Робер Мерль - Солнце встает не для нас Страница 9

— Больно уж тут с тобой носятся, краб, — говорит ему Легийу.

«Крабами» на жаргоне подводников называют старших матросов.

— А как же? — отзывается Пинарель. — Не дай бог дойдет до гангрены, — всю кисть оттяпают.

— Самое большее — палец, — утешает его санитар.

— Какая разница? — удивляется Пинарель. — Хотя бы и палец. Не думаю, чтобы моей невесте это понравилось, ведь мы собрались пожениться в конце путины.

Офицеры говорят «рейс», а матросы — «путина». Емкое словечко, хотя, надо признаться, звучит оно как-то нелепо по отношению к кораблю, который не имеет никакого касательства к рыбному промыслу. Но мне нравится, что матросы на подлодке сохранили это освященное вековой традицией выражение, где оживают все трудности долгого морского пути по бурным волнам.

— Всего-то делов — один палец! — ухмыляется Легийу.

Я неодобрительно кошусь на него, он замолкает.

— Что же, поздравляю вас с предстоящей свадьбой, Пинарель, — обращаюсь я к своему пациенту. — А нельзя ли взглянуть на фотографию невесты?

Он только этого и ждет. Тут же сует руку в нагрудный карман, где рядом с дозиметром хранится карточка в целлофановой обертке, и сделав равнодушное лицо, протягивает ее мне.

— Очень даже ничего, — говорю я.

— Экстра-класс, — оценивает Легийу.

— Вся штука в том, — с серьезным и внушительным видом объясняет Пинарель, засовывая карточку обратно, — что мне скоро исполнится двадцать два — самая пора жениться.

— Подумаешь, — не соглашается санитар. — Двадцать два — не такие уж и годы. Можно не торопиться.

— Прошу прощения, — возражает мой пациент, — я не согласен. Мне всего двадцать два, это верно, но я уже, можно сказать, старый морской волк. И на «Маршале Фоше» ходил, и на малых подлодках два с половиной года прокантовался, а теперь вот пошел во вторую путину на ПЛАРБ.

— Ну и как, понравилось вам на «Фоше»? — спрашиваю я.

— Нисколечко. Громадная посудина, не корабль, а настоящий завод. Две тысячи человек команды. А капитан — ни дать ни взять господь бог. Знаешь, что где-то он да существует, но в глаза его никто никогда не видел. То ли здесь. Все тебе знакомы, капитана каждый день можно встретить в коридоре, и он тебе тут же: «Здрасьте!» Ты не поверишь, Легийу, он мне как-то сказал: «Не забывайте, Пинарель, какую важную роль вы играете на борту».

— У нас все играют эту самую роль, — раздраженно бросает Легийу.

— А все равно приятно, — не уступает Пинарель. И оборачивается ко мне, надеясь на большее понимание — Я, доктор, заведую холодильными установками, а по совместительству — и гальюнами. И вот представьте себе, что будет, если я зазеваюсь и холодильники разморозятся? Сколько тухлятины придется выкинуть за борт? А чем братва питаться будет? Или, к примеру, гальюн засорится, или, скажем, с дерьмобаком какая неувязка выйдет…

— Можешь не продолжать, — обрывает его Легийу, — мы и так все поняли.

— Вы говорите, Пинарель, что два с половиной года отслужили на малых подлодках? И каковы ваши впечатления?

— Ха, впечатления! — смеется Пинарель. — Получше, чем от нашей махины, несмотря на тамошние койки с подогревом и прочие прелести.

«Подогрев» коек на малых подлодках связан с нехваткой спальных мест: два на троих матросов. Когда один заступает на вахту, другой отсыпается в неостывшей постели.

— Не очень-то это удобно!

— Конечно, особенно в сравнении с ПЛАРБ, — здесь у каждого свой угол, — соглашается Пинарель. — Но есть там и свои преимущества. У малой подлодки габариты раза в два меньше. И вдвое меньше народу! Этакая сплоченная семейка…

Ближе к шести часам я отправляюсь в кают-компанию, чтобы выбрать себе книжку, и встречаю там лейтенанта Бекера. Это здоровенный, крепко сбитый верзила, метр девяносто ростом, краснорожий и бородатый — огромные ручищи, ноги как у слона, серьезный и холодный взгляд из-под тяжелых очков в роговой оправе. Сидя в кресле, он вышивает крестом чайную салфетку. Иголка в его лапище кажется совсем крохотной. Я присаживаюсь рядом.

— Вот уж не знал за вами таких талантов, лейтенант.

— Какие там таланты, доктор, — важно отвечает он, — крестиком-то каждый сумеет.

— Это чайная салфетка?

— Угу.

— И сколько вы их думаете сделать?

— Полдюжины плюс скатерть.

— Успеете до конца рейса?

— Постараюсь. Хотелось бы порадовать супругу.

Я всматриваюсь в него: в этом богатыре есть нечто от каменной статуи, холодной с виду, но наверняка исполненной внутреннего жара. И как трогателен этот великан, вышивающий в свободное время салфетки для своей супруги! Он ведь так и сказал — «супруга», а не «жена». Лейтенант, должно быть, из тех людей, что серьезно относятся не только к брачным узам, но и ко всему на свете.

— Вышивание доставляет вам удовольствие?

— Помогает расслабиться. Одно плохо: при неоновом освещении недолго и глаза испортить.

Иными словами, нет в мире совершенства, и даже само «расслабление» может оказаться утомительным. Хочется сказать ему об этом вслух, но боюсь, моя шутка его не порадует.

— Вы, наверное, родом из восточных провинций?

Обратите внимание, что я, наученный опытом, не уточняю, откуда именно: из Эльзаса, Лотарингии или Вогезов.

— Да, я эльзасец.

— У вас в роду были военные?

— Нет. Если не считать деда, его в сороковом году силком забрали в вермахт.

— И чем же это вас привлекла военная служба?

— Трудно сказать. До восемнадцати лет, когда меня призвали, я моря в глаза не видел!

— Значит, вы и мореходное училище не кончали?

— Нет. Прослужил три года во флоте, прошел конкурс офицеров запаса, и тут мне предложили пятилетний контракт в военно-морском флоте. Я офицер запаса на действительной службе. По окончании контракта начальство может его не возобновить и списать меня на берег.

В его словах не чувствуется ни жалости к себе, ни упрека. Факт есть факт: командование военно-морских сил шутить не любит. Сам Бекер тоже. Это, судя по всему, человек положительный, аккуратный, застегнутый, что называется, на все пуговицы и отнюдь не болтливый. Словом, полная противоположность Роклору. Но Роклор мне тоже нравится. Во Франции всем есть место. Я расспрашиваю дальше:

— Сегодня мне довелось услышать от одного парня довольно-таки странное выражение. Объясняя мне, как погружается подлодка после наполнения балластных цистерн, он сказал: «Коэффициент живучести становится отрицательным, отчего бы ей не погрузиться?»

— Он, разумеется, хотел сказать «плавучести», — говорит Бекер без тени улыбки. — Не надо забывать, — продолжает он, откладывая свое рукоделие, — что у подлодки два корпуса: прочный внутренний и легкий наружный, А между ними находятся балластные цистерны.

— Кстати, — говорю я, употребляя любимое словечко Легийу, — а что это, в сущности, такое — балластная цистерна? На что она похожа?

— Это полость в форме кольца между внешним и внутренним корпусами. Всего их восемь.

— А как в нее попадает вода?

— Через зарешеченное, но постоянно открытое отверстие в борту на уровне киля.

— Что значит — постоянно открытое? — спрашиваю я с некоторым беспокойством. — И почему вода не попадает в цистерны, когда подлодка идет в надводном положении?

— Ей мешает находящийся в них воздух.

А ведь верно! Если опустить в бассейн пустую бутылку горлышком вниз, вода в нее не наберется.

— Тогда как же удаляется воздух из цистерн перед погружением?

— Сейчас я и до этого дойду. На самом деле каждая цистерна состоит из двух независимых полуобъемов, один по левому борту, другой — по правому; внизу у них зарешеченные отверстия, а вверху — клапаны для выхода воздуха.

— Теперь все ясно как божий день, — говорю я. — Клапаны открываются, из них с шипением вырывается воздух, совсем как из откупоренной бутылки с газировкой, подлодка тяжелеет и погружается.

— А клапаны закрываются, — добавляет Бекер, улыбнувшись в первый раз за все это время. — Не забывайте закрыть клапаны.

Ему следовало бы улыбаться почаще. Тогда был бы ощутимей пышущий в нем внутренний жар.

— Зачем?

— Если их не закрыть, нельзя будет продуть сжатым воздухом цистерны, чтобы удалить из них воду, облегчить подлодку и всплыть на поверхность.

— А много ли времени занимает погружение?

— Тут самое главное — последовательность маневров. Лодка погружается в два приема. Во-первых, открываются клапаны, но не все. Клапаны двух центральных цистерн остаются закрытыми.

— Почему?

— Сейчас поймете. Подлодка начинает погружение, но еще не уходит глубоко под воду. Вахтенный на центральном пульте, глядя на приборное табло, еще раз проверяет, задраены ли все люки. И если задраены, дается команда к погружению на двадцать один метр. Открываются клапаны двух центральных цистерн, и лодка погружается на заданную глубину.