Айрис Мердок - Генри и Катон Страница 9

Катон, поначалу поглощенный размеренной и полной трудов жизнью церкви и тихим послушанием вышестоящим, продолжил свою научную работу, деля время между теологией и историей Византии. Он жил в монастыре, сначала в Манчестере, потом в Лондоне, и выполнял свою долю обязанностей, первоначально как ожидающий рукоположения, затем как священник, наставляя студентов, беседуя (как тогда он думал) с разного рода людьми, обращаясь с кафедры к прихожанам, одинаково утешая и поучая верующих и неверующих. Иногда, с иронией наблюдая за собой со стороны, он чувствовал, что ему грозит опасность стать «популярной фигурой». Однажды на стене туалета он заметил надпись рядом с нелепыми рисунками: «Харизматик Форбс клевый поп». Катон не был напуган. Хладнокровное греховное упрямство осталось при нем. Он знал, как любит определенный вид власти: власть авторитетного учителя, власть мудрого исповедника. Способность в исповедальне избавить человека от груза грехов наполняла его чуть ли не ликованием, а драгоценная жемчужина священнического служения, месса, порой была для него почти искушением. Он был слишком счастлив.

Конечно, оставались неизжитыми кое-какие неподходящие увлечения. Он обнаружил, что ему до смешного трудно бросить курить, хотя чувствовал в себе готовность это сделать. Он с радостью бы путешествовал, особенно хотелось отправиться в Рим, но в этом вышестоящие в мудрости своей еще отказывали ему; он принял это как предостережение, как старание «охладить», снизить горячность его все еще излишне рьяного благочестия, прописав самые рутинные обязанности. Через установленные промежутки времени он уединялся для покаяния, предпочитая его более суровые традиционные формы, которые кое-кто из братии считал слишком экстатическими и устаревшими. Было в этих испытаниях нечто, вызывавшее мучительную трудность, а именно нечеловеческое требование совершенства. С другой стороны, телесно он не испытывал никакого неудобства, спортивная гибкость всегда была частью его молитвы, а молодая сила естественным образом переходила в благоговейный восторг. С тех самых первых «откровений» он чувствовал, что Бог и он занимают одно пространство, и ему не было ни сложно, ни странно представлять во всех подробностях — по необходимости — Господа Нашего, Богоматерь, каждое мгновение Страстей Господних и насыщенную историческую событийность воплощения божества в Христе. Ада он не мог представить; для него он был абстрактной идеей. Осуждение на вечные муки, если оно существовало, было в руках Господних.

Размышляя о собственных грехах, он часто вспоминал об отце и о жестокой и крайней необходимости, которая заставила причинить страдания тому, кого он так любил; и видел в этом пример глубины Божественной мудрости. Он чтил каждую аскезу, возлагавшуюся на него, и восторгался необыкновенной и почти невидимой нежностью, таившейся в ней. В то же время у него не было иллюзий относительно своей возможности измениться. Может быть, изредка, если он отворачивался от мира и устремлял взор только на Бога, могло происходить ничтожное, мельчайшее изменение. В некотором смысле оно не заботило его. Его волновал только Бог, только Бог был важен, только Бог интересовал его, а человек и его дела лишь постольку-поскольку. Ему было нетрудно терпеливо выслушивать нудных, запутавшихся людей, сносить физическую усталость и скуку, обходиться, когда было необходимо, без интеллектуальных радостей, которые в том числе доставляло общение с Богом. Обет безбрачия и следование ему никогда не доставляли ему неприятностей. Он не испытывал особых искушений, кроме глубоко спрятанного слабого искушения, шедшего от самой власти, которую давала посвященность себя Богу. У него были друзья в ордене, и самый близкий — Брендан Крэддок, его духовник с момента приезда в Лондон. Были друзья и вне ордена и вне церкви. Но эта дружба никогда не оборачивалась для него сколь-нибудь драматическими переживаниями.

В положенное время руководство монастыря решило, что Катону пора переменить обстановку, и он, стремившийся к священническому служению, обнаружил, что их предложение полностью совпадает с его собственным желанием. Оставаясь под кровом монастыря, где жил до тех пор, Катон стал исполнять обязанности приходящего священника в бедном районе лондонского Ист-Энда между Лаймхаус и Поплар. «Ты будешь потрясен, такого ты еще не видел», — сказал ему Брендан. «Меня ничем не проймешь», — ответил Катон. Но он и впрямь был потрясен. Был напуган своей грешной паствой, напуган глухим неприятием своего авторитета, всем тем миром, куда еще не дошла весть о Христе и, как ему часто казалось, куда она и не могла никогда дойти. Слова «в темнице был, и вы пришли ко Мне»[12] потеряли свою притягательность. Порой Катон вообще не различал света в тех, кого искренне пытался полюбить. В первое время он видел упорство порока, бывшего неискоренимым свойством повседневной жизни, и его неразрывную связь с отчаянием. Стоило оказаться в той обыденности, как открывались области, куда любовь не могла проникнуть; как если бы здесь отвергалось само понятие любви. Катон прекрасно знал, что могущество Бога способно воздействовать и через отвергнутое понятие и это тот урок, который ему надлежало непременно усвоить. Теперь он измерил глухую высоту стен, которыми окружил его отцовский чистый идеализм. Может, это было той самой критической точкой, которую он искал, бросаясь ко Христу. Он беспрестанно молился и надеялся в молитве обрести некое скрытое познание, когда нес ее туда, где, как он знал, бессилен, ненавидим или даже (что хуже всего) смешон! И все же посреди всего этого были семьи, особенно ирландские, которые принимали его совершенно естественно. «Ах, отец пришел. Проходите, садитесь, хотите чаю?»

За время тех своих приключений он нашел лишь одного друга, местного священника отца Милсома, старика, много лет прожившего в Ист-Энде и считавшего Катона еще невинным ребенком. Катон был рад его отеческому вниманию к себе и вскоре поведал ему все о своем отце, и своей ссоре с ним, и надеждах, что с Божьей помощью они когда-нибудь придут к согласию. Отец Милсом не выразил особого оптимизма, но даже в его трезвом мнении Катон нашел для себя какую-то надежду. Иногда поздними вечерами он встречался с Бренданом и рассказывал о «делах». Брендан трудился в трущобах Манчестера, так что Катон ничем не мог его удивить. Он говорил с другом и духовником о своих открытиях и страхах. «Тем не менее в исповедальне имеешь такую власть!» — «Ты — не имеешь», — «Исповедь становится видом сговора», — «Разумеется, так оно и есть. Просто постарайся, чтобы после нее оставалась крупица неподдающейся правды». — «Они исповедуются и продолжают прежнее, на деле они для того и исповедуются, чтобы продолжать!» — «Кто может сказать, что заставляет их исповедоваться. Божья благодать распространяется на все и всех», — «Христос с этими людьми, Он в них, в самых жестоких, в самых отъявленных преступниках, но иногда Его невозможно увидеть в них», — «Просто ищи Его, старайся увидеть. Он ниспошлет тебе свет», — «Ты говорил, что я буду потрясен. Потрясает не безысходная нищета, потрясает порок. Мне казалось, что я уже видел его в себе, но я ошибался. И знаешь, отец Белл обычно говорил, что порок скучен, но нет, он заманчив», — «Он лишь кажется заманчивым. Место, где он предстает в истинном своем виде, нам недоступно».

Едва Катон начал понемногу привыкать к службе в этом районе, возникла новая идея. Орден арендовал дом в Паддингтоне, и священник, мало знакомый Катону, некий энтузиаст по имени Джеральд Дилман, пожелал учредить небольшую общину священников, которые бы жили там среди народа, его жизнью и даже трудясь вместе с ним. Катон был в восторге, когда Джеральд спросил, не желает ли он присоединиться к нему. Это было год назад; и «Миссия», как местные жители назвали их, начала работать. Изначально предполагалось, что там должны жить трое священников постоянно, а помогать им будет приходящая монахиня из обители «Пресвятого сердца». Третий священник, Реджи Пул, человек со странностями, присутствовал на начальной стадии, пока они делали ремонт и обустраивались в доме, но потом таинственным образом пропал, и позже выяснилось, что его послали в Японию. В «Пресвятом сердце» передумали посылать монахиню, возможно услышав что-то такое о Реджи. Джеральд и Катон вели дела Миссии без всякой системы, с энтузиазмом, но каждый руководствуясь собственной идеей. Больше того, Катон обнаружил, что ему очень трудно жить в столь тесной близости с братом во Христе, от которого толку было не слишком, зато болтал он без умолку. Однако, когда Миссия просуществовала некоторое время и, безусловно, укрепила свое положение, Джеральд тоже исчез из списка ее сотрудников после потасовки с одним из кающихся грешников: случай темный и приведший его со сломанной челюстью в больницу. В результате стало ясно, что предприятие необходимо спасать или закрывать. Приблизительно в это время районные власти очень кстати решили, что желательно снести всю улицу, так что проект можно было свернуть без ужасной стигмы неудачи.