Гилберт Адэр - Закрытая книга Страница 9

— Вот. Готово.

— Прекрасно. Теперь, Джон, слушайте внимательно. Я не собираюсь делать вид, будто наша с вами затея окажется для каждого из нас делом легким. Вовсе нет. Никогда прежде я своих произведений не диктовал. Можно сказать, я принадлежу к писателям, которым лучше всего сочиняется за роялем.

— За роялем?

— В метафорическом смысле, Джон, в метафорическом смысле.

— А-а.

— Я хочу сказать, что раньше всегда писал на машинке. Точно так же есть композиторы, которые сочиняют музыку исключительно сидя за роялем, — к примеру, таким был, сколько я помню, Стравинский, — потому что они убедились: стоит им только пробежаться пальцами по клавишам, и уже одно это движение будит какие-то мысли… И не просто мысли, а целые законченные предложения, которые потом почти не приходится править. Я имею в виду… разумеется, я вовсе не хочу сказать, что Стравинский печатал предложения; я ведь говорю о писателях, о писателях, похожих на Стравинского, о тех, кто, как я, привык сочинять за клавиатурой. Собственно, если подумать, существует… я имею в виду то, о чем я уже говорил, что пытался с таким трудом сформулировать… существует блестящий пример того, о чем я сейчас толкую. Ох, если бы я мог видеть это предложение, оно не вышло бы таким чудовищно сбивчивым и расплывчатым. И поэтому… именно поэтому… Ну все, точка! На чем я там остановился?

— Вы говорили, что всегда сочиняли за машинкой.

— Да. И потому теперь, когда у меня нет больше прямого доступа к клавиатуре и тем самым к буквам как к объектам, как к самостоятельным объектам — жестким, прочным, похожим на пуговицы предметам, которые я могу видеть, и не только видеть, но и ощущать, трогать, нажимать, — теперь, стало быть, мне понадобится время, чтобы приспособиться к новой реальности. Вам понятно?

— Да, вполне.

— Ситуация очень напоминает состояние курильщика, который бросил курить. Отсутствие никотина — это одна… полагаю, главная для него трудность; сам я никогда не бросал, так что судить не могу. Но ведь вдобавок отсутствует и сигарета — нет ее, той самой сигареты, которая служит ему, если угодно, опорой. Курильщик, Джон, курильщик без зажатой в пальцах сигареты — все равно что куртизанка без своих вульгарных перстней.

— А, верно. Очень остроумно.

— Правда? Может быть, стоит взять на заметку. Если только не…

— Хотите, чтобы я набрал?

— Нет, все-таки не надо. Боюсь, я где-то уже об этом писал. В какой-то книге. Не могу в данный момент припомнить, где именно и когда, но мне кажется… я уверен… Нет, не надо, оставим это! Оно того не стоит.

— Как скажете.

— Во всяком случае, когда я начну диктовать, — даже при том что у меня было время как следует продумать эту первую часть, — все равно она неизбежно выйдет совершенно сумбурной. Представьте себе, я очень часто обнаруживаю — как бы это сказать — запинки в потоке мыслей, и с этими запинками, пусть даже и временными, мне смириться будет очень трудно. Впрочем, поделать тут я ничего не могу, так что незачем и ныть. Тем не менее наилучший способ работы для нас, по-моему, такой: вы будете печатать все, что я говорю, включая мелкие поправки и уточнения, которые я буду делать попутно… А они, если на то пошло, отнюдь не всегда будут такими уж мелкими. Потом, когда мы завершим эту часть, я попытаюсь придать ей более приемлемый вид.

— Очень разумно.

— Но не воображайте, пожалуйста, что на том все и закончится. Я намерен затем снова прочесать текст, абзац за абзацем, до последней запятой. Надеюсь, вам понятно? Быть слепым педантом, стремящимся к совершенству, очень нелегко, но именно таковым я и вознамерился стать.

— Ну, Пол, раз уж вы так ставите вопрос…

— Да? Что такое?

— Послушайте, может быть, это вовсе и не относится к делу, но я заметил… и просто подумал…

— Будьте добры, произнесите наконец членораздельно то, что вы мямлите.

— Я подумал, вы захотите знать, что у вас на галстуке пятно.

— Что-что?

— Кофейное пятно. За завтраком вы капнули кофе на галстук.

— Неужели?! О господи, до чего я ненавижу пятна! Ненавижу! Хоть я и слепой, а их ненавижу! Вот те на!.. Ну что ж… придется, очевидно, галстук снять. Спасибо, что сказали.

— Я не был уверен, уместно ли…

— Про пятна я даже и упоминать не стал — во время нашего того разговора, помните? — потому что обычно я очень… обычно я очень щепетилен во всем, что касается моего внешнего вида и манер. Я горжусь тем… Вот те раз… Ну, что уж теперь, ничего не поделаешь. Вот.

— А. Хорошо.

— Бросьте его в стирку. Потом, когда будете варить нам кофе. Стирать-то его можно, как вы думаете?

— Да. Наверное.

— Из-за этого галстука я просто сам не свой. Как-никак «Черрути». И рисунок необычный: разноцветные бархатистые квадратики. Помнится, там было очень мало таких галстуков.

— Что?

— Что «что»?

— Разноцветные квадратики, говорите?

— Да, а что?

— Но рисунок-то другой.

— То есть как другой?

— Очень просто, другой: никаких квадратиков нет и в помине. Галстук на самом деле коричневый, вернее, бежевато-коричневый, в темно-коричневую полоску. В косую полоску.

— И не «Черрути»?

— На бирке написано «Полосы».

— «Полосы»? Просто «Полосы»?!

— Да.

— Поразительно. У меня таких галстуков вообще нет.

— На вас, однако, был именно такой галстук.

— Говорю вам, это исключено.

— Послушайте, Пол, это не так уж и важно, правда? В конце концов, ну сами посудите: главное ведь в том, что вы не посадили пятно на «Черрути», так? На галстук, который вам очень нравился.

— Вы не слушаете. У меня нет коричневого галстука в полоску. Повторяю, у меня нет коричневого галстука в полоску. Все свои галстуки я купил до того, как лишился зрения, и они аккуратно, в определенном порядке висят у меня в платяном шкафу на специальной вешалке. Я точно знаю, где какой находится. А такого галстука я просто не могу опознать.

— Ума не приложу, что вам и сказать на это, но, на мой взгляд, огорчаться тут явно не стоит. Если пожелаете, мы с вами попозже переберем ваши галстуки, и тогда, ручаюсь, выяснится, что все они как висели, так и висят на своих местах. А пока, может быть, все-таки начнем?

— Что? А-а. Да-да, конечно. Извините. Я настолько не привык… Словом, простите меня.

Хорошо. Ну-с, поглядим. Гм, «Я слеп».

— Да, и?..

— Нет-нет, вы не понимаете. Я хочу, чтобы книга начиналась именно этим предложением.

— А, ясно. Ладно, поехали. «Я слеп…» Точка?

— Я же сказал: «предложение», не так ли? Но пока что не сильно озабочивайтесь пунктуацией. Пусть чутье, интуиция вам подскажут.

— Хорошо.

Я готов и жду вашей команды, Пол.

— И не понукайте меня то и дело. Это лишь тормозит работу. Как только у меня созреет то, что я хочу сказать, вы узнаете об этом первым.

— Извините.

— И ради бога, прекратите эту хренотень с извинениями на каждом слове! Я от нее спячу!

Ох. Гхм. Теперь мой черед просить прощенья. Приношу свои извинения, Джон. Я сегодня немного не в себе. Вся эта петрушка с галстуком… Сам не понимаю, почему она меня вывела из равновесия.

Повторяю, я приношу свои извинения.

— Извинения принимаются.

— Я же говорил, вам придется нелегко. Я человек тяжелый, сам это знаю.

— Все хорошо, все прекрасно. Не волнуйтесь.

— Отлично. Тогда продолжим. «Я слеп. У меня нет зрения. И глаз у меня тоже нет». Скажите, если я диктую слишком быстро.

— Пока нормально.

— «И глаз у меня тоже нет. Следовательно, я урод. Ибо слепота есть уродство, она сюрреалистична».

— Извините. Вам нужно и то, и другое: «есть уродство» и «она сюрреалистична»?

— Да, нужно. «Есть уродство», запятая, «она сюрреалистична», точка. «Ибо слепота есть уродство, она сюрреалистична». Нет, это ужасно… это… О господи, это никуда не годится.

Знаете, Джон, выкиньте из головы то, что я сейчас сказал. Ужасно или не ужасно — вы себе печатайте. Не слушайте моих причитаний. Набирайте подряд все, что я говорю. Руководствуйтесь только здравым смыслом.

— Ладно.

— «Но еще более сюрреалистичным» — я, между прочим, уже диктую, — «но еще более сюрреалистичным, чем моя слепота, является тот факт, что, не имея глаз»… Нет, «…является тот факт, что, лишившись не только зрения, но и самих глаз, я продолжаю тем не менее как бы видеть» — «как бы видеть» возьмите в кавычки; нет, я передумал, возьмите в кавычки только «видеть». «Я продолжаю тем не менее как бы «видеть». То, что я вижу» — здесь, естественно, никаких кавычек, — «то, что я вижу, возможно, пустота» — снова возьмите в кавычки.

— «Пустота» в кавычках?

— Да. «То, что я вижу, возможно, "пустота"» — тире — «я ведь слеп» — тире, — «но эта "пустота"» — снова возьмите в кавычки, — «как сие ни парадоксально, отнюдь не неописуема…» Нет, «…как сие ни парадоксально, для меня отнюдь не неописуема. Я не вижу ничего, но самое поразительное заключается в том, что я могу это ничто описать. Мир для меня, мир незрячести, превратился в некий темный, грубой выделки плед» — как шотландский плед, — «столь же лишенный света, сколь лишены его, по моим представлениям, глубины космоса, но каким-то образом, тоже подобно глубинам космоса, проницаемый. И, повторяю, я действительно его вижу. Вероятно, в недрах моего существа заложен импульс…» нет, «древний импульс…» Нет, погодите, «искони заложен импульс», да, «искони заложен импульс взирать на окружающее» — «взирать на окружающее» возьмите в кавычки, — «который действует в той части моего лица, где находились глаза». Короче, теперь я просто буду говорить «кавычки», и все. Я к ним довольно часто прибегаю в своей прозе. Так на чем я остановился?