Анатолий Андреев - Машина Страница 9

Ну так вот, у нас десять щитов. Два из них тебе, Саша. Оформляй на них «Комсомольскую жизнь». Пойди посмотри в других цехах, посоветуйся и подойди с материалами ко мне. Дальше... Четыре щита — профсоюзу.— Фросин улыбнулся предцехкому.— Передовиков у нас пока нет, но ты помести туда соцобязательства, график чистоты...

Логашов негромко пробасил:

— Хорошо бы и ту, торцовую стену занять агитацией. Лозунг большой написать, что ли...

Фросин удовлетворенно кивнул, сразу же записал в свою бумажку:

— Лады. Я художнику так задачу и поставлю. Пусть подумает. Да не просто лозунг, а панно... Если только,— он опять покосился на Макарова,— мне нарушение финансовой дисциплины не припаяют.

Все засмеялись. Макаров тоже засмеялся:

— Да бери своего художника! Я же говорю — я здесь неофициально!

Ободренный смехом и хорошей деловой обстановкой, в разговор вступил Саша Белов:

— Вот бы кружки для молодежи. И красный уголок...

— Об этом я и хотел говорить сейчас, о молодежи.— Фросин придвинул к себе стопку листков с какими-то не то таблицами, не то списками.— Я дал задание табельщице, и она подготовила мне такие сведения по всему личному составу цеха: возраст, семейное положение, образование, стаж работы на заводе. Ну и еще  ряд данных — где живет, с родителями или один, далеко ли ездит на работу... Полностью я обработать не успел, но предварительно можно уже обсудить. Средний возраст — двадцать два года. Средний стаж работы на заводе — два с половиной года. Образование: с десятью классами — сорок три процента, с неполным средним образованием — семнадцать процентов, со средним техническим и незаконченным высшим — двенадцать процентов и двадцать восемь процентов — с высшим образованием. Для справки: самый старый человек в цехе — Василий Фомич.

Фомич, тоже вдруг проникшийся этой несерьезной атмосферой, выкрикнул:

— Ну да! А Евграфовна?

Все сразу вспомнили уборщицу Евграфовну, сухонькую бойкую старушонку, и расхохотались.

— Ну так что,— спросил, отсмеявшись, Фросин,— ясна картина? Придется нам и кружки организовывать — это по твоей части, Логашов,— и стенгазеты выпускать, и в школу рабочей молодежи загонять, и за морально-политическим состоянием следить...

Он вздохнул, и всё с готовностью улыбнулись — и вздоху его, и казенным словам «морально-политическое состояние».

— Нет, я говорю совершенно серьезно — придется. Я намеренно умолчал о производственных вопросах. Это наша с Василием Фомичом забота. Вас я сюда не впутываю, мы с ним сами знаем, что делать надо. Так что давайте без улыбок, и оформление, раз уж с него начали, должно быть сделано быстро и качественно. И договоримся,— в голосе Фросина проскользнули жесткие нотки, и Макаров подумал про себя: «Ого!»,— это не моя блажь, а первоочередная задача!

Фомич не поднимал головы, разглядывал свои руки с толстыми ногтями — руки не начальника, а слесаря, монтажника — руки мастерового. Обстановка становилась напряженной. Фросин, словно не замечая этого, гнул свое:

— И еще одно. Коллектива у нас пока  нет, работа тоже... скажем, специфическая... Так что, если кто сачковать вздумает, а это пока легко,— это уже ЧП. Ясно?

Он замолчал. Все тоже молчали — показалось, что крутовато Фросин забирает. Еще и работать не начали, а он уже: «сачковать», «ЧП». Макаров подал голос из угла, чуть разрядил напряжение:

— Могу дать совет: не бегите к начальнику бегом. Сначала сами разберитесь, при всех скажите о непорядках. Если обо всем будет говориться прямо и при всех, люди поймут правильно, сами будут стремиться поддерживать дисциплину!

Фросин пожал плечами:

— Я, в общем-то, это же имел в виду... Это само собой разумеется... Вроде бы у меня все. Кто еще хочет добавить? Вопросы есть?

Вопросов и добавлений не было. Все разошлись. Фросин шел между Макаровым и Василием Фомичом. Макаров придержал его:

— Не беги так. Чай, Фомич у тебя самый старый в цехе. Да и я не моложе...

— Набрали, понимаешь, мальчишек...  Черта лысого с ними наработаешь...— проворчал Василий Фомич.

— В самом деле, Виктор Афанасьевич, удивил ты меня сегодня своей статистикой,— голос у Макарова был недовольный.

— Во-первых, после драки кулаками не машут,— отозвался после паузы Фросин.— А во-вторых, цех создается не ради двух-трех машин!

— Ну-ну, ты поясни! — все таким же недобрым голосом сказал Макаров.

— А тут и пояснять нечего. Производство будет расти. Вот и надо молодежь брать. Это же резерв! Они же, как освоят машину, играючи все планы выполнять будут!

— Ты смотри, резерв,— передразнил  его  Макаров.— Шею себе не сломай, пока машину с детским садом своим осваивать будешь.

— Да вы что, не понимаете, что со старыми рабочими нам ее не поднять? — всерьез разозлился Фросин.— На хрена мне их опыт, если изделие совершенно новое? В машине молодежь имеет такой же опыт, что и старики,— никакой! Так молодежь, по крайней мере, ориентируется быстрее! Нам бы только пару машин сделать! А там уже я и не беспокоюсь, дело пойдет!

— Вот именно: нам бы только сделать, а там пойдет...— ворчливо, но уже без прежнего недовольства съязвил Макаров. Видимо, вспышка Фросина убедила его в чем-то.— А вот как твои мальчишки и две-то машины сделают, это еще вопрос... Ну ладно, вон твой трамвай. Беги, а мы с Фомичом пройдемся по-стариковски, пешочком.

Фросин еще не остыл и потому ушел от них к трамвайной остановке.

Макаров проводил его взглядом и неожиданно захохотал.

— А ведь и меня провел — приказы-то по личному составу я сам подписывал! И ведь знал бы, кого он набирает, ни за что бы не допустил!

Фомич, за все время перепалки не проронивший ни слова, буркнул:

— Мальчишка...— И опять  не понять было, осуждает он Фросина или нет.

— Точно, мальчишка! По всем повадкам — мальчишка! — Макаров  Фросина  явно  одобрял.— Но  ведь умеет работать! Нам бы с тобой так в его годы...

И хотя его годы от Фросинских отделяло всего около пятнадцати лет — не так уж и много, и сам Макаров был еще мужик хоть куда,— но он, а за ним и Фомич вздохнули каким-то своим мыслям.

Некоторое время шли молча. Фомич поднял — задувало с севера — воротник и буркнул, как будто не было паузы:

— Два щита — рационализация, два — передовики... Да чтобы места свободного не оставалось... А в цехе верстаков не хватает, паяльников нет. Да что говорить — тапочки до сих пор не получили!

Он ожесточенно крутанул головой. Макаров коротко хохотнул:

— Да брось ты к нему цепляться! Ты в корень смотри — вишь ведь, за оформление ухватился, да крепко! Стало быть, ему виднее. Может, с этого и нужно начинать? А как он об этом говорил — дело пятое. Может, он по-другому и разговаривать не умеет...

— Должен уметь, на то и начальник...— Раздражение не исчезало из голоса Василия Фомича, и Макаров заговорил уже холодно:

— Правильно,  начальник! А сам-то ты  догадался бы заняться этими планшетами? На месте Фросина? Вроде и не главное это дело на первый взгляд, а?

— Чего на месте Фросина? Я на своем месте сижу!

Мне эта агитация по штату не положена. У меня своей работы, понимаешь, хватает!

— Ну-ну, работай, работай...

Фомич надулся. Макаров тоже смолк, искоса поглядывая на его тучную фигуру и думая, что не так все просто, и не одной только этой «агитацией» недоволен Василий Фомич. Не на жесткий же тон Фросина в конце совещания он отреагировал — его, Фомича, и криком не возьмешь, всяких он видал крикунов и по столу колотунов. Нет, не в этом соль, а во всем стиле работы Фросина, который кажется порой, и не одному Фомичу, легковесным, без той освященной временем истовости, какую многие еще считают единственно допустимым подходом к делу.

«И если ты, Фомич, за время прежней работы с Фросиным этого не понял,— думал Макаров,— то поймешь теперь, на новом уровне ваших с ним отношений. Поймешь, Фросин тебя заставит! Вот так же несерьезно, походя, а заставит!».

И Макаров вновь повеселел и ткнул Фомича кулаком в бок, а тот рассерженно зашипел на него — не отошёл еще. Это вовсе рассмешило Макарова, и он расстался с приятелем совсем в хорошем настроении.

Фомич пошел дальше один, недоумевая, чего бы это Макарову веселиться, и чувствуя, как злость на Фросина и на все на свете проходит, уступая место неосознанному пока восприятию правоты Макаровских слов.

По этой ли причине, или почему еще, но на душе у него стало не так сумрачно. Он расправил плечи, выставил живот и дальше двигался уже обычной своей походкой, чуть косолапя и ставя ноги носками врозь, медленно и вальяжно.

8

Секретарь парткома Гусев был занят плотно, прочно и с самого утра. В половине девятого он проводил «аппаратное», после совещания чуть ли не час разбирался с бумагами — и накопилось порядком, и отвлекали. Потом Гусев собрался было в цеха, но пришел главный инженер. С ним Гусев чувствовал себя не вполне уверенно — не в силу своей слабости или там еще чего, а просто потому, что так и не понял, как к нему относиться. Это ощущение появилось в нем с самого начала, как только его избрали секретарем, то есть уже год.