Энтони Капелла - Ароматы кофе Страница 9

Пинкер оценил услышанное:

— Так, отлично!

Удостоверившись тем самым, что тон задается мной, я отослал Саута принести со склада по горсти кофе из каждого мешка. Затем зерна были выложены на столе маленькими горками в ряд.

— Итак, — произнес я с большей уверенностью, чем внутренне ощущал, — вот эти черны, как отчаяние, ну а те отливают золотом добродетели.

— Нет, нет и нет! — запротестовал Пинкер. — Это уж чересчур поэтично. Для кого отчаяние, а для кого уныние, и можно ли сказать, будто уныние и отчаяние одного цвета?

Я ухватил его мысль:

— Тогда нам придется подыскать определения различных оттенков черного.

— Именно, сэр, в этом-то и состоит моя цель.

— Гм! — Я призадумался. Если вникнуть, то предмет весьма заковырист. — Для начала, — объявил я, — сосредоточимся на самых черных оттенках черного.

— Отлично.

Мы оба разом притихли. В самом деле, найти, как определить первозданную черноту самых темных зерен, оказалось делом довольно трудным.

— Густо-черный, как ноздри коровы, — изрек я наконец.

Пинкер скривился.

— Тогда: блестящий черный, как слизняк на рассвете…

— Слишком нарочито. И, позвольте вам заметить, вряд ли возбудит аппетит.

— Черный, как библия.

— Весьма вызывающе.

— Черный, как безлунная ночь.

Пинкер недовольно крякнул.

— Чересчур поэтично? Тогда, может, «как уголь»?

— Но уголь не вполне черен. Он несколько сероват, что-то среднее между цветом корнуоллского сланца и мышиной шкурки.

Эта ремарка последовала от Эмили. Я перевел на нее взгляд.

— Прошу прощения, — сказала Эмили. — Наверно, вы не нуждаетесь в чужом дополнении, уже высказавшись столь определенно.

— Напротив… ваше замечание точно, — заметил я. — И, кроме того, чем более… тесно мы будем сотрудничать, тем лучше наши шансы на окончательный успех.

В душе, разумеется, я глубоко сожалел, что не настоял, чтобы этот Определитель предоставили сочинять лишь мне одному. Минут десять мы дискутировали по поводу черного цвета, а я даже не окупил те десять шиллингов, которые с таким рвением израсходовал предыдущей ночью.

— Соболь? — предложил я.

— Ворон, — парировал Линкер.

— Антрацит.

— Деготь.

— Гагат, — сказал я.

Линкер неохотно кивнул.

Кто оспорит непререкаемую черноту гагата.

— Мы получили первое слово, — сказала Эмили, занося его в блокнот. — Но, думаю, вы должны учитывать, что эти зерна так черны лишь оттого, что их прожарили до такого цвета. В натуральном виде они вообще-то светло-коричневые.

— Да, разумеется, — подхватил я. — Разумеется, я это учел. — (Стоит ли говорить, что я про это забыл.) — Естественно, также и прожаривание надо учитывать. В данный же момент мы задаемся вопросом: если эти зерна цвета гагата, то каковы же вон те?

И я указал пальцем на другие.

— Эти цвета… железа, — предположила Эмили.

— Верно, — согласился я. — Они именно такого цвета.

— С этими вышло легче, — отозвалась Эмили, записывая.

— А вот эти?

Пинкер указал на третью кучку.

— Эти жемчужные.

— И дурак знает, что жемчуг белого цвета.

Я поднес к глазам несколько зерен, внимательно их рассмотрел. Они отдавали опаловым сиянием, как натертая до блеска монета.

— Тогда олово?

— Согласна, — сказала Эмили, записывая.

— Итак, мы подходим к коричневому цвету.

— Но ведь у коричневого много разных оттенков и все попросту зовутся коричневым цветом, — возразил Пинкер. — Нет таких слов, чтоб определить различия между ними.

— Это не так. Возьмем, к примеру, коричневый цвет различных древесных пород, — я взглянул на зерна. — Есть оттенки красного дерева, оттенки ясеня, оттенки дуба.

Внезапно Пинкер поднялся:

— Меня ждут дела. Продолжайте без меня.

Мне предстояло открыть для себя, что такое поведение было ему свойственно: Пинкер был не способен более часа сосредотачиваться на одной задаче — следствие, отчасти, множества обязанностей, отнимавших уйму времени, но также и личной предрасположенности каждый раз увлекаться новым делом. Итак, Пинкер направился к двери, распахнул ее, выкрикнул:

— Дженкс! Дженкс, где же вы?

И скрылся.

Я взглянул на Эмили. Она не поднимала глаз от своего блокнота.

— Я все пытаюсь, — тихо сказал я, — найти слово, которое могло бы в точности описать цвет ваших глаз.

Она напряглась, склонившись над блокнотом, и я заметил, как щеки у нее окрасил легкий румянец.

— Ведь и они сероватого оттенка, — рассуждал я. — Но, пожалуй, ярче, чем уголь или корнуоллский сланец.

Настала легкая пауза. Но вот Эмили произнесла:

— Давайте продолжать. У нас много работы.

— Разумеется! В любом случае, с этим вопросом спешить не стоит. Надо над этой проблемой как следует поразмыслить.

— Прошу не утруждать себя на мой счет, — в голосе ее явно прозвучали ледяные нотки. — В ваших стараниях нет никакой необходимости.

— Помилуйте, это удовольствие!

— Однако в данный момент, лучше бы направить мысли на определение цвета этих зерен.

— Вы суровый надсмотрщик, мисс Пинкер!

— Просто осознаю важность стоящей перед нами задачи.

— Она важна, но не изнурительна, — галантно отозвался я. — В таком обществе никакая работа не покажется в тягость.

— Боюсь, я излишне отвлекаю ваше внимание. — Лед в ее интонациях вырос прямо-таки до арктических масштабов. — Пожалуй, надо выяснить, не освободились ли мистер Дженкс или мистер Симмонс, чтоб кто-нибудь меня заменил…

— Не стоит, — поспешно заверил я. — Под вашим началом я буду куда прилежней исполнять свои обязанности.

Мы оба смотрели на кучки сырых серо-зеленых зерен. Уверен, никто из нас о кофе и не помышлял. Я украдкой взглянул на Эмили.

— Кстати, цвет ваших щек, — заметил я, — наводит меня на сравнение со зреющим яблоком…

— Мистер Уоллис! — Она с силой стукнула блокнотом по столу. — Если мои щеки и обрели некую окраску, то только потому, что я возмущена вашей беспрестанной игрой на моих нервах!

— В таком случае, прошу прощения. Я не хотел вас обидеть. Более того, наоборот…

— Но вы же должны отдавать себе отчет, — произнесла она негромко, но отчетливо, — что ставите меня в безвыходное положение. Если я сейчас уйду, отец захочет узнать, по какой причине, и тогда он вас уволит, и Определитель не будет составлен, что для меня крайне нежелательно. Если же я останусь, то окажусь полностью в ваших руках, а, судя по вашему сегодняшнему поведению, нельзя не предположить, что вы этим воспользуетесь и станете докучать мне еще старательней.

— Клянусь честью, ничего подобного больше не случится.

— Вы должны пообещать, что прекратите обращать на меня внимание как на женщину.

— Я полагал, что вы вполне современны и не будете краснеть, как маков цвет, от моего совершенно естественного к вам отношения, — сказал я. — Но, если вам так угодно, в дальнейшем я постараюсь представить вас мальчиком.

Она кинула на меня подозрительный взгляд, одновременно вздымая над блокнотом карандаш.

— Что до этих зерен… — Я взял пригоршню, сомкнул в кулаке, слегка потряс. — …их цвет можно было бы сравнить с листьями.

— Как это?

— Молодой листок светло-зеленого цвета. Летняя листва, разумеется, темнее. Цвет осенних листьев более схож с бледной желтизной этих зерен.

— Отлично.

Она занесла в блокнот.

— Итак, переходим к аромату. Для этого, я думаю, надо приготовить несколько образцов кофе.

— Я подожгу горелку.

Эмили занялась кипячением воды, а я посматривал за ней. Я был неправ, решив, что строгая одежда вовсе ее не украшает. Скорее отсутствие корсета, что могло бы лишить ее формы той аппетитности, что считалась в моде до последнего времени, позволяло представить ее фигуру в натуральном виде — то есть, без одежды. Она была худа: костлява, заметил бы кое-кто. Даже бедра у нее, когда она опиралась грудью на стол, едва обрисовывались, так что сравнение с мальчиком было вполне уместно. Полуприкрыв глаза и мысленно сравнивая ее с разными шлюхами, с кем имел дело, я таким образом пытался составить по частям облик ее обнаженного тела, внешне же мои сладкие грезы Эмили вполне могла принять за усердную сосредоточенность.

Как раз в этот момент в контору вернулся Линкер, застав меня в момент созерцания его дочери. Думаю, ему не сложно было догадаться, какие мысли бродят у меня в голове.

— Как наша работа, продвигается? — отрывисто спросил он. — Что, Эмили, достаточно ли усерден мистер Уоллис?

Это был тот самый момент, когда малейший намек с ее стороны мог побудить Линкера вышвырнуть меня вон. Внутренне я проклинал себя за беспечность. Мне так необходим был этот аванс, особенно после похождений, которые я предпринял прошлой ночью.