Алексей Рыбин - Фирма Страница 9

– Теперь – свобода, – повторила Оля и вдруг сразу, как будто сработала какая-то таинственная автоматика, зарыдала.

Она плакала громко, не стесняясь и не сдерживаясь, плечи ее дергались, кисти рук колотились об стол, Ольга не вытирала слез, льющихся из глаз и не стекающих, а просто несущихся вниз по впалым щекам.

– Оля! Ну успокойся, – забубнил Матвеев. Он не знал, как нужно правильно вести себя с женщинами в подобных ситуациях. Единственное, что крутилось в его голове, – это традиционные кинематографические пощечины, якобы останавливающие истерику, во что Митя на самом деле не верил. Красиво, конечно, кинематографично, но как это – бить такую женщину? За что? По какому, собственно, праву? Нет уж, он попробует как-нибудь по-другому.

– Ну, Оль… Оль… Кончай… Остынь… Слезами горю…

– За что мне это все, за что, Господи, за что? Почему вот так бездарно вся жизнь – как в унитаз спущена? За что мне это, за что, за что?

– Оля…

Матвеев встал и переместился к Стадниковой поближе, неловко обнял ее за плечи.

– Олечка, успокойся… Я с тобой… Мы все с тобой… Мы тебе поможем…

Ольга вдруг выбросила руки вверх и схватила Матвеева за шею, притягивая к себе. Митя наклонился, еще не понимая, что хочет от него Стадникова, и тут же почувствовал Олины губы на своем лице.

Она целовала Матвеева быстро, поворачивая свою голову, словно хотела одновременно попасть и в щеки, и в глаза, и в губы, в подбородок, в нос. Несколько раз пройдясь стремительными, горячими и волнующими поцелуями – такими волнующими, каких Митя давно уже ни от кого не получал, – она приникла наконец к его рту и принялась втягивать его в себя, еще крепче сжимая Митину шею, прижимая все тело Матвеева к своему, не давая ему отпрянуть, увернуться, не давая сказать ни слова.

– Митенька, – услышал он ее шепот, который, как ему показалось, звучал одновременно с поцелуями, словно Ольга обладала способностями чревовещателя. – Митенька… Мы живые, понимаешь, живые… он мертвый, а мы живые… Понимаешь меня? Понимаешь меня, мой родной?

"Нимфомания, – с сомнением подумал Матвеев. – Или просто она так своеобразно шок переживает? Хотя говорили ведь уже, что у нее последнее время не все в порядке с крышей. Чего это она так заводится, прямо с полоборота? Интересно, во что все это выльется? Вот сволочь, Гольцман, бросил меня, генерал хренов, на самый ответственный участок фронта. Ему-то что – сидит, денежки посчитывает! А тут отдувайся за него. Нет, если дело с правами выгорит, мне нужно долю в прибыли просить, тут одной зарплатой не обойдется".

– Ты меня хочешь? Хочешь меня, Митенька? – шептала Ольга.

Матвеев промычал что-то бессвязное, уткнувшись ртом в волосы Стадниковой.

– Хочешь, скажи? Я еще ничего, а? Как женщина? А? Не совсем меня Леков угробил еще? А, Митенька? Хочешь? Давай… Давай, Митенька…

"Да что же это, в самом деле? – думал Матвеев, ощущая, как Олины пальцы шевелятся на его спине, как руки ее опускаются и сжимают его бедра, как ногти женщины царапают его колени сквозь брюки, как поднимаются выше и проникают под рубашку, гладя живот. – Что же делать-то? Нехорошо как-то…"

– Митенька, не бойся, не бойся, мой мальчик… помоги мне, пожалуйста… никто не придет, мой сладкий. Никто не позвонит… никого нет… Никто не узнает… ты же хотел этого, хотел, я знаю, и давно, и теперь… ты же не просто по делу пришел, да? Скажи мне – да?

– Да, – выдохнул Митя и соединил свои руки за Олиной спиной.

Стадникова глухо застонала, выгнулась, запрокидывая голову назад, потом словно неведомая сила снова бросила ее на Митю, и они как-то очень естественно оказались на полу. Ноги Мити попали в неровную шеренгу пустой посуды, и бутылки с глухим позвякиваньем покатились в разные стороны.

– Ну давай же, давай… – Ольга рвала его рубашку, он слышал, как с треском отскакивают пуговицы ("нужно будет найти потом, в России таких не продают, фирма, только вместе с рубашкой"), ее ноги сплетались на Митиной спине, рот впивался в шею, язык щекотал барабанные перепонки.

"Да что я, в самом деле, – подумал Митя, до сих пор все еще сомневающийся в правильности и, главное, целесообразности происходящего. – Все, что ни делается, все к лучшему. Нужно только правильно смотреть на вещи. Была не была. Деньги есть. Убытки восстановим. Такая игра стоит того, чтобы немножко раскошелиться".

Решив действовать сообразно обстоятельствам, Матвеев высвободил руки и, схватившись за ворот тонкого белого свитера, обтягивающего Олину грудь, дернул изо всех сил, разрывая нежную пряжу, потянул в стороны и вниз, связывая Олины движения. Потом, когда руки Стадниковой оказались прижатыми к ее бокам, он рванул пояс джинсов, застежка-"молния" не выдержала, Митя стащил "левайсы" с тонких, длинных, на удивление сильных ног, отбросил в сторону, одним движением сорвал трусы и швырнул их себе за спину.

– Трахай меня! – кричала Ольга. – Трахай! Давай! Вот так!

Митя, запыхтев от нетерпения, стащил с себя брюки, сбросил пиджак, затем, решив не тратить время на рубашку, спустил трусы, раздвинул своими бедрами Олины ноги и не вошел, а вонзился, врезался, как сверло врезается в стену, в теплую женскую плоть.

Матвеев ожидал, что дело пойдет с натугой, что его набухший, как будто самостоятельно живущий и тащивший за собой все тело член встретит сопротивление, но ТАМ было мягко, мокро, горячо, ТАМ его ждали и, дождавшись, приняли в объятия с благодарным чмоканьем.

– Трахай! Трахай! Давай! Давай! Туда! В рот! Сзади! В рот! Везде! Еще!

Митя не знал, сколько прошло времени с того момента, как они рухнули на пол. Он повернулся на спину, не обращая внимания на снова покатившиеся по полу бутылки, которые теперь были уже повсюду, разбросанные сумасшедшей пляской двух сплетенных тел. Митя лежал на полу и думал, что же теперь ему делать с этой безумной Олей и как дальше вести дела. В том, что она безумна, Матвеев уже не сомневался. Митя считал себя большим докой по части секса, но то, что выдала сегодня Стадникова, было для него откровением.

"Ну что же, нимфомания как она есть… Не так уж это страшно, нужно только точно понять, какие могут быть последствия для делового сотрудничества".

– Ми-тя, – тихонько позвала его Стадникова, лежавшая на животе рядом с Матвеевым.

– М-м-м? – отозвался он, поморщившись от того, что Ольга нарушила ход его мыслей.

– Мить, ты думаешь, наверное, что я с ума сошла?

– Да что ты! Нет, конечно…

– Не ври. Я же вижу.

"Что она такое может видеть? – удивился Митя, покосившись на Ольгу. Она лежала лицом вниз, положив голову на сплетенные перед собой руки. – Что она там видит? Придуривается. Строит из себя большого психолога. Обычное дело…"

– Не ври, Митенька, – повторила Ольга. – Ты меня не бойся. Это я так. Попробовала себя. У меня ведь мужика не было уже года полтора. Не смейся, правда. Василька я не считаю. Я же тебе говорила. Последний год он уже совсем ничего не мог.

"Что-то сомнительно это, – подумал Матвеев. – Очень сомнительно".

– Честно-честно. А я ведь тоже человек. Тем более такой стресс сегодня. Вот как в жизни бывает – горе и одновременно освобождение. Вроде бы и радость даже. Не знаю, чего больше. Я ведь сначала очень его любила. Влюблена была, как бы это странно и пошло ни звучало. Да. Правда…

– А потом? – спросил Митя.

– Потом – суп с котом. Потом такой ад начался, что лучше не вспоминать, да забыть не удается. Такое не забудешь. К сожалению.

Матвеев встал, перешагнул через лежащую Олю, которая уже перевернулась на бок, и начал собирать свою разбросанную по кухне одежду.

– А свитерок-то мой приказал долго жить, – услышал он Олин голос. Она сидела на полу по-турецки, вертя в руках то, что осталось от белого свитера.

– Новый купим, – буркнул Матвеев. – Не бери в голову.

– Да, конечно. Только у меня купилки кончились. А так все нормально.

– С деньгами у тебя, Оля, скоро все будет в порядке.

– Скоро – это когда же?

– Скоро. Нужно только один вопрос решить.

– Какой?

– Понимаешь, по закону авторские права наследуются родителями. Ты же не кровная родственница. Вот и надо как-то так повернуть, чтобы на тебя перевести его роялти. Договор, что ли, какой-нибудь задним числом провести?

– Зачем – договор? У меня его завещание есть.

– Завещание? Как это? Чтобы Леков завещание писал? Не верится что-то.

– Это я его напрягла. Он, как всегда, в жопу пьяный был. Я и заставила. Что-то меня дернуло, сама не знаю что. Со злости, наверное.

– Как это?

– Да так. Нет, я его не просила завещание писать. Просто начала орать, что он, сука такая, все пропил, проторчал, у нас, знаешь, недели были, когда куска хлеба в доме не оказывалось. И ни копейки денег. Ты знаешь, что это такое – когда ни копейки денег? Не в фигуральном смысле, а в буквальном? Когда мне на жетончик метро приходилось занимать у соседей три рубля? А соседи… – никто из соседей нам уже двери не открывал. Всех он достал, всем должен был. И до сих пор, кажется, половине из них не отдал. Знаешь, у кого полташку, у кого десятку.