Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть Страница 9

Соня забыла о лечении духовных недугов и отпущении грехов. Время потеряло отчетливость, секунды задумчиво перетекали из одной в другую. Соне было интересно переживать моменты чужой жизни, в которых, как выяснилось, и она, совершенно о том не подозревая, сыграла маленькую роль… Ах, вот почему близкие несли ей свои исповеди… Она просто умела слушать.

— А прочитайте мне эти стихи… Если можно.

— Да какие стихи! Ерунда.

Сказали — приданого нет…А этот бесконечный светв придачу к звездам и луне,любовь моя — приснились мне?Ну разве не богат мой дом:хрусталь — сосульки за окном,чиста, как зеркало, река,как наволочки — облака,на ветках — иней кружевной,и солнца золото со мной —его тут через край с утра,как вечерами — серебра…Не моль и плесень в сундуках,а целый мир в моих руках,и знает пусть народ окрест,что я богаче всех невест!

— Неплохо, — сдержанно похвалила Соня.

— Спасибо. — Она смутилась, польщенная. — Так и жили. Придет Павел с работы, а я ему — борщ и стихи. Весной заскучал по Украине. Поехали к нему на родину, она тогда еще заграницей не была. Новая родня приняла меня ни хорошо, ни дурно — никак. Но домик небольшой купить помогли. Я сына родила, через год — второго. Мальчиков моих… Как он их любил! Натрудится за день, устанет, а все равно с ними вошкается…

Сонина спина уловила вибрацию — по телу соседки пробежала судорога, током пробившая бесчувственный холод скамьи. Глаза снова ярко блеснули. Слезы? Нет, отсвет из окна. Рука поднялась в легком жесте и, чуть задержавшись на уровне груди, упала, будто надломилась в локте… И вдруг тишину прорвал полузадушенный крик:

— Они сгорели! Мои мальчики!

Притаившись в тени, Соня сидела не шевелясь, как мышь в западне. В голове гуляли сквозняки. За толстым окном в зале ожидания царила безмятежность.

— Я в магазин бегала, — хрипло прошептала Мария сорванным голосом. — Получаса хватило, чтобы жизнь наша кончилась. На похоронах… не плакала. Не могу при людях. Павел, пьяный, взъярился: «Хоть бы слезинку уронила! Спокойная, как все вы, якуты!» Со зла сказал, конечно… Домой стал заявляться поздно, часто выпивший, и я собралась уехать. Кое-как дождалась сорока дней. Что на поминках было — не помню, только глаза его злые. Чужой, жестокий, взял меня ночью грубо… Просто — взял. Я до утра глаз не сомкнула, пока он храпел рядом. Вот любовь моя — карусель — блуждает, кружится, не остановить… Оксана — подарок той ночи. Ему это имя нравилось. У дочки и губки, и волосы папины, и подбородок с ямочкой… Павел о девочке нашей не знает. Я уехала на другой день после поминок. Вернулась и не жила… не жила… Мать от Павла письмо получила, спрашивал, как я да что. А мне не до него совсем. Поняла, что залетела. И когда! В сороковины! Почти всю беременность пришлось на сохранении лежать. Чуть не померла.

Мария вздохнула. Кусочек пепла упал на изогнутую ножку скамьи. Зарница окурка, описав полукруг, погасла в каменной урне.

— Исполнилось дочке три года, и мы с ней сюда приехали. Здесь подруга моя школьная обосновалась. Помогла устроиться на завод, комнату дали. О Павле я старалась не вспоминать, да куда от сердца денешься… Если б не Оксана… Прошлой осенью прибежала дочка из коридора сердитая — коридор в общаге длинный, детворе раздолье носиться — и пожаловалась, что большие девочки «безотцовщиной» обозвали. Ясно море, думаю, взрослые слова повторяют. Но не без затей оказались девочки, не поленились Оксане растолковать, что это такое — безотцовщина. Руки-то у меня и опустились. Я для своего ребенка хоть звездочку с неба достану, а папу — как?! Дочь говорит: «Ты, мам, не плачь, я им сказала, что у нас есть папа — сосед дядя Коля». Оксана не зря Николая в папы записала, он ее баловал. То коробку дорогих конфет принесет, то книжку, а ко дню рождения специально для нее заказал куклу. Этих кукол одна маленькая артель мастерит — глухие художники, его друзья. Раньше дело у них вроде бойко шло, заказы даже из-за рубежа поступали, нынче все хуже, поэтому куда попало сдают, лишь бы деньги выручить. Анупама — тоже их работа. А та кукла мне почему-то сразу не понравилась. Красивая, но с тревожным лицом, глаза — не глаза, точно чаши печали… До того я не сильно задумывалась о щедрости соседа, ведь Оксана сама как куколка, все восхищаются, аж беспокойно. Тогда-то и дошло: тактика! Он таким образом ко мне клинья гнул. Поразмышляла я, и то ли дочкины слова душу разбередили, то ли еще что, захотелось чего-то стабильного, семейного… Николай симпатичный, добрый. Правда, немного вспыльчивый и… глухой. Вернее, слабослышащий, с нечеткой речью. В детстве от осложнения повредился слухом.

Мария внезапно поднялась и достала из урны бумажную коробку. «Что собирается делать?» — удивилась Соня. Разодранная в клочья коробка вспыхнула маленьким костерком.

— Руки погреем.

Лицо Марии, подсвеченное снизу, как лампадой, еще больше напомнило лик на иконе. Лицо было тревожным… глаза — чаши печали…

— Сперва жили дружно. Оксана к нему привязалась — папа, папа. Но через несколько месяцев я поняла: он мне в тягость. И Коля понял. Ревнивый был, начал добиваться, чтобы рассказала ему о Павле. Я объяснила: не сошлись характерами. Ни слова о сыновьях… Голову ломала, как теперь разойтись по-доброму, и все тянула из-за дочки. А тут друзья пригласили на новоселье. Я не хотела идти, будто чуяла, Коля настоял. Оксану к подруге отвели… В гостях он мрачнее тучи сидел, пил рюмку за рюмкой. Меня отчаяние разобрало. Махнула рукой: ну и глыкай! Назло все танцы подряд отплясывала, на него ноль внимания. Вышли на лестницу покурить с нашим профсоюзником, кумекали с ним, могу ли я переехать в другую общагу, и вдруг этот гад прижал к стене, давай лапать. Не успела я отпор дать, дверь открывается, и — Коля… Раненым зверем взревел! Глухие не знают, каким страшным бывает звук… Народ на площадку высыпал, профсоюзник со страху свалил. Николай пометался, схватил в охапку пальто-шапки, меня и — домой без «до свидания». В общаге орал: «Сука ты, слюха, плять!» Всех соседей на уши поднял. До этого никогда не матерился. Мне обидно стало. Не выдержала, говорю: «Я — шлюха, а ты — глухой!» Он по губам прочитал. Ох, думаю, что наделала! Да поздно, слово-то не воробей. Вот когда я Николая насмерть оскорбила, век себе не прощу… За нож взялся. Сейчас, думала, зарежет, а он — ухо… Сам кричит: «Я глухой, да? Я — глухой?! Будесь и ты!»

— Боже…

— Ничего, почти зажило. Две недели ходила как Ван Гог. Подруга подстригла, чтоб в глаза не бросалось. Ведь незаметно же?

— Абсолютно не видно, — поспешно заверила Соня.

— Николай заявление на себя накатал, дали год условно. Отличный производственник, характеристики — хоть в депутаты двигай. Прислал письмо, — Мария усмехнулась, — одного «прости» полстраницы. Жил у друга Ильи Хлебникова, в общагу — ни ногой. На днях пожаловал ко мне поздним вечером Хлебников: «Прости ты Кольку, не держи зла за душой. Любит он вас с Оксанкой, повеситься готов. Понятно — не вернешься, да и кто б на твоем месте… Умоляет только, чтоб простила. Вот, — протягивает пачку денег, — с книжки снял, Оксанку растить. Сказал, что порвет и выбросит, если не возьмешь». Огромные деньги, я сроду столько не видела и знала: не врет Хлебников. Николай правда порвал бы и выбросил. Такой человек. Ладно, думаю, а то мало ли что натворит. Хлебников помялся и говорит дальше: «Личная у меня есть к тебе просьба: не продашь ли куклу? Ту, которую он Оксанке подарил. Племяшке приглянулась». Я бы и даром отдала, не жалко, но ведь не моя вещь, дочкина. Замешкалась, а Хлебников настырный, стоит над душой, продай да продай. Я разозлилась, хотела Колины деньги в лицо ему швырнуть. Он испугался: «Смотри! На дитя же дал Коля, от сердца!» На улице уже догнала Хлебникова, куклу в руки сунула. Обнялись на прощание… На лестнице чувствую — карман на плаще тянет, и обомлела: вторую пачку запихнуть успел. Сумма — безумная! Это за игрушку-то, не новую, попользованную?! Мог бы на эти деньги пятьдесят кукол заказать своей племяшке или даже сто! Опять, поняла я, Николаевы штучки. Помчалась за Хлебниковым, он шмыг — и в автобус, прокричал только: «Не дури, мать!» Оксане я сказала, что Машу (куклу как меня звали) пригласили в игрушечную страну, и ей там понравилось. Собиралась потом купить любую, где попадется, поэтому глазам не поверила, когда Анупаму углядела в киоске. Повезло! Прямо индийское кино какое-то с хеппи-эндом… Денег должно хватить на квартиру в «деревяшке», может, и на диван останется, не на полу же дочке спать. И заживем мы с ней без иллюзий. Я для нее и мама, и папа. В лепешку разобьюсь, а в лучший садик устрою, затем — в частную школу, самую лучшую.

Мария говорила почти надменно, словно убеждала Соню в том, в чем Соня не сомневалась.