Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная Страница 9

А вот что касается других разговоров, то в основном я-то очень хорошо помню, он все больше про нашего пращура расспрашивал, про писаря пугачевского. Он тогда обо всей той пугачевской эпопее роман писал. Тот изверг вместе со своим многотысячным войском Оренбург долгое время в осаде держал, чуть было не взял город. Что-то ему помешало. Но преград, говаривают люди, особых и не было. Голодом морил наш город не один месяц, без воды, почитай, оставил жителей в крепости. А потом развернулся неожиданно и ушел. Бог от него отвернулся, от злодея. Пути ему больше не было. Земля после этого гореть у него под ногами стала. Дмитрий Наркисович до того, как к нам по этим делам обратился, долго архивы изучал, читал многие тома следственного дела, которые российский прокурор Шувалов по велению императрицы Екатерины вел. Потом заключение следственной комиссии анализировал. Прежде чем казнить изверга, императрица специальную комиссию назначила, чтобы все злодеяния негодяя описать, ничего не пропустить. Все по закону, как положено.

И у нас поэтому Дмитрий Наркисович все вызнавал, выспрашивал, выпытывал в подробностях, что родители нам рассказывали да дед с бабкой. Пращура-то нашего казненного, сказывают, он в следственных документах Шувалова и обнаружил. Ничего не утаил под пыткой негодяй Пугачев, все рассказал в тайной канцелярии. И истории об интимной жизни императрицы, которые выдумывал и которые до сей поры народ вспоминает. И о предателях-дворянах, презревших свой долг перед Отечеством и из корысти переметнувшихся к убивцу. Таких, как Швабрин из крепости близ Оренбурга, помогавший злодею расправляться с благородными людьми своего сословия, не изменившими присяге, данной царю и Господу. И о тех, кто случайно, как Гринев, обманом были втянуты в Емелькины сети. И о некоторых купцах, снабжавших разбойника провиантом, чтобы только он их конкурентов устранил, разорил, разграбил, а дело их им, предателям, передал. Деньги они-то, злодеи, пуще матери родной любили, как выяснилось. Вот там-то и упоминался наш пращур, о котором из документов Дмитрий Наркисович узнал. А говоря с нами о тех временах и пугачевском бунте, особенно нас расспрашивал об истории, связанной с нашим Спасом Нерукотворным. Уж больно сильно его эти истории заинтересовали. А уж как увидел Спаса, так и обомлел… Мы тогда много чего ему рассказали из того, что знали. А потом даже на экскурсию его на тот берег Урала водили, где норы и окопы, войском Пугачева понаделанные, до сей поры близ самой воды остались.

У Михаила Васильевича от этого рассказа, хоть и не любил он семейных историй, буквально пересохло в горле. Дабы избежать этого и не выказывать особого интереса ко всей этой истории, он небрежно протянул руку к столу, налил привычно из штофа рюмочку черничной настойки и, не торопясь, маленькими глотками, опорожнил свою граненую меру. Хотя слушать продолжал не отрываясь, что не так часто бывало в его жизни.

— Да и то правда, — продолжала Ольга Петровна, — что особенно тогда приглянулась Дмитрию Наркисовичу наша Машенька… Уж я-то своим женским глазом и внутренним чутьем это поняла сразу. По взглядам его, по жестам, по словам… А уж когда она овдовела, стала настоящей хозяйкой Айдырлы, тут и вовсе зачастил к нам в дом. Он и туда, на прииск, не раз наведывался.

Когда Дмитрий Наркисович-то свои «Приваловские миллионы» писал, да и «Золото», «Золотопромышленники» и многие другие известные теперь романы, он ведь сколько по Уралу поездил, сколько исколесил, сколько намотался. Предостаточно будет не для одного, а для целого десятка писателей, почитай. А вот лучше Айдырлы, как сам говаривал, так и не увидел. Михаил Васильевич, как считаешь, спросить его давно хочу, но стесняюсь: правда ль, что героиня его книги Наденька Бахарева во многом нашу Марию напоминает? Может, это она и есть, а? — засмеялась и зарделась одновременно Ольга, задавая свой вопрос.

— А что, матушка, так и спроси у него, как хочешь. Возможно, так оно и есть. Но пусть лучше он сам об этом тебе скажет без утайки. Чай не чужой человек вам Дмитрий Наркисович, да и мне интересно будет услышать об этом, — пробубнил басом себе под нос Михаил Васильевич.

В этот момент шумная компания гостей во главе с Марией Петровной буквально ввалилась в комнату, наполнившуюся мигом громкими голосами, смехом, шутками. Машу сопровождали Дмитрий Наркисович, ее советник — молодой инженер, вернувшийся из Германии, где обучался, Илья Ляховецкий, талантливый ученый и известный рудознатец Евгений Козлов.

Машенька была в преотличном настроении — говорлива, энергична, как всегда, и удивительно обаятельна. Ее летняя панамка с гирляндой цветов выглядела сегодня как нельзя кстати. А особую привлекательность Марии придавала, конечно, близость Дмитрия Наркисовича, на которого она, скорее всего, хотела произвести впечатление гораздо большее, чем на всех остальных, что ей и удавалось.

Шумная компания вскоре уселась за стол. Смех не утихал. Говорили все разом, каждый о своем и все одновременно. А вскоре к ним присоединился с гостями и приехавший прямо с вокзала брат Василий, княгиня Надежда фон Дрейер с отцом и, как и предполагала Ольга, лихой казак в заправленных в хромовые сапоги галифе с широкой красной полосой, в синем, застегнутом на все пуговицы мундире с Георгиевским крестом — лидер украинской Оренбургской общины Филимон Петрович, который не смог игнорировать предложение Василия Васильевича посетить его гостеприимный дом, тем более в такой веселой и интересной компании.

Сколько пили, сколько ели, сколько смеялись и шутили, Михаил Васильевич, придя домой, и упомнить не мог. До того все было хорошо, весело и душевно!

Уже у себя дома, ложась спать на свою просторную, мягкую, с высокой подушкой кровать и перебирая в уме все мелочи и детали такого замечательного, приятного, во всех отношениях дня, он вдруг подумал, что, как ни странно, ни брат, ни его жена никогда не рассказывали затронутой сегодня истории, связанной с Емелькиным писарем и Спасом Нерукотворным.

«Не та ли это икона в углу в отдельной комнате, которую я у них видел и даже молился перед ней? А если та, то в чем ее секрет? Большая, конечно, красивая, по всему видно, старинная и безмерно дорогая, но разве в этом тайна? Нет, наверное, здесь не все так просто, как мне кажется на первый взгляд. Давненько я таких насквозь пронизывающих глаз не видел. А может, и никогда не видел», — подумал он, засыпая и воочию представив себе грозный Святой лик в доме Ольги Петровны.

«Нужно будет обязательно спросить обо всем этом у Василия и у Ольги, тем более что она сама мне это обещала», — подумал Михаил Васильевич и провалился в глубокий сон. Стрелки на циферблате его раскрытого брегета фирмы «Павел Буре», лежащего вместе с цепочкой возле лампы с большим розовым абажуром на прикроватной тумбочке гамбсовской работы, показывали пять часов утра.

ГЛАВА 3

Заклинание «Коротышки»

Самолет авиакомпании «Сибирь», рейсом из Красноярска, приземлился точно по расписанию: в 12 часов 15 минут пополудни. Май стоял в Москве превосходный: не особенно жаркий и не дождливый. И вышедшим на трап пассажирам в глаза ударило яркое, почти летнее солнце.

— Какое сегодня число? — спросил Вогез одного из сопровождавших его охранников, высоченного детину с густым бобриком черных волос.

— С утра было шестнадцатое, — спокойно пробубнил тот.

— А что это за день такой, не знаешь, случайно?

— Тот мумзель в рясе, с которым мы «забивали стрелку» две недели назад, говорил, что какой-то особый религиозный праздник, если я не путаю. Но самым для тебя главным, если ты не забыл, он назвал все же шестнадцатое августа. А почему, я так и не понял.

Странное чувство охватило Вогеза при этих словах, и он сам не знал и даже не догадывался почему. В общем-то оно не покидало его уже больше двух недель. С того самого момента, когда по наводке Сашка — его старого школьного и лагерного товарища, легко и почти без всяких потерь, как обычно, взяли в старой церквушке на Яузе здоровенную икону. Всю в серебре с огромным нимбом из чистого золота вокруг лика, сплошь в огромных драгоценных камнях по всему полотну, да еще под стеклом. Изображение на ней Иисуса Христа на фоне то ли полотенца, то ли простыни, по разумению Вогеза, — неповторимый образ, особенно глаза, которые, можно сказать, прожгли его насквозь. Ни на минуту не забывал он их с того самого момента, когда впервые увидел его. Даже во сне. Так же, впрочем, как и заклинания ни за что ни про что пришитого из «Макарова» священника о том, что икона эта чудотворная и привезена якобы из древней Византии. И что трогать ее никому нельзя. Что изображение на этой, сзади на самой середине склеенной доске, бормотал тот, создано чуть ли не по воле самого Иисуса в помощь страждущим, совестливым людям. Что владыка мира, по словам того же священнослужителя, одновременно является и его судьей, и будет творить свой последний суд над теми, кто предал предписанные христианской моралью законы и заповеди Господа.