Аравинд Адига - От убийства до убийства Страница 9

– Ну что, похож я на Ханумана?

– Точь-в-точь как в телевизоре, – ответил полицейский.

Законник попросил открыть дверь камеры, что и было сделано. И собутыльники увидели заключенного, спавшего на нарах, прикрыв локтем лицо от едкого света голой лампочки в потолке. Под краем дешевой полистероловой рубашки тянулся поясок голой кожи, за ней различалась поросль густых черных волос, показавшихся двум зрителям опушкой тех, которыми заросли его чресла.

– Гребаный сын неприкасаемого. Ишь как храпит.

– Его отец говно выносил, а этот тип думает, будто он может нас говном поливать!

– «Сатанинские стихи» он продает. Под самым моим носом, а?

– Эти люди считают, что им теперь вся Индия принадлежит. Разве нет? Им теперь и всю работу отдай, и все университетские степени, и все…

Рамеш стянул с похрапывавшего заключенного штаны, поднял повыше прут, а законник сказал:

– Врежь ему, как Хануман в телевизоре!

Ксерокс с воплем проснулся. Рамеш протянул прут Д’Сузе. Та к полицейский с законником и забавлялись, по очереди: один лупил Ксерокса по коленным суставам, совсем как божественная обезьяна в телевизоре, а другой – то ниже колена, то выше, опять-таки как та же божественная обезьяна в телевизоре. А после они, хохоча, целуясь и пошатываясь, выползли из камеры и закричали, чтобы кто-нибудь ее запер.

В ту ночь Ксерокс заходился, просыпаясь, криком.

Утром Рамеш пришел в участок, выслушал рассказ констебля о Ксероксе и сказал:

– Черт, значит, мне это не приснилось.

Он приказал констеблю доставить заключенного в районную больницу имени Гавелока Генри и потребовал утреннюю газету, надо же было посмотреть, как там цены на бирже.

На следующей неделе в участке появился – шумно, потому что на костылях, – Ксерокс, по пятам за ним шла его дочь.

– Вы можете переломать мне ноги, однако книги я продавать не перестану. Такова моя участь, сэр, – сказал Ксерокс. И улыбнулся.

Рамеш тоже улыбнулся, но постарался не встретиться с ним глазами.

– Я иду на гору, сэр, – сказал Ксерокс, подняв перед собой костыль. – Продавать книги.

Все прочие полицейские обступили Ксерокса и его дочь, попросили простить их – и Рамеш вместе с ними. Он велел позвонить Д’Сузе, полицейские позвонили. Законник пришел прямо в парике, с двумя помощниками, тоже в черных мантиях и париках. Узнав же о причине, по которой полиция призвала его к себе, Д’Суза расхохотался.

– Этот тип попросту смеется над вами, – сказал он Рамешу. – С такими ногами ему на гору не подняться.

И Д’Суза ткнул пальцем в самую середку Ксероксова тела.

– А если ты попытаешься продавать их, помни: в следующий раз тебе не одни только ноги переломают.

Констебль хохотнул.

Ксерокс взглянул на Рамеша, улыбнулся заискивающе, как и всегда, низко поклонился, сложив у груди ладони, и сказал:

– Да будет так.

Д’Суза присел, чтобы выпить с полицейскими «Старого монаха» и поиграть с ними, по обыкновению своему, в карты. Рамеш сообщил, что на прошлой неделе потерял на бирже деньги, законник почмокал губами, покачал головой и сказал, что в большом городе вроде Бомбея одни только мошенники, лгуны да головорезы и живут.

Ксерокс же развернулся на костылях и покинул участок. Дочь последовала за ним. Они направились к Маячной горе. Подъем занял два с половиной часа, шесть раз они останавливались, чтобы Ксерокс выпил чашку чая или стаканчик сока сахарного тростника. Потом его дочь расстелила перед входом в парк имени Дешпреми Хемачандра Рао синюю простыню, и Ксерокс опустился на нее. Сидя на простыне, он медленно вытянул перед собой ноги и положил рядом с ними толстую книгу в бумажной обложке. Дочь его тоже села и выпрямила, глядя на книгу, спину. Книга была запрещена по всей Республике Индия, но только ее и собирался продавать в этот день Ксерокс: «Сатанинские стихи» Салмана Рушди.

День второй (ближе к вечеру): Мужская средняя школа и техникум Святого Альфонсо

Неподалеку от упомянутого парка возвышается массивная серая готическая башня, на стене которой изображен герб с девизом: LUCET ET ARDET[4]. Это мужская средняя школа и техникум Святого Альфонсо, они были учреждены в 1858 году и являются старейшими в штате Карнатака образовательными заведениями. Наибольшую известность получила управляемая иезуитами школа, многие ее выпускники поступают в Индийский институт технологии, Региональный инженерный колледж штата Карнатака и другие престижные университеты Индии и иных стран.

После взрыва прошло несколько секунд, если не целая минута, а профессор химии Лазрадо так и не шелохнулся. Он сидел за своим столом, разведя в стороны руки и приоткрыв рот. Со стоявшего на задах комнаты лабораторного стола валил дым, желтоватая пыль наполняла ее подобно цветочной пыльце, в воздухе витала вонь фейерверка. Ученики уже успели покинуть класс и теперь наблюдали за происходящим сквозь дверь, из безопасности коридора.

Из соседнего класса вышел со своими учениками преподаватель математики Гомати Дас, следом появился профессор Норонха, английская и древняя история, приведший собственный выводок обладателей любопытных глаз. Директор школы, отец Альмейда, протолкался сквозь толпу и вошел, прикрыв ладонью нос и рот, в классную комнату. А войдя, опустил ладонь и воскликнул:

– Что за безобразие тут творится?

– В классе взорвалась помпа, падре. Вон там, на лапораторном столе. Грохнула во время лекции. Примерно через минуту после того, как я начал урок.

Отец Альмейда прищурился, вглядываясь в густой дым, а затем повернулся к ученикам:

– Молодежь этой страны идет прямым ходом в ад, обрекая на позор имена своих отцов и дедов…

И он, прикрыв руками лицо, осторожно приблизился к покореженному взрывом лабораторному столу.

– Бомба еще дымится, – крикнул он. – Закройте дверь и вызовите полицию.

Отец Альмейда подошел к Лазрадо, тронул его за плечо:

– Вы слышите? Нам следует закрыть дверь и…

Багровый от стыда, содрогающийся от ярости Лазрадо вдруг повернулся и закричал – директору, преподавателям, ученикам:

– Вы долпаёпы! Долпаёпы!

Спустя несколько мгновений техникум опустел: одни мальчики собрались в его парке, другие в коридоре крыла Науки и Естествознания, там, где с потолка свисала научная диковина – скелет акулы, выброшенной морем на берег несколько десятилетий назад. Пятеро из них стояли особняком в тени большого баньяна. От всех прочих они отличались тем, что носили свободного покроя брюки с лейблами на задних карманах или на боку штанин, и самоуверенным выражением лица. То были: Шаббир Али, отцу которого принадлежал единственный в городе пункт видеопроката; дети махинатора черного рынка близнецы Ирфан и Резван Бахт; Шанкара П. инни, отец которого служил в Заливе пластическим хирургом, и Пинто, отпрыск владевшей кофейными плантациями семьи.

Бомбу подложил один из них. Каждого из этой пятерки не раз надолго изгоняли из школы за дурное поведение, каждый оставался на второй год по причине плохих оценок, и каждому грозили исключением за непослушание. Если кто и подложил бомбу, так точно один из них.

Да они, похоже, и сами так думали.

– Твоя работа? – спросил Шаббир Али у Пинто, и тот покачал головой.

Али, безмолвно повторяя вопрос, оглядел остальных.

– Ну так и я этого не делал, – заявил он, покончив с опросом.

– Может, это сделал Бог, – сказал Пинто.

Остальные захихикали. При этом они понимали: вся школа подозревает именно их. Двойняшки Бахт сказали, что пойдут в Гавань – поедят баранины с рисом и овощами, посмотрят на волны; Шаббир Али предпочел отправиться в видеолавку отца или домой, посмотреть порнографический фильм; Пинто решил составить ему компанию.

В школе остался только один из них.

Уйти он пока не мог: ему так понравилось случившееся – дым, сотрясение. Кулаки его были стиснуты.

Он смешался с общей толпой, прислушиваясь к гомону, впивая его, точно мед. Некоторые из учеников вернулись в здание и теперь стояли на балконах трех его этажей, перекликаясь с оставшимися внизу, и это усиливало шум, придавая техникуму сходство с ульем, в который кто-то воткнул палку. Он понимал – это его гомон: ученики говорят о нем, профессора клянут его на все корки. Он был богом этого утра.

Столько лет заведение это разговаривало с ним свысока – разговаривало грубо: учителя секли его, классные руководители оставляли после занятий и грозили исключением. (И, он был уверен в этом, за спиной они смеялись над ним за то, что он хойка, выходец из низшей касты.)

Вот теперь он им всем ответил. Кулаки его были сжаты.

– Думаешь, это террористы?.. – услышал он слова одного из мальчиков. – Кашмирцы или пенджаби?..

«Нет, идиоты! – хотелось крикнуть ему. – Это я! Шанкара! Низкорожденный!»

И тут он увидел профессора Лазрадо, все еще растрепанного, окруженного любимыми учениками, «хорошими мальчиками», надеющегося получить от них поддержку и помощь.