Вильям Козлов - Время любить Страница 9

— Ты все на выходные приезжаешь, — нашелся Александров. — В будние дни я тверезый, укуси тя вошь!

— Где сейчас работаешь-то? — спросил Абросимов. — Или тунеядствуешь? Кому нужен пьяница-то?

— Мы — земля, Паша, — куражился Борис Васильевич. — На таких, как я, Расея-матушка держится. Были бы руки, а работа всегда найдется.

— А голова, выходит, ни к чему? — вставил Казаков.

— Это тебе, Вадя, голову нельзя травмировать — куска хлеба лишишься, а мне башка для равновесия нужна. Мои думы короткие, как мышиные хвостики: бутылку бы да приятеля для душевной беседы…

— Из промкомбината-то прогнали?

— Вот ты попрекаешь меня водкой, Павел Дмитриевич, — обиделся Александров. — А не спросил, почему я горькую пью. Душа свербит: женка от меня ушла, дочка тоже за версту обходит… Тут и святой с горя горького запьет!

— Потому и ушли, что пьешь, — заметил Абросимов. — Красивый мужик был, а на кого сейчас похож? Глаза белые, нос красный…

— Рано ты меня хоронишь! — хорохорился Борис Васильевич. — Нынче пью, а завтра брошу!

— И это я не раз от тебя слышал, — обронил Абросимов. — Не бросишь ты, Боря, крепко тебя бутылка за горло взяла!

— Это я ее за горлышко держу! — пьяно рассмеялся Александров.

Вадим Федорович молчал. Он присел на скамейку и прислушивался к разговору. Когда он здесь зимой жил, Александров частенько заходил к нему стрельнуть на бутылку красного, а то и просто почесать язык. Он не обижался, если ему и отказывали, садился на порог — стул отодвигал в сторону — и, встряхивая кудрявой головой, будто отгоняя назойливую муху, принимался философствовать: почему, дескать, русский мужик пьет? Да потому, что ему наливают. Хорошего продукта в магазине не найдешь, а водка-вино всегда стоят на полках, бери и пей сколько душа пожелает… А душа желает до отказа, пока ноги держат. Ведь ежели разобраться, то пить — это еще потяжелее, чем у станка вкалывать. Водка, она много сил от человека отнимает. Радости — на час, а горя — на неделю. Послушаешь Александрова, так он все понимает. Все понимает, правильно оценивает, а все равно пьет.

Вот и сейчас Борис Васильевич, найдя слушателя в лице Павла Дмитриевича, принялся распространяться о тяжелой мужицкой доле в наше время…

— …Баба, она теперь на мужика плюет с высокой колокольни! Чихать на него хотела, на мужика. Чуть что — забрала детишек и вон из дома. А то и самого хозяина на порог не пустит. А наша власть за бабу горой! Попробуй поучи ее маленько, тут же участковый на мотоцикле с коляской подскочит — и в Климово. А там разговор короткий: получай, сердешный, десять или пятнадцать суток и чини милицейский гараж или печь в отделении перекладывай. А то двор подметай. Там завсегда работенка найдется… Не боится баба мужика, а отсюда и все неприятности наши! Забыла церковную заповедь: да убоится жена мужа своего! Поругаешься с женкой, душа распалится — ну и куда идти? Чтобы остудить душу-то. Ноги, глядишь, сами собой ведут в магазин, а там завсегда найдется добрый человек, который бутылку купит, ежели у самого в кармане пусто… Вот куда мне нынче податься? Сын давно уже служит на стороне. Летчик он, на реактивных летает. В год раз наведается, и то спасибо. Ваня-то не в меня: в рот не берет проклятую! Но меня понимает, сочувствует… Надо, мужики, душу мою понять, а душа горит-пылает! Выпить просит… Я уж бутылку и не прошу, а стаканчик поднесете?

Павел Дмитриевич взглянул на Казакова: дескать, как быть?

— Нет, Боря, не поднесем мы тебе стаканчик, — сказал Вадим Федорович. — Во-первых, хватит тебе, а во-вторых, преступление это — подносить тебе. Я поднесу, другой, третий… Напьешься ты как свинья, а наутро меня же проклинать будешь.

— Это верно, — ничуть не обидевшись, согласился Александров. — Лучше бы оно, это утро, и не наступало… Коли денег нет, не опохмелишься. А лежать на полу и глядеть в плывущий потолок ох как тяжело, братцы!

— Иди проспись, Борис, — посоветовал Абросимов.

— Жалеете, значит? — вдруг заартачился Борис Васильевич. — А вы всех пьяниц пожалейте! И поломайте головы, почему их так стало много на Руси. Раньше-то так люди не пили! Да и дурачков было мало — на две деревни один, а сейчас только у нас, в Андреевке, четыре…

— А ты умный? — усмехнулся Павел Дмитриевич.

— Умом меня бог не обидел, а вот глотку луженую определил мне, значит, пью я сразу за троих… За вас обоих, братцы Абросимовы! Как Христос, страдаю за народ! Понимать надо, а вы… Эх, да что толковать. Воробей торопился, да невелик родился… Видно, каждому из нас на роду свое написано: тебе, Вадим, книжки писать, тебе, Павел Дмитриевич, людьми командовать, а мне — быть горьким пьяницей… Когда тверезый, я есть земля, а как напьюсь, так над ней, землей, воспаряю, и тогда мне сам черт не брат!

Подал каждому руку, взъерошил на голове волосы и твердо зашагал в противоположную от своего дома сторону. Постепенно его шаги замедлились, он остановился, ругнулся себе под нос и снова вернулся к ним.

— Пойду ночевать в будку путевого обходчика… — сказал он. — Когда-то твой дед Андрей Иванович там дежурил, а теперь, как поставили светофоры, будка пустует…

Борис Васильевич зашагал через лужайку к станции. У двух сосен он остановился, с хитрой усмешкой посмотрел на них, погрозил корявым пальцем:

— Я — земля! Пришел из земли и уйду в землю. — Захихикал и снова пошел своей дорогой.

— Глубокая мысль! — рассмеялся Павел Дмитриевич.

— И ты и я вроде бы осуждаем пьянство, а пришел человек, попросил, и мы уже готовы ему вынести бутылку, — сказал Вадим Федорович. — Потому пьяницам и вольготно живется у нас, что их жалеют. Есть у Бориса деньги, постучит в окошко продавщице, и она тут же ему бутылку протянет. Специально под кроватью ящик держит, чтобы всегда выпивка была под рукой. За перевыполнение плана еще и премию получает.

— Ты проявил твердость, — вздохнул Абросимов. — А я ведь дрогнул, хотел угостить старого приятеля.

— И я, как приехал сюда, дрогнул, — признался Вадим Федорович. — А потом решил твердо: никого не угощать, не давать на водку денег. И ходить последнее время стали меньше.

— Хороший мужик-то, — с горечью вырвалось у Павла Дмитриевича. — Ведь золотые руки у него. Помню, шахматные фигурки из металла выточил — хоть в музей ставь под стекло.

— А сколько таких умельцев в России! Закопали свои таланты в землю… Вернее, утопили в вине.

— И за это возьмутся, Вадим, — сказал Абросимов. — Такое не может долго продолжаться.

— Поскорее бы, — сказал Казаков. — А то ведь и опоздать можно: от пьяниц родителей рождаются дефективные дети. Этак нам в России и выродиться недолго! И вот ведь какая штука — многие даже интеллигентные люди толкуют: мол, русский мужик всегда пил на Руси… А ведь это большое заблуждение! И как это крепко всем въелось в память, На Руси мало пили, Паша, да что я тебе толкую, ты сам историк! Пили много в большие религиозные праздники. А кто распространил эти досужие байки про Петра Первого с банькой и бельишком, которое надо продать, а выпить? Пей, мужик, живем однова… Большие негодяи все это придумали, чтобы народ спаивать. Видно, кому-то было на руку, чтобы русский мужик пил горькую… Потому ее и полно везде, как говорится, залейся… Вот над чем всем надо задуматься, товарищ заместитель министра!

— Кому же это на руку, товарищ писатель?

— Государственная проблема, — сказал Вадим Федорович. — И решать ее надо по-государственному.

Солнце давно спряталось за бором, но было еще светло. Над водонапорной башней наподобие лилии распустилось, раскрыв лепестки, облако, со станции доносилось мелодичное постукивание молотка о рельс. И этот унылый звук будил в душе далекие воспоминания о детстве, прогулках с Андреем Ивановичем по путям. У него тоже был такой же молоток…

В доме Абросимовых старики уже легли спать, а молодежь ушла в клуб. Он теперь находился рядом с автобусной остановкой, чуть наискосок от дома Семена Яковлевича Супроновича. В клубе закончился фильм. Вспыхнули прожекторы на летней танцплощадке, динамик закряхтел, послышался громкий писк. Парни и девушки прямо из зала потянулись на площадку. На автобусной остановке замерцали огоньки папирос, послышался глухой говор, смех.

— Помнишь, как мы с тобой лихо отплясывали тут? — кивнул в сторону танцплощадки Вадим Федорович.

— Это ты отплясывал, а я столбом стоял в углу, — улыбнулся Павел Дмитриевич.

— И выстоял — самую хорошенькую девушку увел, — поддел Казаков.

— Нашла же Лида Добычина свое счастье, — сказал Абросимов. — Живут себе с Иваном Широковым, еще двоих детей народили. Видел я Лиду… Хорошо сохранилась.

— А Иван на сердце жалуется, — ответил Вадим Федорович. — Врачи предлагают ему операцию сделать.