (спорткомитетчики не могут скрыть восторга, кто-то протяжно произносит: «У-и-ффф!»). Она встретила вышедшего из воды и качающегося от усталости пловца, наливает ему стопку виски. Опрокинув в себя, разом согревшись, пловец целует солеными губами горячие королевские губы. Толпа кричит «Виктория», пловец поднимает два растопыренных пальца – знак победы!

Экран потух. Кто-то нащупал в темноте выключатель и зажег свет. Все собравшиеся в кабинете смотрят на Бакурадзе, глаза его лихорадочно сверкают, щеки горят пунцовым цветом, будто он только что выплыл на берег и это его целовала длинноногая королева.

– Вот образец того, как мы должны провести наш заплыв! Может, не с таким размахом: вертолеты и так далее. Англичане все-таки имеют давние традиции, у них двухсотлетний опыт, но мы будем плыть шестьдесят километров. Это почти два Ла-Манша! – Говоря эти слова Бакурадзе, смотрел куда-то вдаль. Потом он опустил глаза и оглядел собравшихся: – В истории грузинского водоплавания мы знаем имя легендарного пловца Дурмишхана Думбадзе, который проплыл из Батуми в Поти!

Моросит дождь. Вдоль бушующего моря по пляжу идут двое. Это Луарсаб Лаперадзе, инструктор спорткомитета, и Давид Франгулян, тренер по плаванию. Они держат над головами черные зонты.

Море выбросило на берег ящик из-под чешского пива «Диплом». Луарсаб остановился, посмотрел на пустой ящик и сказал сердито:

– Где я найду им идиота, который добровольно согласится утопить себя в Черном море?!

Отхлынувшая от берега волна утащила ящик назад в море.

– Плыть шестьдесят километров – это же самоубийство!

Ящик вновь подплыл к их ногам.

– Давид, в тебя стреляли когда-нибудь солью в зад?!

– Нет.

– А в меня стреляли… в детстве… я воровал яблоки.

– Ну и что?

– А то, что этот марафон мне как выстрел в зад. Ашордия срочно требует найти пловца…

Луарсаб пнул ногой ящик, тот уплыл в море.

Нестор Ашордия – человек, кому поручено проведение сверхмарафонского заплыва, – держит в руках телефонную трубку и укоризненно смотрит на Луарсаба:

– Уже третий раз звонят из Тбилиси… Что я им скажу?

– Что не можешь найти пловца…

Ашордия протягивает трубку Луарсабу:

– Вот сам и скажи…

…Тихая батумская улица рядом с бассейном общества «Пищевик». Кто-то играет на скрипке. Неопытная рука водит смычком по струнам, извлекая из них дребезжащие звуки.

Небольшая комната. На постели лежит старый армянин. Рядом на стуле сидит Давид Франгулян. Шея его обвязана пестрым шарфом: у тренера по плаванию ангина. В руках он держит тарелку супа и кормит своего отца, двадцать лет неподвижно лежащего на кровати. В углу комнаты маленький мальчик играет скрипичные гаммы. На эту идиллическую семейную сценку смотрят Луарсаб и Додо Двали – тоже инструктор спорткомитета. Его мы видели на киносеансе, устроенном товарищем Бакурадзе. Это он не смог скрыть восторга при появлении королевы красоты и громко произнес протяжное: «У-и-фффф!»