Лея Любомирская - Лучшее лето в её жизни Страница 9

Мануэл пожимает плечами – доигралась. Я так и знал, и утешать тебя не буду, и не проси.

Антониета несколько мгновений сидит неподвижно, потом начинает смеяться. Она смеется, потому что действительно смешно, – тоже мне русалка, дух фонтана, полтуловища торчит из воды, а еще потому, что Мануэл смотрит и ему вовсе необязательно знать, что Антониета сильно ушиблась и ей очень больно в том месте, где заканчивается спина.

Хорошо, что у меня нет хвоста, думает Антониета, выбираясь из фонтана и стараясь не кривиться от боли, а то бы я его сломала, как пить дать сломала бы.

Антониета украдкой потирает ушибленное место – уже не так больно, но немного обидно, не буду больше танцевать в фонтане, ну его, – потом двумя руками приглаживает мокрые волосы, облепившие голову, заправляет короткие прядки за уши и идет по авениде, смешно шлепая босыми ступнями по круглым камушкам мостовой.

Не доходя до полицейского участка, притормаживает. Машет рукой Луизе – Луиза, пойдем гулять, смотри, какая ночь, – но Луиза только улыбается, белое лицо светится в темноте. Антониета ждет несколько секунд, может, Луиза передумает, но Луиза никогда не передумывает, Луиза – цельная натура.

Антониета идет дальше, за участок, за старый кинотеатр, у которого провалилась крыша, а в зрительном зале выросли бугенвиллеи, за церковь, у дверей которой что ни ночь кто-то оставляет свежие цветы.

У входа в банк Антониета останавливается. Там, в банке, кто-то с утра забыл маленькую бежевую собаку в красном шейном платке. Банк закрылся в четыре часа, собака проплакала весь вечер и теперь лежит у двери, как лохматый бежевый коврик. Антониета присаживается на корточки.

Собака, говорит Антониета, прижимая ладонь к стеклу, бедная маленькая собака, что ты делаешь в банке в это время?

Собака вскакивает и начинает через стекло нюхать Антониетину ладонь. Потом садится, упирается лбом туда, где, не будь стекла, было бы Антониетино колено, и закрывает глаза, а Антониета начинает водить ладонью там, где, не будь стекла, была бы бежевая собачья спина. Над головой Антониеты то и дело проносятся летучие мыши, тугие и стремительные, как снаряды, но Антониета не вскакивает и даже не ежится, чтобы не напугать задремавшую за стеклянной дверью собаку.

– Какая сволочь это делает?! – почти со слезами в голосе спрашивает замглавы городской администрации Руй Тейшейра да Силва. – Кому это надо?! Что за идиотское развлечение?!

Тейшейре да Силве никто не отвечает. Начальник полиции Карлуш де Соуза Лопеш, прикрыв рот ладонью, отчаянно, с подвыванием, зевает, директор департамента строительства Жозе Мария Гонсалвеш вполголоса обсуждает с секретаршей Терезой преимущества макробиотики перед голоданием, остальные просто смотрят по сторонам.

– Что, ни у кого нет никаких мыслей по этому поводу? – рявкает Тейшейра да Силва. – Карлуш? Ну ты-то просто обязан знать!

Соуза Лопеш давится очередным зевком.

– Студенты… балуются, – наконец говорит он. – Не заморачивайся, я сегодня тут парней поставлю. Никто даже близко не подойдет.

– А еще, – встревает Жозе Мария Гонсалвеш, – можно ее это… зацементировать снизу. Выйдет дешевле, чем ставить тут полицию.

– Как это – зацементировать? – брюзгливо спрашивает Тейшейра да Силва.

– Ну… – Жозе Мария Гонсалвеш машет руками, показывая, как именно можно зацементировать. – Снизу. Чтобы она не просто на камне сидела, а была бы к нему как бы приклеена. Намертво то есть. Тогда ее точно никто больше не стащит.

– Это варварство! – кричит кто-то. – Какое – зацементировать, это же произведение искусства!!!

Антониета прекращает слушать и незаметно усаживается поудобнее. Кажется, левую ногу надо вытянуть чуть-чуть побольше, но Антониета не рискует. Вдруг кто-нибудь увидит, что она шевелится?

Неужели зацементируют, думает она. Как же я тогда?..

Натягивая поводок, к Антониете подбегает маленькая бежевая собака в красном шейном платке. За ней ковыляет маленькая старушка в бежевой кофте и таком же, как у собаки, красном платке. Собака деловито обнюхивает Антониету, щекотно тычется в ступню черным кожаным носом. Антониета не знает, хочется ей рассмеяться или расплакаться от умиления.

Собака, думает она, маленькая собака, тебя нашли!

Собака останавливается и задирает лапку. Антониетиной ноге становится тепло и мокро. Скотина, расстроенно думает Антониета. Ну ничего, забудут тебя опять в банке.

Мануэл смотрит на Антониету со своего высоченного постамента и ехидно улыбается.

Погоди, думает он. Это тебя еще голуби не обнаружили.

Переулки

…Епифания повернулась и постучала по стеклу, а потом, когда я голову поднял, пальцем поманила – иди сюда, мол.

Я говорю – я? Она мне из кабины кивает – ты, ты, а все остальные в окна уставились и сидят, довольны, что не их зовут.

Просто смешно, как они ее все боятся. Я вот не боюсь, совсем практически, подумаешь, колеса вместо ног. Я один раз в бассейне видел девчонку, так у нее вообще на ногах было по шесть пальцев, а между ними – перепонки.

У Епифании нет перепонок между пальцами. Но зато у нее руки в три сложения, как зонтики. Если в салоне кто-то орет, мусорит или, там, сиденья режет, она спокойно может дотянуться из кабины до самого последнего ряда и дать в лоб. Поэтому у нас в трамвае всегда чисто и спокойно. Всегда.

Подхожу к кабине.

– Иву, – говорит мне Епифания, – Иву, у меня опять перепутаны все переулки! Иву, ты же знаешь правила: еще раз ты мне спутаешь переулки, и я тебя высажу на первой же остановке, так и знай!

– Иву – чудесный мальчик!

Директриса дружелюбно улыбается, и Ана Паула улыбается в ответ, стараясь выглядеть как можно естественнее. Ана Паула всегда чувствует себя немного не в своей тарелке, когда ее вызывают в школу по поводу Иву, к тому же директриса, с этим ее ничего не выражающим лицом и скрежещущим механическим голосом, повергает Ану Паулу в трепет.

– Он что-то натворил?

Директриса качает головой.

– Иву – чудесный мальчик, – повторяет с напором. – Но он все время как будто… – Директриса щелкает пальцами с неприятным сухим звуком, и Ана Паула делает нечеловеческое усилие, чтобы не поморщиться. – Он все время как будто не здесь. Он весь в своем мире. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Ана Паула нерешительно кивает. Она не очень понимает, но уточнить не решается.

– Ну вот, – директриса снова улыбается. – К тому же он регулярно путает мне переулки.

– Простите?!

– Уроки. Я говорю, он постоянно прогуливает уроки.

– Это уже четвертая школа, четвертая школа в этом году! Иву, что ты делаешь? Если тебя выгонят и отсюда, тебя больше никуда не возьмут! Ты понимаешь?!

Иву тяжело вздыхает.

– Мам?

– Что – мам?!

– Если ты про переулки…

– Я про уроки, – чеканит Ана Паула. – Про уроки, которые ты прогуливаешь!

– Я не прогуливаю!

– Мать Епифания сказала, что прогуливаешь!

– Она врет! Если б я прогуливал, ей бы все равно не было видно из кабины, у нее темное стекло! Это она злится из-за переулков!

– Прекрати!!! – уже не сдерживаясь, кричит Ана Паула. – Хватит! Я больше не могу слышать эту чушь про трамваи, кабины и переулки! Это школа, Иву, шко-ла! Не трамвай! Не автобус! Не космический корабль! Ты уже заигрался настолько, что не отличаешь, где твои фантазии, а где жизнь!

– Хорошо. – У Иву дрожат губы, но он изо всех сил старается говорить спокойно. – Допустим, я заигрался. Но ты же видела Епифанию! Ты же видела, что у нее колеса вместо ног!

– Господи, Иву! – Ана Паула не знает, плакать ей или смеяться. – Ну что ты несешь? Это просто инвалидная коляска!

Ана Паула курит на скамейке в темном парке и по сотому разу перебирает в голове все подробности сегодняшнего визита в школу. Зря она отдала Иву на пятидневку. Как чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Бедный маленький Иву… надо его оттуда забирать, пока не поздно.

Ана Паула с силой тушит сигарету о скамейку и тут же достает еще одну. Сейчас она выкурит только эту и пойдет наконец домой.

В этот момент скамейка вздрагивает. Потом еще раз, посильнее, и еще раз, и еще, как будто кто-то толкает ее снизу. Ана Паула вскакивает, хватает сумку и по влажному газону бежит к выходу из парка. Только землетрясения мне сегодня не хватало для полного счастья! – думает она на бегу.

Я обижен на Епифанию. Зачем она сказала маме про переулки? Можно подумать, я нарочно…

Ну ничего. Я ей сегодня устрою. И пусть высаживает на первой же остановке, подумаешь!

– Ну вот видите, – скрежещет кто-то рядом с Аной Паулой. Ана Паула резко оборачивается и чуть не сталкивается с директрисой. На директрисе вместо ее обычного монашеского облачения надета широченная ночная сорочка, из-под которой торчат колеса. Иву прав, с ужасом думает Ана Паула, никакая это не коляска!