Эрвин Штриттматтер - Чудодей Страница 9

Через некоторое время Станислаус попробовал сам встать на том же месте. Он натянул старую солдатскую куртку отца, свое веснушчатое лицо спрятал под женской шляпой и взял в рот ту же трубку. И — кто бы только мог подумать — птицы прилетели к нему и точно так же клевали из этой трубки. Более того, они даже садились на вытянутые руки мальчика. Прошло еще некоторое время, и Станислаусу уже не требовалось ни солдатской куртки, ни шляпы. Достаточно было ему выйти в огород, свистнуть по-скворечьи, и птицы слетались и клевали у него прямо из рук.

В долгие воскресные дни жители деревни, прогуливаясь, подходили к огороду Бюднеров и смотрели на это птичье чудо.

— Не сойти мне с места, если у паренька нет воистину божественной чудотворной силы. Право же, сосед Бюднер!

Божественная сила? Станислаус никогда не разговаривал с богом, не выпрашивал у него чудотворных сил. Станислаус был просто Станислаусом, и он делал то, что ему нравилось. А что такое бог — это было так же трудно понять, как десятичные дроби. Бог жил в толстой черной книге с крестом на обложке. Учитель Гербер и вечно охающий пастор называли эту книгу библией. Бога словно в давние-давние времена заперли в этой толстой книге. Там он и сидел, притаившись. Он подкарауливал школьников и обрушивал оттуда на них мрачные непонятные изречения. А учитель Гербер стоял тут же с палкой и твердил:

— Будьте набожны и заучивайте.

Дети заучивали это мрачное бормотание бога и не понимали его. «Милосердию господа благодарны мы за то, что мы еще существуем, а не испепелены, и благодати его несть конца…»

Станислаус уходил в лес. Он разведал там лисью нору. И захотел приручить лисенка, с тем чтобы тот ходил с ним на поводке, как собака, а когда потребуется, ловил для него зайцев и кроликов, как лиса.

Станислаус сидел у норы. Дятлы скоро успокоились. Мальчик умел сидеть совершенно неподвижно, так что даже такие бдительные птицы, как дятлы, принимали его за пень. Муравьи шныряли взад и вперед по его голым ногам. Но лисенята все не хотели показываться. Зато в кустах показалось нечто совсем другое. Раздался шорох, треск и шепот. Сперва из зарослей высунулся двойной ствол охотничьего ружья. Станислаус мгновенно повалился ничком в жесткую лесную траву. На полянку вышел человек в светло-зеленой охотничьей куртке. Узорные костяные пуговицы, глухариные перья на шляпе, короткие английские усики, на правой щеке крест-накрест «студенческие шрамы»,[4] два длинных передних зуба, прикусивших нижнюю губу… Это был граф Арним. Он стал у лисьей норы и начал подражать токованию тетерева. В чаще снова раздался шорох и треск сучьев. Из кустов вышла воспитательница графских детей. Развевающееся летнее платье, темно-красный маковый рот, лиф с глубоким вырезом, а подол высоко подобран тонкой белой рукой.

— Простите, что заставил вас помучиться, но сейчас вы увидите нечто чудесное. — Граф стал вытаптывать своими желтыми сапогами траву вокруг лисьей поры.

— Где? — пролепетала воспитательница.

— Здесь, — прогундосил граф, осторожно обнимая ее за плечи.

Барышня вздрагивала, как лошадь, которую донимают оводы. Должно быть, это нежнейшее существо зябло в тени. Граф показал ей лисью нору. На его пальце сверкал перстень. Но барышня не видела норы. Она забыла свои очки в замке. Граф тактично не заметил этого.

Станислаус плохо слышал, о чем шептались сиятельный охотник с бледной девицей. Слишком громко стучало у мальчика сердце. А что если граф его заметит и застрелит, как браконьера? Ведь он и впрямь браконьер — подстерегал лисенка.

Граф убеждал барышню, что нужно лечь, для того чтобы не спугнуть лис.

— Вы не увидите и кончика лисьей морды, если будете стоять здесь, такая душистая, как цветущая яблонька.

Барышня очень боялась муравьев.

— Лиса никогда не потерпит, чтобы возле ее норы были муравьи, — поучал ее граф. Лгал ведь, как нищий бродяга!

Потом он снял свою охотничью куртку. Станислаус увидел вышитые подтяжки графа, на штанах не хватало пуговицы. Запах духов щекотал ноздри Станислауса… Барышня, воркуя, присела на разостланную куртку. Граф, ласково нажимая, опрокинул ее в траву.

Станислаус вернулся домой только к вечеру. Никакой лисы, если не считать графа, он так и не увидел. Он еще несколько дней размышлял о графе и барышне. Ну и повадки у этих благородных господ!

О чудесах, которые Станислаус творил с птицами, и о других его диковинных делах услыхала графиня. Почему бы ей в самом деле не поглядеть на мальчика, о котором столько говорили во всей округе? Она велела юному чудодею прийти в замок. В воскресенье днем ему был назначен прием и приказано явиться точно. Дело было на пасху, через несколько дней предстояла конфирмация Станислауса. Папаша Густав начистил ему башмаки до самого яркого блеска, как его обучили в солдатах. Но не мог затереть огромной заплаты на штанах-недомерках, не мог смахнуть с его лица густые веснушки.

— Эх, черт возьми, обидно, что еще не готов твой конфирмационный костюм! Когда идешь к таким знатным господам, нужно, чтобы все было как следует.

И вот Станислаус стоит перед сиятельной дамой. Он взволнован и дрожит. Вдруг у него потекло из носу. Он просто забыл о том платке, который мать сунула ему в карман штанов, провожая в гости к господам. Графиня потянулась за сигаретой. Он утер нос рукавом. Графиня указала ему на кожаное кресло. Он присел на ручку. Но мог же он, как лентяй, развалиться в кресле в присутствии этой дамы, похожей на волшебную фею. Что хотело от него это белоснежное существо? Ведь его не было, когда другие ребята спустили графский пруд и ловили зеркальных карпов.

Графиня закурила сигарету, села на диван, закинула ногу на ногу и выжидательно покачивала ею. Станислаус смущенно уставился в угол. Там в золотом кольце качалась розово-красная птица. Может, Станислаус и впрямь на облачной колеснице перенесся в Бразилию или другую дальнюю страну? Птица терлась клювом о золотую цепочку. Она была прикована за правую лапку к золотому кольцу. Может, Станислаусу велят приручить эту бразильскую птицу и показать, каким чудом приручал он других птиц?

Графиня протянула мальчику сигарету. Станислаус размышлял недолго. Мать строго внушала ему не отказываться ни от одной из тех драгоценностей, которые предложат в замке. Она-то уж знала, как подобает вести себя в знатных домах. Станислаус зажал сигарету между надутыми губами и двинулся к графине. Сиятельная дама в ужасе отшатнулась. Она позвонила горничной. Та вошла, и графиня стала с ней шептаться. Горничная внимательно оглядела Станислауса.

— Так у него же не горит сигаретка, ваше сиятельство. Он хотел у вас, простите, прикурить.

Графиня облегченно улыбнулась. Горничная дала Станислаусу прикурить и ущипнула его за руку. Графиня откинулась на диване.

— Говорят, вы творите чудеса, молодой человек, это верно?

— Это как придется. — У Станислауса был полой рот слюны. Какая горькая штука табак! Куда бы сплюнуть?

Графиня слизнула красным остреньким язычком крошку табака с нижней губы.

— А вы ясно сознаете те силы, что дремлют в вас?

— Сначала я должен узнать, что жрет эта птица. Уж очень красивая птица, ей, небось, нужны не червяки, а кроличье жаркое?

Брови графини слегка дрогнули.

— Речь идет не об этой птице. Я хотела бы знать, представляете ли вы себе в образах то, что вы предсказываете?

— А я сперва думаю. Все придумаю, а потом оно вдруг так и есть.

Графиня вытолкнула дым вверх отвесной струйкой.

— А не бываете ли вы в состоянии галлюцинации, когда говорите о том, чего еще никто не может знать?

— Не-е, я не был в Галиции. На пасху меня конфирмуют.

Графиня прищурила один глаз и выдохнула дым прямо в попугая.

— Какая гадкая погода, — сказал попугай.

Бледная дама поднялась и начала расхаживать по комнате.

— А не смогли бы вы сейчас проявить здесь ваши способности?

Станислаус пожал плечами.

— Не могли бы вы, например, сказать, где в настоящую минуту находится господин граф?

— Он-то? А где ему быть? Небось в кровати лежит.

Графиня послала горничную осторожно произвести разведку. Станислаус побледнел. Сигарета пришлась ему не по вкусу. Он выбросил ее в открытое окно и схватился за шею. Графиня подвинула к нему вазу с фруктами.

— Прошу вас, пожалуйста.

Станислаус выбрал самый большой апельсин и впился зубами в оранжевую корку. Ему нужно было во что бы то ни стало отшибить противный вкус сигареты. Потом он все же очистил его и жадно проглотил. Графиня смотрела на мальчика, как посетители зоопарка смотрят на обезьян, когда тех кормят.

Вернулась горничная.

— Их сиятельство изволят лежать и читать газету.