Николай Камбулов - Ракетный гром Страница 9

— Я, Наталья, решил курган раскопать. Какая-то загадка: кругом все выгорает, а на нем и вблизи растительность зеленеет.

— Все вы, дядя, железяки. — сказала Наташа и уронила голову на колени.

Водолазов обернулся: Наташины плечи слегка подрагивали. Он не стал успокаивать, закурил, спросил у Савушки:

— Еще что пишет папаня?

Савушка не ответил.

— Ругает он Советскую власть?

Савушка усмехнулся:

— Нет...

— Кого же он ругает?

— Немножко вас, товарищ полковник.

— Он гусей колхозных воровал?

— Воровал...

— Ты мне дай его адрес, письмишко ему напишу. Ай да Дмитрич, в тюряге деньгу зашибает! Слышишь, Наталья, какие у нас существуют работяги? Деньги, только деньги... Проклятые бумажки! Кто их придумал? Слышишь. Наталья?..

— Не знаю, дядя, кто их придумал.

— Прогресс, новая ступень человеческого развития! — азартно вскрикнул Водолазов больше для того, чтобы Наталью развеселить. — С рублем, с этой бумажкой, в любом уголке страны не пропаду. А почему? Да потому, что могу обменять на нужную мне вещь...

— Так думал и папаня, — сказал Савушка. — А его в тюрьму за это.

— Наташа, слышишь, что он сказал? — Водолазов весело расхохотался.

Савушка, не понимая, почему смеется председатель, повторил свое:

— А его в тюрьму за это.

— Дмитрич смотрел на жизнь с точки зрения частника, торгаша: дать народу поменьше, урвать побольше у государства.

Дядина горячность рассмешила Наташу. Она, обняв Водолазова, прижалась щекой к его теплой голове:

— С кем ты споришь, мой двоюродный дядюшка Мишенька!

— С человеком. — серьезно сказал Водолазов. — Я его шоферскому делу обучил. Теперь он рабочий колхозного производства! В политике обязан разбираться, кумекать!

— Да, да, хозяин коллективной собственности, — подражая Водолазову, подхватила Наташа. — Савушка, не надоел он тебе со своим просветительством?

Савушка ревниво ответил:

— Товарищ полковник научил меня управлять машиной. Зачем так говорить: надоел! — с обидой заключил он и ловко подрулил к воротам громовского двора.

Наташа вышла из машины. Ей не хотелось оставаться одной, но Водолазов спешил в правление колхоза. Чтобы не сразу войти в пустую квартиру, она села на скамейку, но в ту же минуту встала, почувствовав прилив неосознанного волнения. Подумала о сыне, но с Алешей ничего не могло случиться: он находился в пионерском лагере, и она два дня назад была там. Ребята под хорошим присмотром, загорели, как таракашки, черненькие, суетятся, играют.

Вошла во двор. На крыльце спиной к Наташе стояла женщина. Она сразу узнала ее — свою мать. Хотелось крикнуть: мама! Но не смогла. Прижалась к калитке. Перед глазами в каком-то страшном галопе пронеслись картины свадьбы с Сергеем, когда мать не разрешила ей регистрироваться на фамилию мужа: «Гуровых все знают, а этого курсантика никто»; потом ее, материнские, письма в дальний гарнизон, глухое место, где жили только военные, письма частые, с одним и тем же требованием бросить мужа и приехать в Баку, где для нее, Наташи, уже подобрана настоящая пара... Скрыла от Сергея беременность, уехала, бросила Громова и шесть лет жила одна.

— Мама! — Наташа взбежала на крыльцо. Их руки переплелись, и они обнялись, целуя друг друга...

Бородин ждал: Громов остановит машину, вернется, но тот даже не обернулся, как будто там и не было Наташи, как будто с ним, с Громовым, ничего и не случилось.

«Так нельзя, она к нему, он от нее. Да что же это делается? Кто гонит его в часть, проводил бы жену, посидел дома, а потом уж и на службу... Вон, оказывается, какой он, «берег»! Не знал, не ожидал. Нет, надо что-то предпринять. Ну погоди же, погоди, Серега, попадет тебе от меня». Ему не терпелось высказать все это сейчас же, пока они идут к штабу.

Бородин решил, что лучшего времени для этого не найти: они вдвоем, их никто не слышит. Он искоса посмотрел на Громова: Сергей чему-то улыбался, его уставшее, немного побледневшее лицо озарилось светом. О, сколько раз эта улыбка, простая, белозубая, почти наивная, остужала Бородина. «Уж, а я лягушка, — кипел он, но не при ста градусах, а значительно ниже, и, сознавая это, он напирал больше на себя. — Нашел время изничтожать человека».

Слово «изничтожать», случайно пришедшее на ум, передернуло его так, словно он принял глоток касторки, и горячность окончательно погасла.

— Как же это случилось? — спросил Бородин, имея в виду аварию самолета.

— Что случилось?

— Все встревожены: командир части пропал!

— Ничего особенного не случилось, сели на вынужденную... Потом, потом я пошел искать дорогу, а летчик остался охранять своего пегаса. — Он смахнул с груди иссушенный стебелек травы, спросил:

— Ты видел миражи?

— Какие?

— Да что при зное человеку видятся в степи. Очень занимательная штука: кругом пусто, а перед глазами вода, берег, камыш качается. Жажда толкает тебя вперед, спешишь, а все это от тебя уходит. Исчезнет и появится вон где!.. — показал он рукой вдаль. — В степи без дороги нельзя. Дорога — это вещь! С ней миражи не страшны, дорога приведет к людям!

— Значит, тебя подобрали?

— Водолазов, дядя Миша нашел.

— На дороге?

— Я и без него пришел бы, потому что уже был на дороге. Понимаешь: на дороге!

— Понимаю и не спорю, командир. Но все ли понимают сущность дороги? — философски произнес Бородин.

— Ты о чем это? — насторожился Громов, чуть замедлив шаг. — Что-нибудь случилось? Ты о Наташе?

— Нет, — прошептал Бородин, еле сдерживая себя. — Что о ней говорить! Поволновалась, конечно. Звонила в штаб, выбегала на дорогу, ждала...

— Да?

— А ты как думал?

Громов не ответил. Теперь он шел молча, стараясь, чтобы Бородин не опередил его. Правая рука Сергея то опускалась в карман, то теребила пуговицы на тужурке. Под ноги попался камень. Громов споткнулся, по-мальчишески пнул носком сапога булыжник. Бородину стало смешно, и он расхохотался. Громов, глядя на замполита, нахмурился, потом скривил в усмешке рот:

— Вот тебе, комиссар, и сущность дороги: оказывается, и на асфальте попадаются булыжники.

— Надо смотреть, командир, смотреть в оба.

— Ты это скажи генералу Гросулову, а потом я посмотрю на выражение твоего лица...

— Сергей, неужели он и на этот раз ружье, а мы антабки?

— Не знаю. Слушал меня как будто с интересом, потом сказал: «Я тут новый человек, погоди с экспериментами». Я ему сказал, как ты сейчас: «Надо, товарищ генерал, смотреть в оба». Он постучал пальцами по столу и говорит: «Хочешь ко мне в штаб, заместителем начальника штаба, должность полковничья? Приказ быстро поступит». Посмотрел бы ты, комиссар, на выражение моего лица. Заикаться начал, еле выговорил: «Б-бла-го-да-рю за до-доверие, но от части не отрывайте».

— И ты действительно не согласился?

— Что ты, Степа, конечно, нет... Разве можно сейчас уходить, вот освоим новые эрпурсы... — Он начал рассказывать, как прошли сборы командиров частей, какие лекции читали, что видели и что изучали из новой техники, какую он оставил записку генералу Гросулову.

— Честно говоришь?

— Честно.

— Так и сказал: от части не отрывайте?

— A-а, вон ты о чем! Так и сказал, Степан.

— А Гросулов что?

— Сказал: подумай.

— Не соглашайся, тверди одно: не отрывайте, не отрывайте. Там ты пропадешь. А здесь хорошие люди. Не-ет, там пропадешь. Потом, кто такой зам? Никто! Половина человека, командир не командир, комиссар не комиссар, а так, в виде некой прокладки, на которую давят и сверху и снизу. — Бородину хотелось сказать о замах что-то такое, что вызвало бы у Громова испуг, по крайней мере, жалость к замам. И он говорил, говорил о том, была бы на то его, Бородина, воля, он вообще упразднил бы эти должности, ибо замы на практике или превращаются в исполнителя того дела, которое обязан выполнять сам начальник, или ничего не делают при хорошем командире, а человек, который ничего не делает, неизбежно превращается в объект подковырок и насмешек остряков. Он говорил до тех пор, пока Громов не воскликнул:

— Чего ты на себя наговариваешь? Ты тоже заместитель!

Крыть было нечем, и Бородин, поняв, что несет чепуху, махнул рукой.

— Два ноль в твою пользу. — Его калмыцкое лицо вдруг потемнело, и он засопел, словно ребенок, который вот-вот заплачет. — Ладно, будем считать, что замы — отличные люди, нужные! Но ты все-таки не уходи от нас. Партийное собрание готовим, открытое, пересмотрим соцобязательства, осилим новую технику. К боевым пускам подготовимся вовремя. Так все настроены. — И у ворот придержал Громова: — Поезжай домой, прими ванну, отдохни. Ох и посвежеешь! Поезжай, машину сейчас вызову, позвоню в гараж из проходной будки. Завтра, Сергей Петрович, полную картину получишь, как мы тут жили без тебя.

— Уговаривать ты мастер, — заметил Громов.

Повестка дня партийного собрания не выходила из головы: Узлову не хотелось, чтобы Шахов в своем докладе говорил о нем как о передовике учебы. Раньше, еще до замены ракетных установок новыми, его взвод был передовым. В сущности, он и сейчас имеет лучшие показатели в освоении РПУ-2 и его взвод по-прежнему считают «маяком». Слово «маяк» почему-то всегда пугало Узлова, а сейчас тем более, ибо борьба за освоение новой техники только начинается. «Дима, ты полегче со мной, полегче, инженер! Не поднимай на пьедестал, лучше о других доброе слово скажи».