Сэмюел Беккет - Мерфи Страница 9

– Послушай моего совета, парень, – сказал полицейский чуть ли не дружелюбно и тут же осекся.

Попытка словесно оформить свой совет требовала от него таких умственных усилий, которые явно выходили за пределы его возможностей. Как ему научиться бродить по интеллектуальному лабиринту в поисках слов, нужных для выражения своей мысли? Ведь он не имел ни малейшего представления о том, как из этого лабиринта выбраться. Особенно сложно изъясняться перед ротозеями, явно враждебно к нему настроенными. К тому же смущение и растерянность полицейского усиливались (если такое вообще было возможно) от созерцания выражения напряженнейшего внимания на лице Вайли, которое тот напустил на свою физиономию в ожидании обещанного совета.

– Я вас слушаю, сержант, – покорно проговорил Вайли.

– Волоки ты своего приятеля назад в дурдом, – выдавил наконец из себя С.П. – Давай, шустри.

Вайли переменил свое выражение на таковое, которое изъявляло потрясенную благодарность.

– Так точно, сержант, не извольте беспокоиться, все будет сделано, – говорил Вайли, подталкивая Ниери к выходу, – доставим назад в палату, с кровью у него чего-то там не так, ну и отсюда в голове чего-то там сдвинулось, уже лучше не родиться, чем быть таким: ничего не понимает, не знает, что такое геройство, не знает, что такое налоги, не знает, что…

А Ниери все это время постепенно приходил в себя и вот теперь, почти полностью вернувшись к реальности, с такой силой дернул беднягу Вайли за рукав, что едва не свалил этого маленького человечка с ног.

– Где я? – возопил Ниери. – Если… то когда?

Вайли вытолкал Ниери на улицу, а тут и трамвай подкатил, в который Вайли каким-то чудом удалось Ниери затолкать. От недавней толпы совсем ничего не осталось, а самые любопытные уже искали, где бы им собраться снова. С.П. же поспешил изгнать дурацкое происшествие из памяти, очистить мозги, дабы предаться размышлениям о том, что было так близко его сердцу…

– Это что, забегаловка? – спрашивал Ниери. – Или лавка? Банки, бутылки…

Вайли вытащил платок и хотел было приложить его к естественным проломам на поверхности физиономии Ниери, однако это намерение было широким жестом, словно алебардой, сметено в сторону. Ниери только тогда понял, кто рядом с ним. Пузырь яростного бешенства, вздувавшийся в нем, лопнул, проколотый иглой узнавания остреньких черт маленького личика, и Ниери обрушился обвалом рыданий на остренькое плечико.

– Тише, тише, – приговаривал Вайли, похлопывая по широкой, вздымающейся от рыданий спине, – Игла Вайли рядом, все будет в порядке, все нормально…

Ниери подавил всхлипывания и, подняв вверх лицо, очищенное от выражения какой-либо эмоции, схватил Вайли за плечи, отодвинул его на расстояние вытянутой руки и, всматриваясь в лицо Вайли, воскликнул:

– Ба, да это же маленький Вайли по прозвищу Игла, мой ученый ученик, давно это было, давно… Ты что пить будешь?

– Как ты себя чувствуешь, лучше? – участливо спросил Вайли.

И тут до Ниери дошло, что он вовсе не в баре. Он встал с сиденья.

– Что трамвай, пусть и лучший в Европе, человеку, снедаемому трезвостью? – громко вопросил Ниери. И на следующей же остановке выбрался из трамвая, причем без посторонней помощи. Вайли верно следовал за ним.

– Плохие новости, – сказал Вайли, задрав голову и глядя на большие часы на стене над пивной «Муни». – Как это ни печально, сейчас всего лишь два часа тридцать три минуты.

Ниери прислонился к перилам ограждения Колонны[48] и стал проклинать день, в который он родился, а затем, смело связав факт своего рождения с иным событием, на девять месяцев предшествующим ему, стал поносить ту ночь, в которую он был зачат.

– Ну, не надо так убиваться, – Вайли стал успокаивать Ниери, – для Иглы все равно, когда пить, Игла Вайли не блюдет святых часов.

И он повел Ниери в близлежащее кафе, расположенное в подвале. Усадив Ниери в углу, похожем на альков, он кликнул Кэтлин. Та не замедлила явиться на зов.

– Знакомься, мой друг профессор Ниери, – Вайли представил Ниери и Кэтлин друг другу. – А это моя подруга Кэтлин, урожденная Хенесси.[49]

– Рада познакомиться, – буркнула Кэтлин.

– На кой хрен человеку, не знающему свой путь, дан свет? – вопросил Ниери.

– Чего? – не поняла Кэтлин.

– Два больших кофе, – быстро вмешался Вайли, – с коньячком, трехзвездочным.

Отхлебнув такого напитку, Ниери почувствовал, что голова у него несколько проясняется.

– Ну, теперь расскажи нам обо всем и ничего не скрывай, – попросил Вайли.

– В Корке уж больше не мог оставаться, – проговорил Ниери, – все из-за этого болвана Красноветки… да, он был последней каплей…

– Выпей еще кофе, – посоветовал Вайли. – Может, полегчает.

И Ниери последовал совету.

– А что ты вообще здесь делаешь, в этой дыре? – спросил Вайли. – Почему ты в Дублине, а не в Корке?

– «Сад»[50] мой, расположенный на Большом Променаде,[51] – ответил Ниери, – оказался вычищенным, как тарелка, на которую сначала была навалена гора еды, а потом вдруг на ней и крошки не осталось, и в довершение всего ее еще и перевернули вверх дном.

– А что случилось с твоей бородой? – продолжал расспросы Вайли.

– Безжалостно изгнана с лица, – отрешенно сказал Ниери, – во исполнение обета, и уж никогда ей более не украшать умную узколикость, никогда более ей не разряжать свой жизненный заряд по предустановленным судьбой путям…

– Туманно и загадочно высказываешься, Ниери.

– Напомню тебе, Игла Вайли, что полнота любви, как в любви телесной, так и в единении умов, достигается лишь через открытие доступа к самым сокровенным местам. Вот такова pudenda[52] моей psyche.[53]

– Кэтлин! – позвал Вайли.

– Но если ты предашь меня, то тебе уготована судьба Гиппаса.[54]

– Того самого, я полагаю, которого называли Акусматиком? – высказал предположение Вайли. – Но какое именно наказание постигло его, я не помню.

– Утоплен в глубокой луже, – объявил Ниери, – за то, что разгласил теорему о несоизмеримости стороны и диагонали.

– Да сгинут все болтуны! – вскричал Вайли.

– И за сооружение модели правильного доде… – Ниери икнул, – извини… правильного додекаэдра.[55]

Рассказ Ниери, смягченный, очищенный от непристойностей, сокращенный, приукрашенный, о том, как же так получилось, что его терпению, а заодно и пребыванию в Корке, пришел конец, сводился к следующему.

Едва только девица Двайер осчастливила Ниери тем, что отчаялась привлечь внимание капитана авиации Эллимана к своей особе, она полностью слилась с тем фоном, на котором раньше так красиво выделялась. Счастью Ниери пришел конец, и он написал господину Курту Коффке письмо, требуя объяснения, но до сих пор так и не получил ответа.

И тогда возникла проблема – как разорвать сношения с этим кусочком хаоса, не задевая особо его чувства. Plaisir de rompre,[56] которая составляла для Мерфи главный смысл и оправдание поддержанию какого-либо общения с людьми, была полностью чужда Ниери. Он настаивал на том, что не достоин девицы Двайер, и делал это с помощью слов и поступков; хотя то был и затасканный приемчик, но он принес желаемые результаты. И прошло всего немного времени, прежде чем девице Двайер удалось осчастливить капитана авиации Эллимана, который отчаялся привлечь внимание девицы Фаррен из Рингсакидди.

А несколько позже, в марте, Ниери повстречался с девицей Кунихэн, и его отношения с ней можно было бы описать как своего рода запоздалое сожаление Дивеса по поводу Лазаря, правда, не нашлось Авраама, который замолвил бы за него словечко. Девица Кунихэн сказала, что ей жаль, но грудь ее, говоря метафорически, занята уже склоненной головой другого.[57] И тем не менее она призналась, что тронута и польщена вниманием, однако, увы, ее чувства отданы другому. Счастливчиком, как Ниери было сказано после того, как он пригрозил свою грудь приставить к смертельно опасному шипу, был господин Мерфи, один из его, Ниери, ученых сподвижников.

– Бог ты мой! – воскликнул Вайли.

– Да, он, эта аполлоническая,[58] астеническая[59] дылда, – простонал Ниери, – этот шизофренический спазмофил,[60] это он занял место на груди и в сердце этого ангельского создания Кунихэн. Как такое возможно?

– Удивительно. Мерфи – эта знаменито-никчемная и ничтожная личность, и вдруг такое, – подивился Вайли. – Он однажды со мной заговорил.

– Когда я видел его в последний раз, – продолжил свой рассказ Ниери, – он заявил мне, что копит деньги на аппарат искусственного дыхания для пьющих, который поможет ему поддерживать дыхание тогда, когда ему самому дышать уже надоест.