Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести Страница 9

Я шел по протертым стариковским шарканьем дорожкам, рассматривал акварели с приевшимися видами Венеции, висевшие на облезлых коричневых стенах. Некрасивая девушка-секретарша, учтиво обнажая красные десны с кривыми лошадиными зубами, несла мне какую-то чушь о Жаке Превере, Иве Танги и других «сюрреалистических патриархах», организовавших восемьдесят лет назад в этом доме тайную ложу «Лента излишеств» или так называемое «Братство с улицы Шато». Они собирались здесь по четвергам и совершали мессы, пользуясь для причастия анисовой водкой, так как абсент был тогда уже запрещен.

Меня радушно приветствовал улыбчивый молодой человек яркой артистической внешности. Его жесты были манерны и развязаны, а речь благоухала, как сливочный камамбер, вкрадчивой софийской лживостью, свойственной священникам и психиатрам. Он представил меня еще двум персонам, находящимся в кабинете: статному пожилому красавцу французу и угловатой девушке американке.

Эшли — так звали американку — представляла собой типичный «синий чулок», усердно связанный в нью-йоркских клубах писательниц-интеллектуалок на спицах готической мрачной прозы и драчливой нонконформистской поэзии. Меня сразу привлекли ее полудетские феминные сиськи, обтянутые спортивной майкой.

Красавца француза звали Жоан, в прошлом он служил католическим священником-миссионером в Африке. Я видел много французских священников, шастающих по Парижу, но все они имели какой-то несчастный задрипанный вид: короткие сутанки, разбитые башмаки, позолоченные «близорукие» очечки на горбатых носах… Жоан был полной противоположностью. Весь его образ, несмотря на старый костюм, сквозил элегантной свежестью светского льва, а не смиренного пастыря Христова.

Как я потом узнал, Жоана и Эшли связывали довольно необычные судьбы. Эшли писала оккультные стихи и боготворила отца американского обрядового сатанизма Ла Вея. Как-то, в очередной раз прочитав его знаменитую «Сатанинскую ведьму», она решила избавиться от «ужасного гнета кровных связей» и отравила своих родичей — благочестивых баптистов. Суд приговорил ее к смертной казни, но группа влиятельных феминисток добилась для нее помилования аж от американского президента. Восемь лет Эшли держали в специальной клинике для малолетних преступников, где подвергали новейшим методам психотерапии. В клинике девушка написала роман «Ублюдки с Манхеттена», посвященный инквизиторским зверствам в тихой религиозной семье и прославивший маниакальную бескомпромиссность в стремлении к женской свободе. Передать свою исповедь на волю Эшли не могла: врачи следили за всеми ее действиями. Оставался телефон. Каждый день, в шесть вечера пациентам позволялся пятнадцатиминутный разговор по телефону с родственниками. Эшли соврала, что в Оклахоме у нее есть тетя, а сама каждый день названивала одной скандальной издательнице-лесбиянке, надиктовывая на ее автоатветчик свои литературные откровения. Прирожденная актриса, Эшли изощренно вуалировала текст то в «русские кулинарные рецепты», то в выдержки из аргентинских пьес, то просто в истерические эскапады. Тупоголовый врач, сидевший на прослушке телефонов, не заподозрил подвоха, посчитав поведение Эшли бредом сумасшедшей.

Роман был издан и практически молниеносно стал бестселлером в Европе. Правозащитники подняли хай на весь мир, анархические движения, леворадикальные партии, женские писательские союзы объявили пикеты-голодовки, прайды в защиту «американской девочки, ставшей жертвой семейного религиозного диктата и антигуманной общественной морали». К воротам клиники стали приносить белые розы, а неизвестная пожилая женщина пыталась устроить акт самосожжения.

И вдруг девушку отпустили. Она тут же уехала во Францию, где «Ублюдки с Манхеттена» разошлись многотысячным тиражом. Но местная интеллектуальная элита встретила Эшли более чем прохладно. Она интересовала их лишь как узница, над которой проводили запрещенные эксперименты, но не как свободная творческая личность. Эшли принудили подписать «драконовский» контракт, по которому американка должна была выдавать по две книги в месяц, а когда она заявила, что не справляется с работой, с нее содрали неустойку и выбросили на улицу.

Так Эшли начала бомжевать по Парижу. Торговать телом у нее не вышло. Одна черная нигерийская проститутка избила ее до полусмерти ногами за то, что глупая американка сунулась на ее «точку» возле Берси. Полиция не знала, что делать с Эшли и определила ее в социальный католический приют, из которого скандалистка, по ее словам, угодила в «Институт эволюции мозга».

История отца Жоана отличалась не меньшим трагизмом. Несколько лет он работал в Сьерра-Леоне в христианской миссии «Черное Евангелие». Как-то на лагерь миссии напали повстанцы. Они выкрали Жоана и двух польских монахинь-евхаристинок, также работавших в миссии. Две недели о них ничего не было известно, пока Жоан, весь заросший и ободранный, не появился возле ворот поста французского легиона в Сьерра-Леоне. Что случилось с монахинями, он так и не рассказал. По возвращении во Францию Жоан порвал с церковью и работал в парижском киноархиве.

Жоан был типичным отпрыском одной из богатейших семей во Франции. Его родители, сводные брат и сестра, воспитали сына в любви к католической церкви и к говяжьей вырезке в соусе из трюфелей. Мать Жоана страдала эпилепсией. Видя причину своего заболевания в одержимости дьяволом, она побывала у всех великих экзорцистов своего времени. Особенно сильное впечатление оставил у нее итальянский Падро Пио. Капризный, нервный, несдержанный, окруженный свитой прихлебателей он служил мессу паломникам под проливным дождем, а затем давал целовать свои перебинтованные руки, обезображенные непрестанно кровоточащими стигмами.

Мать Жоана умерла в Греции, упав с яхты в море во время очередного эпилептического припадка. Когда ее труп вытащили из воды, все люди, присутствующие при этом, пришли в неописуемый ужас: голову несчастной женщины оплел огромный осьминог, как будто желавший высосать ее мучительную одержимость без остатка.

В двенадцать лет Жоан остался сиротой. Его отец несколько раз пытался жениться, но все женщины, с которыми он заводил романы, оказывались или иностранками, или алчными, или чересчур молодыми для него. Он умер прямо в примерочной своего друга Ива Сен Лорана, застегивая ширинку знаменитых облегающих штанов «la klimek» из китайской ткани с бронзово-голубым отливом и белыми пижонскими отворотами.

Молодой человек одарил нас лучезарной белозубой улыбкой и представился:

— Меня зовут доктор Форд. Я являюсь директором Парижского отделения Бостонского «Института эволюции мозга». Я не обманул вас, вы действительно станете участниками одного глобального проекта… — доктор сделал загадочную паузу, — Я знаю, что вы оказались в крайне сложной жизненной ситуации и пока не видите выхода из нее. Стены нашего института станут на некоторое время вашим домом. Вы будете иметь полный комфорт: еду, алкоголь, книги, музыку, видео-фильмы — то есть все условия для того, чтобы… — доктор Форд бросил на нас многозначительный взгляд, — для того, чтобы, — повторил он, растягивая слова, — вы имели возможность досказать то, что не досказали, выразить то, что до сего момента было для вас невыразимо. Нас интересуют только потоки вашего сознания, где они диаметрально разойдутся, где слегка заденут друг друга, где сольются воедино и образуют море. Никаких психотропных, галлюциногенных препаратов, никакого гипноза к вам применяться не будет. Даю слово…

— Но зачем вам все это? — перебил Форда Жоан. — Кормить, поить трех опустившихся и, по-видимому, морально раздавленных людей (хотя говорю сейчас только за себя), выуживать их бредовые фантазии… Вы не думаете, что мы будем разыгрывать перед вами спектакль, выдумывать нереальные события, попросту издеваться над вами, а вы начнете пялиться в свои лупы, микроскопы, детекторы лжи, анализировать каждое наше слово? И вообще, почему именно мы? Что, на свете мало придурков?

— Почему вы? — задумчиво улыбнулся доктор Форд. — Вы, месье Жоан де Розей, — сами только что ответили на свой вопрос. Вы хотите нам врать, разыгрывать пьесы, дурачить нашу технику? Откуда у вас такой антагонизм? По-видимому, вам определенно есть что скрывать. Вы боитесь?

— Вы меня неправильно поняли, — попытался оправдаться Жоан, — просто когда каждое твое слово фиксирует пленка, хочется говорить не то, что думаешь, а то, что от тебя хотят услышать. В общество ты входишь в костюме, ты свеж, элегантен, сложен, ты ловишь на себе восхищенные взгляды, а дома, например, ты можешь ходить неумытым, громко испускать газы, смотреть дешевые сериалы или самозабвенно ковырять в носу, сидя на унитазе.

— Вы правы, отец Розей, — одобрительно покачав головой, сказал Форд, — Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя здесь именно, как дома. И, поверьте, мы не будем записывать ваши разговоры, нам не интересны частности. Нам важен результат. А на ваш вопрос: «Почему здесь именно мы, а не кто-то другой?», я отвечу. Может быть, вы забыли, что вы — не просто ренегат, вы — медийная личность. Вся Франция 15 лет назад следила за вашей судьбой, когда вас и тех двух несчастных монашек похитили в Сьерра-Леоне. Помнится, повстанцы вели себя странно: они не выдвинули никаких политических требований и не просили денежного выкупа. Через два года вы объявились, правда, один, так и не рассказав, что случилось с монашками. После всего этого вы ушли из лона католической церкви и порвали с религией.