Генрих Бёлль - Долина Грохочущих копыт Страница 9

III

– Что она кричала? – спросил Гриф.

– Разве ты не расслышал?

– Нет, а ты? Что она крикнула?

– «Иерусалим», – сказал Пауль тихо. – «Иерусалим» – она кричала это и после того, как поезд прошел. Пойдем. – Он обескураженно посмотрел на пистолет, пистолет он теперь держал дулом книзу, не спуская большого пальца с курка. А он-то думал, что выстрел будет громкий и пистолет задымится; представлял себя стоящим у полотна дороги с дымящимся пистолетом в руках, но пистолет не дымился, он даже не стал горячим. Пауль осторожно провел указательным пальцем по стволу, потом убрал палец. – Пошли, – сказал он. Слово «Иерусалим» я расслышал, думал он, но не знаю, что она хотела этим сказать.

Они свернули с дороги, тянувшейся параллельно рельсам; Гриф держал под мышкой банку с повидлом, которую прихватил из дома, Пауль нес пистолет; в лесу, когда на их лица упала зеленая тень, они разом остановились и поглядели друг на друга:

– Ты вправду решился на это?

– Нет, – сказал Пауль, – да нет же, надо… – Он; покраснел и отвернулся. – Ты разложил мячи на дереве?

– Да, – сказал Гриф, – они все время скатывались, но потом я нашел в коре выемку.

– Какое между ними расстояние?

– В ладонь шириной, как ты велел… Послушай, – добавил он тише и остановился, – не могу я вернуться домой, не могу. В эту комнату… Ты ведь понимаешь, что в эту комнату мне путь закрыт. – Он переложил банку с повидлом в другую руку и, когда Пауль хотел было пойти дальше, схватил его за рукав куртки.

– Да, – согласился Пауль, – я и сам не стал бы на твоем месте возвращаться в эту комнату.

– Мама заставит меня убирать. Послушай, это просто невозможно… ползать по полу, вытирать стены, книги, все убирать, а она будет стоять рядом.

– Да, это невозможно. Пошли!

– Что мне делать?

– Обожди, сперва мы постреляем, идем…

Они пошли дальше, время от времени поворачиваясь друг к другу зелеными лицами. У Грифа вид был испуганный, Пауль улыбался.

– Ты должен меня застрелить, – сказал Гриф, – послушай, ты это просто обязан сделать.

– Ненормальный, – сказал Пауль, закусил губу, поднял пистолет и направил его на Грифа; Гриф быстро нагнулся, тихонько заскулил, и Пауль сказал:

– Видишь, ты уже собрался орать, а пистолет, между прочим, стоит на предохранителе.

Они вышли на прогалину, и Пауль приставил ладонь к глазам; зажмурив один глаз, он рассматривал теннисные мячи, которые лежали в ряд на поваленном дереве: три мяча еще были в своей первозданной красе – белые и волосатые, как овечки, остальные уже успели испачкаться о влажную лесную землю.

– Иди, – сказал Пауль, – и поставь банку между третьим и четвертым мячами.

Гриф заковылял по прогалине и кое-как, криво, поставил банку позади мячей – каждую минуту она могла опрокинуться назад.

– Расстояние слишком маленькое, не лезет она между третьим и четвертым.

– Мотай оттуда, – сказал Пауль, – я стреляю. Иди сюда.

Он обождал, пока Гриф не встал рядом с ним в тень, поднял пистолет, прицелился и спустил курок; эхо первого выстрела испугало его, и он начал яростно расстреливать всю обойму; звонкое эхо двух последних выстрелов вернулось из леса обратно, когда мальчик давно уже перестал стрелять. Мячи лежали на том же месте, даже банка с повидлом была цела и невредима.

Наступила тишина, слабо пахло порохом… А Пауль все еще стоял в той же позе с поднятым пистолетом, и казалось, он простоит так весь свой век. Он побледнел, холод неудачи замораживал ему кровь, в ушах звенело уже отзвучавшее эхо – отрывистый сухой лай. Эхо запечатлелось в памяти. И память повторяла его без конца. Мальчик с усилием закрыл глаза, потом опять открыл их: мячи лежали на том же месте, и даже банка с повидлом была цела и невредима. Вытянутая рука медленно опустилась, Пауль посмотрел на нее так, словно она вернулась откуда-то издалека, ощупал пальцами пистолетный ствол – слава богу, на этот раз он немного нагрелся. Ногтем большого пальца он вытянул обойму, потом вложил другую и поставил пистолет на предохранитель.

– Иди сюда, – сказал он тихо, – теперь твоя очередь.

Он сунул в руку Грифу пистолет, показал, как надо и водить курок, отошел назад в тень и, пытаясь примириться с собственной неудачей, подумал: надеюсь, хоть он-то попадет, хоть он-то попадет.

Гриф вскинул руку с пистолетом вверх и начал медленно опускать ее. Где-то он это вычитал, подумал Пауль, похоже, что он это где-то вычитал.

Стрелял Гриф не так, как Пауль, а с длинными паузами – выстрелит один раз и остановится, но мячи все равно лежали не шелохнувшись, и банка стояла на том же месте; под конец Гриф не выдержал и пальнул три раза подряд, и эхо, трижды пролаяв, вернулось назад и мальчикам. Однако поваленное дерево с шестью тенисными мячами и банкой сливового повидла было как заколдованное; оно застыло невдалеке, будто диковинный натюрморт.

Только эхо долетало из леса да слабо пахло порохом; покачав головой, Гриф отдал Паулю пистолет.

– Один выстрел у меня еще в запасе, – сказал Пауль, – ведь в первый раз я выстрелил в воздух. А после каждый может выстрелить еще по два раза, и один патрон у меня останется.

Теперь Пауль долго целился, хотя в глубине души знал, что все равно промажет, и он, в самом деле, промазал, эхо этого выстрела прозвучало жидко и одиноко, оно словно красный огонек проникло в тело мальчика, покружилось немного и снова вылетело. И Пауль почему-то сразу успокоился и спокойно отдал Грифу пистолет.

Гриф покачал головой:

– Цели чересчур мелкие, надо выбрать что-нибудь покрупнее, может, вокзальные часы или рекламу «Пиво оружейника».

– А где эта реклама висит?

– Напротив вокзала, на углу, там, где живет Дрёнш.

– А может, лучше выстрелить в оконное стекло или в самовар у нас дома? На этот раз мы во что бы то ни стало должны попасть. Неужели ты, правда, попадал из своего пистолета семь раз из восьми? В консервную банку в тридцати шагах?

– Нет, – сказал Гриф, – я вообще никогда раньше не стрелял. До сегодняшнего дня я никогда не стрелял.

Он подошел к дереву и столкнул ногой мячи и банку с Повидлом; мячи покатились в траву, банка упала и зарылась в рыхлую землю, на которой ничего не росло из-за тени от поваленного дерева. Гриф схватил банку, хотел швырнуть ее об дерево, но Пауль удержал его руку и опять поставил банку на землю.

– Брось, не надо, – сказал он, – брось, не надо, пусть она зарастет травой, густой травой… – И он представил себе, как трава постепенно закрывает банку, как бугорок обнюхивают лесные звери и как из него вылезает целая колония грибов, а потом, много лет спустя, он идет в лес гулять и находит заржавевшие гильзы И банку с замшелым разложившимся повидлом. Пауль снова взял банку, положил ее в яму на краю прогалины и ногами забросал мягкой землей. – Оставь ее в покое, – сказал он тихо. – И мячи тоже… Мы с тобой горе-стрелки.

– Все ложь, – сказал Гриф, – все ложь и обман.

– Да все, – согласился Пауль, Но, ставя пистолет на предохранитель и засовывая его в карман, он шептал: «Иерусалим! Иерусалим!»

– Откуда ты узнал, что она уезжает?

– Встретил ее мать по дороге к тебе.

– Но она ведь вернется?

– Нет, она больше не вернется.

Гриф снова вышел на прогалину и толкнул ногой мячи, два из них, белея в траве, беззвучно покатились в темный лес.

– Иди сюда, – сказал он, – погляди-ка. Мы целились слишком высоко.

Пауль медленно подошел к нему и взглянул на расщепленный куст ежевики, на изрешеченную пулями ель – свежая смола, сломанная ветка.

– Пошли, – сказал он, – будем стрелять в рекламу «Пиво оружейника», она величиной с доброе колесо.

– Я не вернусь в город, – сказал Гриф, – исключено, поеду в Любек, билет у меня в кармане. Больше я никогда не вернусь.

Они медленно шли той же дорогой, какой шли сюда! нот и шлагбаум, сплошная стена виноградников, постав» ленных в ряд, машин как не бывало; теперь музыка доносилась уже из города. Мальчики влезли на каменные столбы кладбищенских ворот, уселись на одинаковой высоте метрах в трех друг от друга, закурили..

– Чествуют победителей, – сказал Гриф. – Большой тарарам, нацепили на лбы виноградные листья. Посмотри вниз, на дом Дрёнша, видишь эту громадину – рекламу «Пиво оружейника».

– На этот раз я не промажу, – сказал Пауль. – Му как, пошли со мной?

– Нет, я останусь здесь; буду сторожить здесь, пока ты не разнесешь ее вдребезги. Тогда я не торопясь

пойду в Дрешенбрунн, сяду в поезд и поеду в Любек. Буду там плавать, подолгу плавать в морской воде, и, бог даст, на море подымется шторм, высокие волны, горы соленой воды.

Они молча курили, время от времени переглядываясь; улыбались друг другу и слушали шум города, который с каждой минутой становился громче. Копыта, в самом деле, грохотали? – спросил Гриф.