Кадзуо Исигуро - Там, где в дымке холмы Страница 9

— Нет, не ребячество. Я говорю, что все так и обстояло. Кэйко никогда не была частью нашей жизни — ни моей, ни папиной. Я и не ожидала увидеть ее на папиных похоронах.

Я не ответила, и мы молча продолжали сидеть в креслах. Потом Ники сказала:

— А чудно вышло сейчас, с миссис Уотерс. Тебе это словно бы нравилось.

— Что?

— Делать вид, будто Кэйко жива.

— Мне не нравится водить людей за нос. — Видимо, в голосе моем прозвучало раздражение, испугавшее Ники.

— Да-да, — запнувшись, согласилась она.

Дождь лил всю ночь, не прекращался он и на следующий день — четвертый день пребывания Ники у меня.

— Ты не против, если сегодня я перейду в другую комнату? — спросила Ники. — Например, в свободную спальню.

Мы с ней на кухне мыли посуду после завтрака.

— В свободную спальню? — усмехнулась я. — Все спальни теперь свободные. В самом деле, почему бы тебе и не перейти в пустую комнату. А что, твоя старая комната тебе разонравилась?

— Мне там ночью как-то не по себе.

— Нехорошо, Ники. Я-то надеялась, что ты по-прежнему считаешь эту комнату своей.

— Да, конечно, — поспешно добавила Ники. — Дело не в том, что мне там не нравится. — Она умолкла, вытирая ножи о чайное полотенце. — Это из-за другой комнаты. Из-за ее комнаты. Ее комната напротив — и мне из-за нее как-то не по себе.

Я отставила посуду и строго взглянула на Ники.

— Мама, я ничего не могу с собой поделать. Мне становится как-то не по себе, когда я начинаю думать об этой комнате — она как раз напротив моей.

— Хорошо, занимай свободную комнату, — сухо сказала я. — Но тебе придется там постелить.

Хотя я и сделала вид, что огорчена просьбой Ники о перемене комнаты, мне ничуть не хотелось ей в этом препятствовать. У меня самой эта комната напротив тоже вызывала беспокойство. Во многом она лучше других в доме: из окон открывается великолепный вид на сад. Но это были владения Кэйко, долгое время ревниво ею оберегаемые и сохранявшие странную зачарованность и по сей день, хотя минуло шесть лет после ее ухода, и зачарованность эта только возросла теперь, когда ее нет в живых.

Года за два, за три до того, как нас окончательно покинуть, Кэйко уединилась в этой спальне, исключив нас из своей жизни. Комнату она покидала редко, хотя иногда я слышала, как она ходит по дому после того, как мы уляжемся спать. Я предполагала, что она проводит время, читая журналы и слушая радио. Друзей у нее не было, а нам доступ в ее комнату воспрещался. Когда мы садились за стол, я оставляла для нее в кухне тарелку: Кэйко спускалась ее забрать и снова запиралась у себя. В комнате, как я понимала, был жуткий беспорядок. Изнутри доносился застоявшийся запах духов и грязного белья, а если мне случалось ненароком туда заглянуть, я видела раскиданные по полу бесчисленные глянцевые журналы вперемешку с грудами одежды. Мне пришлось уговорить Кэйко выкладывать белье для стирки, и хотя бы в этом мы пришли к согласию: каждые две-три недели я находила за дверью пакет с бельем, которое стирала, а потом возвращала. В конце концов, все мы приноровились к ее привычкам, и если Кэйко вдруг забредала в гостиную, начинали испытывать огромное напряжение. Эти ее вылазки неизменно кончались стычкой с Ники или с моим мужем, и она вновь запиралась у себя в комнате.

Я ни разу не видела комнату Кэйко в Манчестере — ту комнату, где она умерла. Подобная реакция со стороны матери может показаться патологией, но, когда я узнала о её самоубийстве, первое, что мелькнуло у меня в голове — даже прежде шока, — это вопрос: а как долго она оставалась там до того, как ее нашли. Ведь, живя в собственной семье, она днями не показывалась нам на глаза: едва ли ее скоро обнаружили в чужом городе, где ее никто не знал. Позже коронер сообщил, что она пробыла взаперти несколько суток. Дверь открыла хозяйка, решившая, что Кэйко съехала, не заплатив за квартиру. В мыслях мне неотступно представлялось одно и то же — моя дочь, висящая у себя в комнате первый день, второй, третий. Жуть этого образа не ослабевала, но со временем его болезненность притупилась: как свыкаются с язвой на теле, так возможно сродниться и с самым мучительным внутренним переживанием.

— В другой комнате мне, наверное, будет теплее, — сказала Ники.

— Ники, если ты мерзнешь ночью, можешь просто-напросто включить отопление.

— Пожалуй. — Ники вздохнула. — В последнее время я неважно сплю. Кажется, что мне снятся дурные сны, но потом я ничего толком не могу припомнить.

— Мне вчера приснился сон, — сказала я.

— Думаю, это от тишины. Я не привыкла к тому, что по ночам так тихо.

— Мне приснилась та маленькая девочка. Которую мы вчера видели. Маленькая девочка в парке.

— Я могу спать как сурок, и транспорт мне не мешает, но я совсем забыла, каково это — спать в тишине. — Ники передернула плечами и опустила ножи в ящик. — Быть может, в другой комнате буду спать лучше.

То, что я упомянула об этом сне в разговоре с Ники, указывает, возможно, на мои сомнения, такой ли уж он безобидный. Должно быть, я с самого начала заподозрила — не вполне отдавая себе отчет почему, — что сон гораздо больше был связан не с виденной нами девочкой, а с моими воспоминаниями о Сатико двумя днями раньше.

Глава четвертая

Как-то днем, перед возвращением мужа с работы, когда я готовила на кухне ужин, из гостиной до меня донеслись странные звуки. Я отложила нож и прислушалась. Звуки повторились: кто-то очень скверно играл на скрипке. Играли недолго.

Зайдя чуть позже в гостиную, я застала Огату-сан склоненным над шахматной доской. В комнату вливалось послеполуденное солнце — и, несмотря на электрические вентиляторы, влажность распространилась по всему помещению. Я растворила окна немного пошире.

— Вы вчера не закончили партию? — спросила я у Огаты-сан, подойдя ближе.

— Нет, Дзиро заявил, что устал. Похоже, решил увильнуть. Видишь, я тут загнал его в угол.

— Вижу.

— Он рассчитывает на то, что меня память подводит. Вот поэтому я должен заново пересмотреть свою стратегию.

— Находчивости, отец, вам не занимать. Но я очень сомневаюсь, что Дзиро такой же хитроумный.

— Возможно, и нет. Полагаю, ты лучше его знаешь. — Огата-сан вгляделся в доску, потом поднял голову и рассмеялся. — Это должно показаться тебе забавным. Дзиро в поте лица трудится в офисе, а я тут готовлюсь сразиться с ним в шахматы. Словно малыш, который поджидает отца.

— Что ж, по мне, так занимайтесь лучше шахматами. Ваше музицирование было из рук вон.

— Спасибо, уважила. А я-то думал, что ты, Эцуко, будешь растрогана.

Скрипка лежала на полу поблизости, спрятанная в футляр. Огата-сан наблюдал за мной, когда я его раскрыла.

— Я заметил ее вон там, на полке. И позволил себе ее снять. Не волнуйся так, Эцуко. Я очень осторожно с ней обращался.

— Откуда мне знать? Сами же говорите, что ведете себя точно ребенок. — Я вынула скрипку и придирчиво ее осмотрела. — Вот только малым детям до высоких полок не дотянуться.

Я прижала скрипку к шее. Огата-сан не спускал с меня глаз.

— Сыграй для меня что-нибудь, — попросил он. — Уверен, у тебя получится лучше.

— Не сомневаюсь. — Я отстранила скрипку. — Но так много времени прошло.

— Хочешь сказать, что давно не практиковалась? Вот это очень жаль, Эцуко. Ты ведь когда-то не расставалась с инструментом.

— Когда-то да. А теперь почти к нему не прикасаюсь.

— Какой стыд, Эцуко. Ты так была увлечена. Помню, ты, бывало, начинала играть среди ночи, в полной тишине, и будила весь дом.

— Будила весь дом? Когда я такое делала?

— Да-да, я помню. Когда ты впервые к нам приехала. — Огата-сан рассмеялся, — Не расстраивайся так, Эцуко. Мы все тебя простили. Постой-ка, а что это был за композитор, которым ты восторгалась? Мендельсон?

— Неужели это правда? Я будила весь дом?

— Да незачем так убиваться, Эцуко. Это было сто лет тому назад. Сыграй мне что-нибудь из Мендельсона.

— Но почему же вы меня не остановили?

— Это было только в первые несколько ночей. А потом, мы против ничего не имели.

Я легонько тронула струны. Скрипка была расстроена.

— Ох, и в тягость же я вам тогда была, — тихонько проговорила я.

— Чепуха.

— Но как же остальные домашние? Наверняка они решили, что я сбрендила.

— Настолько плохо они о тебе не могли подумать. Как-никак, все кончилось тем, что ты вышла замуж за Дзиро. Ладно, Эцуко, довольно об этом. Сыграй мне что-нибудь.

— На кого я походила в то время, отец? На помешанную?

— Ты была страшно потрясена, ничего другого и не следовало ожидать. Мы все тогда были потрясены — те из нас, кто остался. Послушай, Эцуко, давай забудем об этом. Сожалею, что начал этот разговор.

Я снова приложила инструмент к подбородку.