Василий Ершов - Страх полета Страница 9

Во втором салоне прохаживалась бригадир, старшая бортпроводница, статная, с сохранившейся фигурой женщина средних лет. Наводила последний блеск, давала указания двум молоденьким девчушкам, те подправляли мелочевку, открывали крышки багажных полок, раскладывали принадлежности в туалетах.

Бригадир обернулась: знакомое лицо...

- О, командир! Николай Петрович! - Подошла поздороваться, улыбаясь доброй, откровенной улыбкой. Климова проводницы любили, и лететь с ним считалось за удачу. Климов, мучительно вспоминая, как зовут бригадира (Оля? Ира? Вера? - какое-то короткое имя) поздоровался, девчата хором ответили, он перекинулся несколькими словами с бригадиром: погодка вроде есть, если быстренько посадят пассажиров, то прорвемся.

- Уж с вами, товарищ командир, точно прорвемся, - спокойно ответила бригадир, поправляя на груди табличку с именем. - С вами хоть куда!

- Да и с вами тоже хоть куда, если пригласите, - отшутился, сощурившись, Климов. Таки разглядел большую первую букву имени на табличке: "О" - ага, значит, Ольга ее зовут.

- Ольга Ивановна! Ольга Ивановна! - как раз позвала одна из проводниц, - автобус идет, пассажиры!

- Так, девочки, по местам, принимаем! Учтите: люди раздражены; работать вежливо и спокойно! Следите за багажными полками!

Ну, работайте, - капитан зашагал по салону к пилотской кабине, потом спохватился, оглянулся: - теплой одеждой-то запаслись? Там морозец с ветерком!

Он заботился о проводницах, как о собственных детях. За это его и любили.

* * *

Пассажиров собирали долго. После задержки дежурные по посадке как всегда не досчитались нескольких человек, и динамики в вокзале настойчиво приглашали опоздавших к выходу на перрон. В салонах ходили и ходили взад-вперед бортпроводницы, считали, пересчитывали и снова начинали считать пустые кресла. А пассажиры, натерпевшиеся в ожидании, дергающиеся каждый час при очередном переносе задержки, объявляемом по вокзальному радио, и, слава богу, дождавшиеся и усевшиеся на свои места, - измученные и смертельно уставшие пассажиры, наконец, разжались и начали проявлять свою сущность. Одним хотелось пить, другим курить, третьи просились в туалет, четвертые ворчали, чтобы сосед не толкался, да чтобы сзади в спину не упирались колени, да чтобы не орал младенец; они ждали, когда их, наконец, накормят и можно будет подремать. Некоторые с ужасом вцепились в подлокотники: они разожмут пальцы, может быть, только в наборе высоты после взлета. Кто-то просил гигиенический пакет... нет, два... и рядом: "и мне тоже"... Иной разложил на коленях ноутбук и углубился в работу - таких, с ноутбуком или раскрытой книгой, было, может, человек пять.

Колоритный мальчик, ортодоксальный еврей, в своей тюбетеечке, разложил на коленях толстую книгу, листая ее справа налево, водил пальцем по крупным непонятным знакам и, раскачиваясь взад-вперед, молился; пейсы качались в такт.

Один из самых уж замордованных пассажиров сорвался и стал орать на бортпроводницу, та начала что-то ему доказывать... Ольга Ивановна с застывшей дежурной улыбкой подбежала улаживать конфликт, тихонько пеняя молодой девчонке, что та поддалась на провокацию; потом схватила микрофон и проникновенным голосом стала уговаривать пассажиров снять сумки с багажных полок. В открытую дверь пилотской кабины обрывками доносилось: "для вашей же безопасности... снимите вещи... сволочи!" Не успело ошеломленное ухо капитана убедиться в столь явно выраженной недоброжелательности, как в динамиках повторилось: "с полочек, с полочек сумки снимите, пожалуйста". Ну, слава богу, ослышался...

Каждый раз, видя и слыша суету в салонах перед полетом, Климов испытывал внутри сложное ощущение, которое потом, в продолжение всего полета, будоражило привычные размышления о сути его работы в небе. Оно складывалось из осознания чувства беспомощности этих, доверившихся ему, капитану Климову, полутора сотен людей, заглядывающих в глаза со страхом, любопытством и надеждой, - и гордости за то, что именно он-то, вот здесь, сейчас, - и справится с полетом, вот этими руками. А кто же еще.

В долгих полетах, вися между небом и землей, он задумывался о философии и психологии пассажирских перевозок. Он задавал себе вопросы, которые должны вставать в небе перед каждым зрелым человеком: о страхе и трусости, о труде, о мастерстве, об ответственности, о жертвенности, о предназначении и подвижничестве, о смене поколений, о путях прогресса. Хлеб насущный теперь интересовал его, старика, только как средство поддержания жизни.

Последнее время, в связи с рядом катастроф и поднятой вокруг них общественной шумихой, Климов размышлял, ни много ни мало, - о судьбах цивилизации. Он как раз нынче перечитывал "Машину времени" Уэллса; потрепанная книга и сейчас лежала в его потертом летчицком портфеле, рядом с бритвой и парой чистых носков.

Бессмертное произведение обрело в нынешний век еще большую достоверность предвидения, прозорливости великого фантаста. Климов, листая знакомые страницы, находил в них все новые доказательства и подтверждения ходу своих мыслей.

Как-то, в очередной раз коротая вечер с соседом за рюмкой, Климов проворчал:

- Нет, ну, цивилизация! Ну, элои! Всего боятся, платят такие бабки за безопасность, за гарантии, за страх! А давайте все станем обеспечивать ихнюю безопасность!

- Не ихнюю, а их. - Старый вояка таки знал грамоте.

- Их, нашу, - всех! Давайте все друг друга охранять! А кто ж тогда производить-то будет?

- Это точно, - соглашался чуть осоловевший друг. - Это ты правильно сказал. Кругом одни охранники. Инспекторы, контролеры, бойцы. Мои ребята вон после демобилизации пошли в охрану. Сидят, груши околачивают. Пилоты! Эх... - он наливал еще по маленькой.

- Их же орда! - горячился Климов. - Миллионы! А наша служба авиационной безопасности! Понабирали девчонок, дочерей своих пропихнули... Бдят! Аппарат раздули - больше летного отряда! И, главное, пассажир думает, что это же недаром столько людей занято. Бойся! Опасность везде! Трясись! А потом в самолете истерики закатывают.

- Говорят, штаны на досмотре снимают? - интересовался новшествами старый офицер.

- Штаны, не штаны, а ремни точно снимают. Мужик стоит в очереди, штаны в руках держит. Тьфу! Какой умник придумал?

- Да... дожилось человечество. Штанов боится.

Как и все летчики, Климов возмущался тем, что его перед каждым вылетом, так же, как и пассажиров, прогоняют через рамку сканера, раздевают, заставляют снимать обувь и просвечивают личные вещи рентгеном. Выходя после досмотра на перрон, он, в бессильной злости от перенесенного унижения, оборачивался и ворчал:

- Нашли террориста... суки. Тьфу, чтоб вас... сами себя уже боитесь! - Он досадливо махал рукой и спешил к самолету, утешая себя тем, что это, может, уже крайний раз... скоро пенсия... надо нервы беречь.

Климов вспоминал прогнутые койки, бегущих тараканов в занюханном профилактории, ободранную штурманскую, и горько ухмылялся. Какие миллионы уходят, вместо обустройства жизни, - уходят на страх!

А элои, все равно, нет-нет - да и попадают в пищу морлокам: самолеты-то все равно падают. Но причины падений не имеют ничего общего с этой бесчисленной службой охраны.

К комфорту и удобствам за свои деньги, к страху и беспомощности, к нравственной деградации катится потребительская цивилизация в своем, так сказать, развитии.

Так думал о жизни в полетах старый пилот Климов.

Оглядываясь на толпу трусящих пассажиров, он жалел их, потребителей движения, мудрой, грустной, чуть презрительной жалостью. За долгие годы полетов, в самых непредсказуемых, немыслимых для обывателя обстоятельствах, выкрутившись и потихоньку обсыхая после пережитого страха, он всегда испытывал заслуженную гордость творца, созидателя нового, никем еще не испытанного полета.

Да и что делить людей на искусственные категории. Ты потребляешь после работы, а на работе ты созидаешь что-то нужное другим.

Проходя через хомут и кося глаз на наблюдающих охранителей, он никак не мог представить себе, что эти люди созидают безопасность. Конвейер...

Он не верил в эту, не так давно выдуманную, пришедшую из-за бугра авиационную безопасность. Но в безопасность полета, созидаемую слаженной работой экипажа, технического состава, диспетчерской службы, других необходимых аэродромных служб, - он верил свято, потому что обеспечивал ее в воздухе, лично, головой и руками, всю жизнь.

Понимая, что человек, независимо от того, потребитель он или созидатель, все равно - живая, трепещущая душа, - он ради этой души боролся. Он так старался доставить людей через пространство и стихию, чтобы человек таки понял, кто же есть главный в небе, кто же действительно обеспечивает безопасность, кто же кого, в конце концов, кормит в авиации, да и не только в ней. Чтобы люди долетели и встретились с ожидающими их на земле. Чтобы их дети тянулись не к жвачке для глаз, а к живому, настоящему штурвалу.