Альфонсо Микельсен - Избранные Страница 9

— Даже из любопытства вы никогда не заходили в католические храмы?

— Любопытство, когда речь идет о боге? Как можно?! Но давайте, Мерседес, поговорим о чем-либо другом. От моих слов у вас, видимо, такое ощущение, будто вам рассказывают о нравах крестоносцев.

— Нет, нет, мне очень интересно.

— Я познакомился с католическим богослужением во Франции уже взрослым, после смерти матери. Мы испытывали неподдельный ужас перед «папизмом», как говорили в нашей семье. Атласные облачения, украшенные шитьем и золотом, многокрасочные картины, запах ладана… Все это выглядело кощунственно для моих родителей-пуритан…

— Но семья К., проживающая здесь, ведь не принадлежит к лютеранам, не так ли?

— Не принадлежит. Все они — католики, так как римская церковь и от смешанных браков требует воспитания детей в лоне католицизма. Жена моего дяди Самуэля была католичкой, поэтому и все мои кузены — католики. Кстати, тоже неслыханно: католическая ветвь в семействе К.! Трудно представить себе, каким был мой кузен Фриц К., когда он приехал во Франкфурт. Дядюшка Самуэль отправил его изучать немецкий язык. Фриц жил в нашем доме.

— Фриц К.? Управляющий фирмы «Ла Сентраль»?

— Он самый.

— Я его почти не знаю. Он намного старше мужа и всех нас. И вообще, он такой странный, слишком нервозный.

— Если бы вы знали его в молодости! Фриц был веселым, беззаботным юношей.

— Говорят, теперь он стал угрюмым, замкнутым.

— Я это знаю.

— А прежде он не был таким?

— Нет. Я до сих пор не понимаю, как моя мать дала согласие на то, чтобы он жил у нас во Франкфурте. Фриц то и дело выходил победителем в борьбе против предрассудков, гнездившихся в нашем доме. Однажды я попытался найти в семейных архивах бумаги, которые бы свидетельствовали о том, как отнеслись мои родители к браку дядюшки Самуэля и женщины индейского происхождения, да еще католички, а именно такой и была тетя Эстер. Однако мне ничего не удалось обнаружить. Родители всегда отзывались об этой женщине с уважением, хотя для них явилось ударом то, что брат связал себя с римской церковью, к которой прежде испытывал непобедимую неприязнь.

— Наверно, любопытно почитать семейную переписку вековой или полувековой давности?

— Конечно. Но в прошлом веке, тем более в таких строгих буржуазных семействах, как наше, стиль переписки был полон условностей. Мать, например, скрывала свои чувства под маской полнейшего бесстрастия. В ту эпоху это было так же принято, как сейчас — демонстрировать всем свои эмоции. Я помню, что мать ни разу не возмутилась поведением Фрица, и снова и снова восхищаюсь выдержкой этой женщины. Можете себе представить: в нашем доме молодой человек, наполовину латиноамериканец, к тому же католик! Изощренный, изысканный, как тропический цветок! Не отягощенный никакими условностями и предрассудками, столь свойственными нам. Фрицу едва исполнилось семнадцать лет ко времени его приезда во Франкфурт, а он уже познал женщин. Играл в карты, выпивал, гулял допоздна. Я на несколько месяцев старше его, но жил в постоянном страхе. Боялся ослушаться, возразить, нарушить то, что у нас дома называли «хорошими манерами». Фриц понятия не имел о каких-то там манерах. Приведу лишь один, достаточно красноречивый случай. В родительском доме как зеницу ока берегли шляпу, некогда принадлежавшую моему деду-бургомистру. Эта семейная реликвия с незапамятных времен хранилась на комоде. Никто и никогда не осмеливался дотронуться до этой святыни! Внуки — немцы, мы взирали на нее с таким уважением, будто то были мощи самого усопшего деда. Но Фриц, не пробыв в доме и двух недель, залез на комод, схватил шляпу и стал паясничать! Никто из нас даже не осмелился улыбнуться при этом!

Я говорил и говорил. Мне хотелось выговориться, дать понять Мерседес, что я — тоже человек со своими проблемами и что разница между миром моим и ее для меня не новость.

— У Фрица никогда не было никаких обязанностей. Для него не существовало понятия «пунктуальность», а для нас она была законом. Как важно было вовремя поспеть к обеду! Мы мчались домой, несмотря ни на какие препятствия, чтобы не опоздать ни на минуту. А Фрицу было все едино: придет ли к обеду в час или в час тридцать! Поспеет ли к девяти часам вечера, когда все в доме удалялись на покой, или нет. Надо знать наши семьи, чтобы понять: такие нарушения считались у немцев чуть ли не подрывом жизненных основ. Мой отец, дяди, деды — поколения К. выходили из своих контор в одно раз и навсегда установленное время. Причем с той точностью, с какой появляются на Вормсском соборе двенадцать апостолов, — при первом ударе часов! Мать, естественно, выходила из себя, что семнадцатилетний мальчишка заставлял ее ждать, но никогда не подавала виду, что она чем-то недовольна.

— Все это так не похоже на Фрица, которого мы знаем здесь, — заметила Мерседес.

— Да, он очень изменился. Он прожил у нас во Франкфурте более трех лет, это было презабавным временем. Мы все очень привязались к нему. А потом он оказался единственным членом нашей семьи, осевшим здесь. Поэтому ему и было передано право представлять акции фирмы «Ла Сентраль». Нам, и только нам, он обязан своим постом управляющего столь огромного предприятия. Но надо признать, что обязанности свои он всегда выполнял и выполняет прекрасно. Для меня не имеет значения, что он превратился в хмурого и скучного человека. Я все еще берегу воспоминания о нашей молодости, о том, чему он тогда учил меня.

Наступило время возвращаться в Эль Пинар. В автомобиле, как если бы мы по-прежнему оставались вдвоем, Мерседес лукаво спросила меня:

— Учил хорошему или плохому?

— И тому, и другому. Мы были с ним большими друзьями, он во многом помог мне разобраться. Да и сейчас Фриц продолжает опекать меня. Я всегда прибегаю к его помощи, звоню ему по телефону, советуюсь, если меня что-то или кто-то интересует. И если необходимо купить по нормальной цене что-либо из того, чего нет на рынке.

— Следовательно, завтра вы будете спрашивать Фрица обо мне? — прервала меня Мерседес, как бы желая положить конец наскучившим ей моим воспоминаниям.

«Будете спрашивать…» Конечно, буду! И еще как подробно!

…Перед тем как корабль отправляется в плавание, на причалах рубят привязывающие его к берегу канаты. Таким кораблем был я. Но в открытое море я пускался без компаса. Маяки сказочных островов меня призывали. А что ожидало меня? Какие сокровища и какие опасности таили для меня новые моря?

Мы вернулись в поместье и сразу же услышали приветственные возгласы тех, кто оставался послушать Бетету. Я не успел ничего ответить Мерседес.

III

— Есть возможность оптом закупить тысячу тонн строительного железа по шестьсот песо за тонну. На рынке в розницу его цена — шестьсот двадцать! Принимайте участие. Еще есть время, — предложил мне Перес по телефону.

— Большое спасибо. Я уже объяснял — пока не могу.

События во всем мире, и в частности в этой стране, за последние несколько дней развивались с пугающей быстротой. Соединенные Штаты уже находились в состоянии войны с Германией, Италией и Японией. Сингапур, блокированный японцами, был накануне падения, после того как японская авиация затопила два лучших британских линкора. Филиппины, по сути, были почти потеряны для союзников. Но Переса и его друзей интересовало только одно: рост цен на железо!

Невероятные слухи ползли по городу о том, какая судьба ждет подданных держав «оси» в том случае, если эта страна выступит на стороне союзников. Некоторые из моих соотечественников утверждали, что нас должны будут заключить в концентрационный лагерь, находящийся где-то в горах, в самом центре страны. Сведения эти были получены якобы из достоверных источников. Кое-кто предполагал, что нас выдадут североамериканскому правительству по соглашению, которое вот-вот должно быть подписано. Наиболее оптимистически настроенные считали, что нас обменяют на граждан латиноамериканских стран, которых война застала на вражеской территории. Во всяком случае, в моей жизни вновь наступал период неуверенности, как это было накануне моего выезда из Германии. Среди перспектив, открывавшихся передо мной, была печальная возможность стать пленником нацистов, если вдруг встанет вопрос об обмене. Особенно обидно, что это происходило в те дни, когда гитлеровцы терпели поражения в России.

Как можно было в подобной ситуации задумываться над торговыми сделками?! Зачем влезать в финансовые авантюры, когда собственная свобода поставлена на карту?

Я вновь решил прибегнуть к помощи Фрица. Он занимал видное положение в финансовых кругах, имел широкие связи в обществе, так что в вопросах внутренней и внешней политики этой страны должен был разбираться лучше моих соотечественников.

В то утро в ожидании беседы с Фрицем я рассматривал огромную картину, писанную маслом, украшавшую его приемную. На полотне был изображен мой дядюшка Самуэль, отец Фрица, уже убеленный сединами. Я отметил, что сын очень похож на отца, и подумал также о том, что годы сделали Фрица очень важным. Юношеский пыл, свойственный Фрицу в годы пребывания во Франкфурте, заменила несколько напыщенная суровость, что я всегда считал характерной чертой немецкой ветви семьи К.