Журнал - «Подвиг» 1968 № 05 Страница 9

«Может быть, успеем вместе», — хотела сказать она, но промолчала: вместе у них не оставалось шансов.

— До свидания, — сказала она. — До встречи в Лондоне.

Даже в этот момент она еще продолжала играть.

Уже за первыми домами стрельба была почти не слышна. Надо было взять такси, но это удалось не сразу, а потом оказалось поздно: поглядывая через заднее стекло, она обнаружила, что следом неотступно движется еще машина. Слежка… Когда же они успели? Чтобы попытаться сбить преследователя со следа, она возле рынка попросила шофера сделать круг, а когда он это сделал, попросила круто свернуть в один из переулков. Тут неожиданно запротестовал шофер. Он затормозил и повернулся к ней на сиденье:

— Что это значит, мадам? Что за машина все время следует за нами? Думаете, я ее не приметил?

Уговаривать его было бесполезно. «Хоть бы не додумался задержать», — подумала она, сунула шоферу десять марок, чтоб молчал, и быстро выскочила из машины. Машина с преследователем обогнула такси и затормозила несколькими метрами дальше…

К счастью, рядом был пассаж. Она прошла через него, вернулась, сделав крюк по рынку, и в последний момент успела вскочить в отходящий автобус; на следующей остановке сошла, тут же взяла такси, но проехала немного, попросила остановиться возле проходного парадного подъезда: это уже был Монпарнас, здесь она неплохо ориентировалась. Входя в парадное, она покосилась направо и поняла, что все напрасно. Тот уже выскакивал из машины…

Пробежав через парадное и торопливо пройдя через двор, она вышла на параллельную улицу. На противоположной стороне наискосок светилось неяркими огнями кафе «Аргус». Она прошла к нему и остановилась в дверях. В кафе было полно немцев. Справа возле сдвинутых столиков шумели гестаповцы, ближе к центру — трое молодых офицеров… Почему-то ее взгляд задержался на одном из них — красавчике обер-лейтенанте в черной форме СС. Он почувствовал ее взгляд, поднял голову… привстал… отодвинул рукой свободный стул, сделал приглашающий жест. Она быстро подошла.

— Прошу, — сказал обер-лейтенант.

— Благодарю вас.

Она присела, положив сумочку на стол.

Второй эсэсовец, судя по всему, уже изрядно пьяный, только теперь заметил ее. Взгляд был ощутимо тяжел, он даже придавил ее на какое-то мгновение. Это был взгляд профессионала, человека, привыкшего читать в чужих душах. Не спуская с нее насмешливых глаз и как-то по-особенному кривя рот, он сказал соседу, офицеру вермахта:

— Мой милый, спорю на бутылку коньяку, что она партизанка.

7

— Отдайте должное моему покойному другу Отто — чудный был парень, дай ему господи блаженство на небеси — он вас сразу раскусил, — улыбнулся Томас Краммлих и, не спеша обогнув стол, опустился в кресло. Очень болела нога. «Нельзя забываться и вот так бегать, — озабоченно думал Краммлих. — Если рана откроется снова, придется надолго ложиться в госпиталь. А не время…»

— Вы меня с кем-то путаете, — сказала она. — Видите ли, я никогда не была во Франции.

— Вот как! Значит, в тот раз я встретил не вас?

— Мало ли на земле похожих людей. Да и три с половиной года — огромный срок. Память своенравна. Она как кривое зеркало. Что-то прячет, а что-то незаслуженно выпячивает…

Она говорила не спеша, и в интонации ее голоса была даже какая-то едва уловимая снисходительность. В ней была непонятная сила, но это не злило Томаса Краммлиха, у него почему-то не было потребности сломать эту силу, повергнуть ее в прах, растоптать. Может быть, потому, что эта сила не оскорбляла Краммлиха, ему хотелось для самоутверждения взять верх над нею. Из принципа. Честно и красиво. Хотя бы потому, что он мужчина. Он должен оказаться сильнее!..

«Черт побери, а ведь сейчас она повела игру, в ее руках инициатива», — отметил про себя Томас Краммлих и решил наступать более активно.

— …и преломляет, — добавил он, чтобы выиграть еще несколько секунд.

Она понимающе улыбнулась.

— А что вы скажете, — продолжал Краммлих, — если мы пошлем запрос в наше отделение в Кёльне? Я был там на днях. У них огромная картотека, ведется уже более десяти лет. В ней все, что касается разведывательных сетей во Франции. Есть и русский отдел.

— Неплохая мысль, — заметила она. — Правда, этот запрос вам ничего не даст…

— Однако, я вижу, вы огорчены! — оживился Томас Краммлих.

— Только тем, что вы встали на путь попыток как-то уличить меня… Повторяю, это бесполезно, но все равно мне больше нравилось, как вы вначале искали доказательства моей невиновности. Согласитесь, это было гуманней.

Разговор импонировал Томасу Краммлиху все больше, жаль только — дело не двигалось. Он боялся потерять, сбить неосторожным словом установившийся тон непринужденной беседы. Краммлих чувствовал, что надо продолжать в том же духе, размеренностью и доброжелательностью усыплять противника, чтобы затем сразить одним внезапным ударом из засады. Но где устроить западню? На чем ловить?.. Краммлиху нужен был продуманный до тонкостей план, но не было времени, чтобы выносить его.

А она свою игру уже начала, это Томас Краммлих чувствовал по каждому ее слову.

— Опять вы правы, — засмеялся Томас Краммлих. — Ну что ж, если вас больше устраивает такой ход следствия, я не возражаю. Попробуем доказать вашу невиновность. Учтите, без вашей помощи мне не обойтись.

— Я догадываюсь…

— Итак, начнем с неизбежных в таком деле формальностей.

Краммлих небрежным, будто бы случайным жестом сдвинул папки с того места, где находился микрофон, взял лист бумаги, карандаш.

— Прежде чем переходить к делу, познакомимся. Меня зовут Краммлих, Томас Краммлих. Позвольте узнать ваше имя.

— Рута.

— Фамилия?

— Янсон.

— Год рождения?..

Краммлих писал быстро, кивал головой и всем своим видом старался показать, что он очень доволен таким поворотом дела. На самом же деле он почти не вдумывался в ее ответы и писал механически. Как он и предполагал, она давала показания согласно захваченным у нее документам, да иначе и быть не могло. Но Краммлиха это устраивало. Он выигрывал драгоценные минуты. «Сосредоточься, — внушал он себе. — Сосредоточься и попытайся понять, где у нее самое уязвимое место.

Думай, думай, — внушал он себе, потому что понимал: если не найдет хорошего хода сейчас, придется прекращать допрос. — Ведь лучше изобразить красивый жест и сделать вид, что даешь ей передышку в самом начале активных действий, чем после лобовых, прямолинейных вопросов утратить возникшую между ними интонацию доверительности, снова загнать ее в непробиваемый дот молчания.

Думай, думай», — внушал себе Краммлих, но мысли его почему-то рассеивались, почему-то снова и снова возвращались к тому вечеру, далекому вечеру в парижском кафе «Аргус». Память, которой Томас Краммлих в общем-то не мог похвастать, на этот раз с точностью кинематографа восстанавливала каждый жест, каждое движение участников этой импровизированной интермедии.

Вот их взгляды встретились… он приподнимается, отодвигается стул… она подходит… «Прошу». — «Благодарю вас»… Сели… Вот так странно, словно не сами они действуют, а кто-то со стороны подсказывает, что сказать в следующее мгновение, как повернуться, как посмотреть… Но поднимает голову Отто, презрительно кривит рот, и Краммлих слышит, как он говорит своему приятелю: «Мой милый, спорю на бутылку коньяку, что она партизанка…»

Баммм! — от одной фразы разлетелась стеклянная преграда, отделявшая их от всего мира. Жалобы радиолы, гогот парней из гестапо, дым сигарет и мясной чад, и прочно вбитые в пространство — как кулаки, как гвозди, как уверенность в завтрашнем дне — их молодые жизни, столкнувшиеся здесь по велению насмешливой судьбы, — все вдруг обрушилось на него обновленно, полнокровно… Он будто проснулся. Ему было хорошо и хотелось смеяться.

Ну и остряк же этот Отто! Всегда найдет, что сказать.

Тогда он воспринял это только так, но теперь, спустя три с половиной года, глядя на давнюю сцену словно со стороны, Томас Краммлих вдруг уловил, что не заметил тогда, ослепленный если не красотой, то, уж во всяком случае, исключительной привлекательностью незнакомки: она даже переменилась в лице от слов Отто… Как он тогда не обратил на это внимания! У нее дрогнули ресницы, и кожа на горле дернулась раз и другой… Мало того, она тут же сделала совсем неловкий ход — так ее выбил из колеи внезапный выпад Отто. Она прищурилась, словно страдала от близорукости, и приподнялась со стула.

— О, простите, я впопыхах спутала вас со своими друзьями!..

Но лишь теперь все эти детали выплывают в памяти Томаса Краммлиха во всей их красноречивой многозначительности. А тогда то ли уже начал действовать коньяк, то ли он просто устал после распутывания головоломного шифра англичан — только был он невнимателен и ничего не замечал. А Отто, проницательнейший душевед Отто, в это время смотрел в тарелку и в который уже раз ругал беспомощность повара.