Антония Байетт - Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз» Страница 9

– И Ут-Напишти, – сказал Старый Мореход, внезапно присаживаясь на каменного льва и заставляя Джиллиан Перхольт смотреть ему прямо в глаза, – Ут-Напишти поведал Гильгамешу, что есть такое растение, дивный цветок, что растет на дне моря, однако у этого цветка острые шипы, которые непременно поранят Гильгамешу руки, но если он сможет добыть цветок, то снова обретет свою утраченную юность. И вот Гильгамеш привязал к ступням тяжелые камни, погрузился в глубокие воды, прошел по дну морскому и добрался до волшебного цветка, который действительно уколол его, но он все-таки сорвал цветок и вынес его на берег. А потом Гильгамеш пустился с Ур-Шанаби-перевозчиком в обратный путь, желая отвезти цветок старикам своего родного города Урука и вернуть им утраченную молодость. Они плыли все дальше и дальше, – сказал Старый Мореход, неуклюже танцуя среди старинных памятников, – и встретился Гильгамешу глубокий колодец с холодной водой, и он решил вымыться этой водой, чтобы освежиться. Но там, в глубине колодца, жила змея, которая, почуяв сладостный аромат цветка, вынырнула на поверхность, схватила волшебное растение и съела его. А потом сбросила старую кожу и снова нырнула в глубину – только ее и видели. А Гильгамеш сел и заплакал; слезы так и текли по его лицу. И он сказал Ур-Шанаби-перевозчику: «Неужели для этого положил я столько сил, неужели для этого заставлял я сердце свое выпрыгивать из груди? Ведь после столь тяжких трудов я не выиграл ничего – даже цветка того у меня нет, теперь им обладает зверь, вышедший из недр земных. Я нашел Знак судьбы, да утратил его».

Тяжелая лысая голова повернулась к Джиллиан Перхольт, и лишенные ресниц веки на мгновение прикрыли глаза старика, словно в безмерной усталости, отчего он стал похож на слепца. Толстые руки что-то искали в карманах куртки из овчины, неловко мяли карманы, словно пальцы его были пальцами Гильгамеша, пытающегося найти то, что он потерял. А Джиллиан видела перед собой сброшенную змеиную шкуру, тонкий, сохранивший форму тела Змеи, шуршащий, как бумага, призрачный чулок, что плавал у краешка колодца, где в один миг скрылось мускулистое сильное тело похитительницы цветка.

– И что же все это значило, миледи? – спросил старик. – А значило это только одно: Гильгамеш теперь должен был умереть – он ведь уже все видел собственными глазами: и тот острый шип, который сумел смять рукой, и тот волшебный цветок, и должен был жить вечно, но змея совершенно случайно отняла у него этот цветок; нет, она вовсе не желала причинить Гильгамешу зло, просто очень любила сладости, и аромат цветка пленил ее. Ах, как это печально – держать в руках Знак судьбы и утратить его! Это очень печальная история – ведь в большей части подобных историй если уж герой отправляется искать что-то, то находит и приносит это с собой, разумеется, после борьбы и тому подобного, так, по-моему, но в данном-то случае какая-то тварь, обыкновенная змея, просто так, чисто случайно отбирает у героя плоды всех его трудов и усилий. Они были печальным народом, мадам, очень печальным. Смерть витала над ними.

Когда они вышли на свет божий, Джиллиан отдала старому солдату все турецкие деньги, какие у нее были с собой. Он внимательно на них посмотрел, пересчитал и сунул в карман. Она не в силах была бы сказать, счел ли он эту сумму чересчур ничтожной или, напротив, слишком большой: складки на его лысой голове подмигнули ей, когда он пересчитывал деньги. Водитель Британского Совета уже ждал, и она направилась к машине; когда она обернулась, чтобы попрощаться с Мореходом, того уже нигде не было видно.

Турки отлично умеют устраивать всякие пирушки и развлекать. Веселая компания в Измире состояла из друзей Орхана – ученых и писателей, журналистов и студентов.

– Смирна [31], – сказал Орхан, когда они по набережной въезжали в город, заткнув носы, поскольку в гавани невыносимо воняло экскрементами, – Смирна, город купцов, – повторил он, когда перед ними открылся тихий город на холме. – Здесь, в Смирне, как нам хочется думать, родился Гомер. Во всяком случае, большая часть людей соглашается с тем, что именно здесь он, возможно, и родился.

Стояла весна, воздух был легок и пронизан лучами юного солнца. В маленьких ресторанчиках Джиллиан и ее спутники ели фаршированные перцы, долму, шашлыки и печеные баклажаны; они бродили по городу, ели жареную рыбу прямо на улице, за столиками, стоявшими на самом берегу крошечного заливчика, и смотрели на рыбачьи лодки, казавшиеся вечными со своими названиями в честь луны и звезд. Они без конца что-то рассказывали друг другу. Орхан поведал о своем трагикомическом сражении с руководством университета по поводу бороды, которую его попросили сбрить, прежде чем допустят в аудиторию. Борода в современной Турции считается символом религии или марксизма, а и то и другое в университете неприемлемо. Он тогда действительно на время сбрил бороду, но теперь она уже вновь буйно росла. Как трава на лугу, сказал Орхан, даже еще гуще. Разговор перешел к поэтам и политике: ссылке в Галикарнас, тюремному заключению Назыма Хикмета. Орхан прочитал поэму Хикмета «Плакучая ива» с ее упавшим всадником и барабанным перестуком копыт рыжих коней, исчезающих вдали. А Лейла Серии прочитала стихотворение Фарука Нафиза Чамлибеля «Гёксу», где тоже была своя плакучая ива.

Когда б ни плыл я в мыслях по Гёксу,Сад моей мечты сливается с ее лесами.И розы в сумерках мне кажутся далекой дымкой;Как привидение в плаще и капюшоне, склонилась ива…Как прежде, ко мне слетевшись, соловьиМне пересказывают вечные во тьме свои баллады,И синяя спокойная вода их слушает, и видно в ней.Как проплывает месяц на своей шестивесельной барке…

А Джиллиан рассказала о том, как встретилась со старым солдатом в Анатолийском музее.

– Возможно, это был джинн, – сказал Орхан. – Джинн по-турецки пишется CIN, его вполне можно отличить от людей, хотя он порой встречается и в человечьем обличье: он всегда нагой и безволосый. Вообще-то джинны могут выглядеть как угодно, однако в обличье человека они всегда безволосые.

– У него была очень волосатая куртка, – сказала Джиллиан, – но сам он был действительно безволосый. И кожа такая желтоватая, цвета слоновой кости или пчелиного воска, и очень гладкая – нигде ни единого волоска.

– Ну конечно джинн, – сказал Орхан.

– А как же тогда, – воскликнул юный Аттила, который делал доклад «Баязет в гареме», – вы объясните историю о царице Савской [32]?

– А что я должен по этому поводу объяснять? – спросил Орхан.

– Ну как же, – сказал Аттила, – согласно исламской легенде, Соломон отправился из Мекки в Сабу, чтобы посмотреть на ее царицу, у которой, по слухам, были страшно волосатые ноги, как у ослицы, потому что она была дочерью джинна. Короче говоря, Соломон попросил ее руки, а она, чтобы доставить ему удовольствие, пользовалась различными мазями и травами, и ноги у нее стали гладкими, как у ребенка.

– Autres pays, autres moeurs [33], – сказала Лейла Дорук. – Невозможно связать джинна обещанием. Что же касается демона доктора Перхольт, то он, похоже, родственник того шестирогого ифрита из истории о Камар-аз-Замане, вам не кажется?

Ездили они и в Эфес. Этот белоснежный город частично восстал из руин; здесь вы можете пройти по улице мимо мраморных зданий, где, должно быть, проходил Святой Павел; колонны и портики, раковина элегантного здания библиотеки, храмы и кариатиды восстановлены и снова сияют в лучах весеннего солнца. Когда они брели мимо фасадов этих древних храмов, юный Аттила помрачнел и заявил, что при взгляде на них его пробирает дрожь; Джиллиан решила, что он имеет в виду гибель целых народов, но оказалось, что имел он в виду нечто значительно более примитивное и сиюминутное – землетрясения. И когда он об этом сказал, Джиллиан тоже со страхом посмотрела на разбитые каменные глыбы.

В музее они увидели две статуи Артемиды Эфесской, чей храм Артемизион, одно из семи чудес света древнего мира, вновь был «открыт» в девятнадцатом веке энергичным и упорным английским инженером Джоном Тертлом Вудом. Гигантская Артемида выглядит более суровой и больше похожа на Кибелу, Великую праматерь, со своей башенкой-короной – с целым храмом на голове, в арках которого сидят крылатые сфинксы. Ее тело – словно одна величественно вздымающаяся колонна: бедра едва прорисованы, ибо на ней нечто вроде юбки из разных тварей, полевых, лесных и небесных, связанных между собой по два и по три и расположенных в несколько рядов геометрически правильными квадратами; это быки, бараны, антилопы, крылатые быки, крылатые сфинксы с женскими грудями и львиными головами, люди-птицы и огромные иератические пчелы, ибо пчела [34] – это символ Кибелы, а также Эфеса. Богиня украшена гирляндами из цветов и фруктов – все это вырезано из того же камня, что и она сама; львы прикорнули под крючковатыми обломками ее рук (сами руки не сохранились), а ее головной платок соткан из рядами расположенных крылатых быков, подобных тем духам, что охраняют ворота в музее Анкары. И перед собой она несет, точно финиковая пальма, полная плодов, тройной ряд огромных грудей – семь, восемь и восемь – сама плодовитость, воплощенная в камне. Артемида поменьше, которую турки называют Гюзель Артемис, а французы Ла Белль Артемис, стоит напротив, у кирпичной стены; у нее менее египетский и значительно более восточный тип лица, на устах легкая улыбка. Она также одета в платье из тварей, населяющих землю и небо – из быков, антилоп, крылатых быков и сфинксов, – и львы дремлют в тени ее свисающих грудей. Ее головной платок также соткан из крылатых быков, однако корона-храм не сохранилась. Зато у этой богини видны ступни, поставленные рядышком, то ли на гребень какой-то рептилии, то ли на раковину, то ли на свернутые кольца змеиного хвоста, и у самых ее ступней приткнулись полные меда ульи. Ее большие глаза с тяжелыми веками широко раскрыты: она смотрит на вас из камня.