Евгений Титаренко - Критическая температура Страница 9

Еще не думая, зачем ей это, решила, что найдет причину и, когда Стаська будет в учительской, – проникнет следом. Но известный путаник Неказич повел Стаську Миронова не в учительскую, а в кабинет завуча. Это упрощало задачу. Кабинет находился почти у выхода, рядом с раздевалкой, то есть в самом оживленном месте, и по этой причине, наверное, всегда пустовал. Дверь его, сколько помнит Милка, с утра до вечера была открытой, и стоило прихлопнуть ее, как через секунду она опять отходила. Люди посвященные привыкли к этому, а новички по сто раз мучительно закрывали ее за собой. И, чтобы слышать происходящее в кабинете, достаточно было пройти в раздевалку, снять свое пальто и поочередно выворачивать карманы, отыскивая пропавший, скажем, рубль, которого у тебя никогда не было. Пользовались этим довольно часто все без исключения, и потому угрызений совести никто не испытывал.

Правда, Милка подумала, что шпионит за Стаськой уже второй раз. Но ее оправдывало беспокойство, что мучило с самого утра.

Уборщица тетя Галя, которая всегда дежурила в раздевалке, меланхоличная, на редкость полногрудая и белокожая в пятьдесят с лишним лет, прекрасно знала, отчего вдруг теряются в карманах пальто рубли, и смотрела на озабоченных искателей сквозь пальцы.

В кабинете завуча историка и Стаську поджидал московский диссертант. Лет ему было от силы двадцать пять. Но ходил он, подражая стереотипным киношным профессорам, сгорбившись и словно бы не замечая никого в ученой своей рассеянности. Благодаря этому да еще благодаря козлиной бородке на круглом, гладком лице почтения среди учащихся двенадцатой школы мужская половина научной группы не вызывала.

– Видишь ли, Станислав… – услышала Милка скрипучий голос Неказича. – Если хочешь, садись!

– Я постою, – сказал Стаська.

– М-м.. – протянул Неказич, колеблясь по неизвестной причине. – Вот в этой стопке точно такие же анкеты, которые товарищи из Москвы раздавали вам раньше. Можешь ты найти здесь свою?

Зашелестела бумага.

– Вот, – сказал Стаська.

– Ну, видишь! – обрадовался Неказич. – Здесь ты писал совсем другое, чем сегодня! Может, ты пошутил? А то, видишь ли, твои ответы снижают им положительный процент… Э-э… Ну, диссертации должны быть объективны, понимаешь?.. – Неказич опять замялся, сам, видимо, толком не зная, что такое «снижает» «опросник» Стаськи Миронова. – Ну, вообще говоря, ответы твои, конечно, оригинальны. Пошутил, да?

– Не пошутил, а стал понимать все, как надо, – ответил Стаська.

– То есть переосмыслил все свои взгляды? – уточнил Неказич.

– Да, – сказал Стаська.

– За такой короткий срок?

– А я не знаю: короткий это срок или длинный, – огрызнулся Стаська.

– Ну, посмотри. Какое качество в себе и людях ты считаешь преобладающим? Ты пишешь: «Эгоизм». Значит, ты эгоист?

– Да, – сказал Стаська.

– Еще. Как ты относишься к окружающим? Ты пишешь: «Главным образом с презрением». Чего тебе не хватает для того, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливым? Ты пишешь: «Порядочности в людях не хватает».

Милка поняла, что никакого отношения к ее бедам Стаськин вызов не имеет. Анкета была его очередной глупой выходкой. Поправив для видимости на вешалке свое пальто, Милка вышла из раздевалки.

В класс она возвращалась нехотя, и Стаська обогнал ее в коридоре. Милка окликнула его:

– Что это ты написал там?

– Где?

– Я была в раздевалке, – сказала Милка.

– А-а… – Стаська поглядел в сторону. – Написал, как думаю. Врать не умею.

– Что ж ты, презираешь всех?

– Не всех, – возразил Стаська. – Но большинство. Зачем меня спрашивать, как я отношусь к людям? Люди разные, и я к ним – по-разному. Есть хорошие. Но и сволочей много. И я не собираюсь радоваться по этому поводу. Мне жить с ними, хочешь не хочешь…

Милка неприязненно, зябко поежилась. Все-таки негодяй Стаська, действительно эгоист, причем законченный. Как полено…

– О тебе Инга беспокоилась, – ни с того ни с сего сообщила Милка, вспомнив, что Сурина тоже заглядывала в раздевалку, когда она исследовала там свое пальто.

– Знаешь что… Вон идет… – Стаська показал головой за спину, откуда приближался к ним Юрка, будто видел затылком. – А в мои дела не лезь. Я в твои не лезу. – И, круто повернувшись, он зашагал прочь.

Милка могла бы многое понять, но предательства… Откровенного, подлого, не по-мужски мелочного… Почему он так разговаривает?!

С трудом подавила в себе бешеную – до слез – ярость, чтобы не выказать ее Юрке.

– Куда ты ходила?

– Подслушивала. За что Стаську вызвали.

– За что?

– Да. так… Ерунду наплел в «опроснике»…

Юрка смотрел ей в лицо, а она в Юркину грудь за отворотами рубашки, потому что, несмотря на все свое бесстрашие, немножко робела под его взглядом, и еще потому, что ей нравилось глядеть на загорелую Юркину грудь в белых, свободно распахнутых отворотах.

Подняла глаза и сразу чуточку покраснела.

Юрка улыбнулся своей всегдашней осторожной улыбкой, хотел что-то сказать, но в это время мимо них прошла со стороны учительской Клавдия Васильевна. Оба проводили ее глазами.

Немножко пришибленная по обыкновению, Клавдия Васильевна выглядела на этот раз и вовсе разбитой. Какими-то неуверенными, болезненными шажками не прошла, а медленно протащилась к выходу, бесцветная, сгорбленная.

В груди Милки опять без причины возродилась ярость, так что захотелось вдруг разреветься. Почему сегодня все, что бы ни случилось, задевало ее?!

Юрка заметил перемену в Милкином лице.

– Что с тобой?

– Не знаю, Юра!.. – с трудом проговорила она, виновато поморщив лоб и ненадолго поджав губы. – Плохо мне почему-то сегодня. Словно что-то должно случиться! – призналась Милка и сама испугалась своих мыслей.

– Это ты из-за кражи? – Он дотронулся до ее руки.

Милка кивнула.

– Из-за нее тоже. А потом еще из-за чего-то. Сама не знаю. Взвинченная вся!

– Не принимай все так близко! – сказал Юрка. – Тебе-то какое дело до этого?

Она кивнула.

– Да я ничего! Это так… – И, чувствуя, что не может она сейчас разговаривать с ним, глядеть на него, просто совершенно не может, хотя для этого не было никаких оснований, она попросила: – Я пойду, Юра?.. Это так у меня, случайно…

Милка решила больше ни о чем не думать, ни из-за чего не волноваться, но все-таки не выдержала, остановила одиноко проходившего по коридору Ашота.

– Ты кого-нибудь видел вчера во дворе? Кроме меня, – решительно уточнила Милка. – Ну, кроме нас… Видел еще кого-нибудь?

Ашот глянул на пол, потом на Милку. Тряхнул головой.

– Нет.

– Врешь!

– Сказал – нет! – категорически повторил Ашот. И по лицу его было видно, что ничего другого он не скажет.

Милка вздохнула, отходя от него. И на смену недавней взвинченности как-то сразу пришло опустошающее безразличие. Ей стало вдруг все равно – до скуки.

Заявление Ашота ничего не значило: он был в хороших отношениях со Стаськой, еще когда тот жил во дворе по улице Капранова… Категоричность Ашота почти наверняка доказывала противоположное тому, что он говорил… И некоторое время Милка думала об Ашоте Кулаеве.

Потом, в связи с письмами, припомнила Юркино признание на школьном балу: «Миледи, вы мне очень нравитесь…» Кто и когда прозвал ее Миледи? Раньше, в пору увлечения романами Дюма, это даже нравилось, а затем стало привычным, как собственное имя. Глупо, конечно…

Возвращаясь к тайным перипетиям жизни Клавдии Васильевны, подумала: «А у Неказича есть дети?» И вспомнила: да! Четверо. К тому же молодые. Он женился лет сорока… Начинала вырисовываться личность адресата. Но это не вызвало у нее никаких определенных эмоций.

С трудом дождалась конца занятий.

Еще на уроке Неказича Милке было совершенно безразлично, как там и что думает о ней Стаська Миронов. И отчуждение его, и хамская записка затронули ее лишь постольку-поскольку. Но чем откровеннее он избегал разговора с ней, тем настоятельнее становилась для Милки необходимость в таком разговоре. Капризом это было или естественным желанием прояснить отношения, но идея увидеться со Стаськой один на один сделалась к последнему уроку просто навязчивой. Если не сказать болезненной, как у психопатки какой-нибудь. Милка даже взяла ручку, листок бумаги и хотела отправить ему еще одно послание: «Нам обязательно надо поговорить». Устыдилась. Она трижды пыталась наладить с ним контакт, все три раза начиная, по сути, одинаково: с того, что им надо поговорить, и он трижды недвусмысленно отвергал ее попытки.

С Юркой относительно вечера они условились, так что после занятий Милке без труда удалось избежать с ним встречи. Своей всегдашней попутчице Ляльке Безугловой она сказала: надо забежать в универмаг. Потом испугалась, правда: вдруг Лялька захочет пройтись до универмага? Но та, к счастью, покупать ничего не собиралась.

Милка одной из первых забрала с вешалки свое легкое, в серебристую клеточку пальто и, выйдя из школы, направилась в противоположную от улицы Капранова сторону – туда, где останавливались трамваи на юго-запад, и где, направляясь домой, не мог не появиться Стаська.