Евгений Титаренко - Минер Страница 9

Но тут как-то получилось, что губы их оказались слишком уж близко друг к другу, и всякие объяснения утратили смысл.

Ночью Минер опять казнился.

Что Она подумает о нем завтра?

Ровно через три недели со дня приезда Минера в город они сидели рядом перед Ее бабушкой и молчали. Бабушка, с интересом разглядывая их, молчала тоже.

Внучка была бледной. А Минер, наш мужественный, наш бесстрашный Минер, то краснел, то синел. Причем, сдается мне, без переходных оттенков.

Первой не выдержала Она, выпалила:

«Бабушка, мы решили пожениться!»

«Дыть чего ж, — с готовностью отозвалась Бабушка. — Эт я знаю. Эт весь город знает. Эт завсегда у нас так, что все знают».

Минер сидел ошеломленный.

А Бабушка продолжала:

«Дай вам господи счастья. Чего ж. Я благословляю…»

Она не дала Бабушке договорить. Она кинулась на нее и принялась целовать в щеки, в лоб, в нос, в темя. Словом, куда придется.

Глядя на этот фейерверк поцелуев, Минер мало-помалу пришел в себя и уже ни в чем не каялся.

Тетенька в ЗАГСе отказалась расписать их и даже замахала руками:

«Нет, нет!» Дескать, и не думайте. Дескать, у нас порядок: надо заявление сначала…

Но увидела слезы на глазах невесты и замерла.

Даже испугалась, построив ложную догадку. Засуетилась по комнате. «Я сейчас это… Мигом вас…»

Не знаю, что они говорили: «люблю» или «гм-да-ой-да», но из ЗАГСа они вышли мужем и женой.

Вечером Минер перетащил из гостиницы свой чемодан и шинель к Бабушке, а через два дня выехал в Областной Центр, чтобы лететь самолетом на Москву, так как сроки его истекали.

И эти два дня были днями настоящей семейной жизни.

Он требовал, чтобы Она поступала в университет и училась, а к Ее выпуску он переведется куда-нибудь…

Она же говорила, что поступит на заочное отделение и приедет к нему, поскольку он «страшно одинок». (Тогда как Ее окружала куча родственников в лице Бабушки.)

Он пытался доказать, что там одни скалы…

«Но ты-то живешь? — резонно возражала Она. — А потом: как ты будешь без меня?..»

Вам понятно?

Минер возражал еще как-то. За двое суток можно возразить тысячу раз, особенно если делать это с лаконичностью Минера. Но попробуй объяснить людям, что такое СКАЛЫ, если они их в глаза не видели, СПЛОШНЫЕ СКАЛЫ, где даже шалаша не построишь.

— Упрямая Девчонка, ребята… — устало подытожил измочаленный шестичасовой пыткой Минер и, сказав свое классическое «гм», сделал вид, что спит.

Готов поклясться, что и остальные тоже притворялись до утра. С этой минуты что-то такое, ну… непривычное поселилось в нашем кубрике. Вроде все оставалось так же и все было уже не так.

Мы лежали и думали: каждый о разном и каждый об одном и том же.

Утром Минер получил телеграмму. Если раньше мы не интересовались, откуда он что получает, — теперь знали, что в телеграмме этой много всяческих наказов, пожеланий и прочих загадочных вещей. Кому-то проболтавшийся радист подтвердил это. И, представьте себе, там даже было еще «твоя».

Вы получали когда-нибудь телеграмму, чтобы там было «твоя» — открыто, хоть все глядите?

Лично я в этом отношении навсегда останусь реакционером, то есть собственником, даже при коммунизме. Чтобы «твоя» — и ничья больше. Видимо, годы общения со Старшим Лейтенантом не прошли даром, и я перенял некоторые из его пороков, как ни старался бежать от них.

А телеграмму Минер оставил на своей тумбочке.

Кстати, о достоинствах и пороках. Единственный раз я слышал, чтобы о моих друзьях говорили, как о людях порядочных. Пакостная история.

Был у нас на побережье свой персональный Разведчик. Тип во всех отношениях оригинальный. Казалось бы, сама должность обязывает человека быть сдержанным, внимательным, суровым, мужественным и т. д., то есть обладать всеми теми качествами, о которых грезят девчонки и которым завидуют мальчишки. У этого же были вечно сияющие глаза и такая радостная улыбка на губах, что думалось, в каждом новом встречном человеке вдруг узнает брата — сейчас кинется обнимать. Если добавить к этому, что язык у него был подвешен настолько свободно, что перещеголять его не могли даже радарщики, то вот вам и весь законченный портрет массовика-затейника. В этом отношении, на мой взгляд, единственно Старший Лейтенант мог бы оказать ему достойное сопротивление. Но до настоящей схватки дело ни разу не дошло, поэтому оставим вопрос открытым.

С первых же встреч мы уже знали, что за последние два года войны он в качестве радиста-десантника несколько раз побывал в фашистском тылу, участвовал в уничтожении опытного образца немецкого бомбардировщика, прозванного почему-то «Пиковой дамой», а затем шесть месяцев пролежал почти без движения в снегу на скале, буквально в пяти-шести метрах от одного из немецких аэродромов, имея при себе четырехмесячный запас провизии, спальный мешок и рацию. За эти шесть месяцев он не произнес ни одного слова (потому и наверстывал, наверное, теперь) — лишь условными, короче секунды радиограммами сообщал, когда и сколько самолетов взлетело с аэродрома, когда и сколько приземлилось. Подобных историй в запасе у него была куча, так что мы однажды направили даже верным ребятам в Город тайный запрос: разузнать как-нибудь о прошлом Разведчика. К сожалению, факты подтвердились: и «Пиковую даму» он подрывал, и в снегу около подземного немецкого аэродрома загорал шесть месяцев…

Портрет нашего персонального Разведчика будет не полным, если не рассказать о его трубке.

Вам доводилось видеть полулитровую стеклянную баночку с алюминиевой крышкой? Так вот представьте себе эту баночку глиняной, а крышку — серебряной, прилепите сбоку к баночке длинный, изогнутый мундштук — и вы получите точное представление о трубке, которую не выпускал изо рта Разведчик. Мы попытались подсчитать, сколько драгоценного тепла источается при этом в пространство, и ужаснулись. Чтобы энергия использовалась рациональней, мы хотели было в то время, когда он курит, жарить на серебряной крышке рябчиков. Но он почему-то не согласился и даже обозвал нас пустоголовыми. Такая уж была у него любовь к этому инструменту.

Принадлежа всему нашему побережью, он был странствующим Разведчиком. И появлялся на точке и исчезал согласно какому-то одному ему ведомому расписанию.

Приезд его был своего рода событием для батареи.

Днем он о чем-то толковал с Майором, а к вечеру все собирались в матросском кубрике, уверенные, что Разведчик не улизнет от нас без очередной беседы. Хотя ни беседами, ни лекциями выступления его назвать нельзя. Безо всякого плана и тезисов он по нескольку часов подряд рассказывал нам о шпионах. При этом ни разу не был уличен в повторении. Все случаи шпионажа, известные ему, не уместились бы в сотни томов «Библиотеки военных приключений». А если учесть уже сказанное о его способностях работать языком, можно представить, какими подробностями изобиловали эти истории.

Судя по разнообразию форм, в которые маскировались лазутчики, Старший Лейтенант заключил, что шпион может явиться даже «под маской крокодила».

После одной из таких бесед (надо отдать должное Разведчику — они были интереснее любой книжки из той самой «Библиотеки»), когда мы уже собирались отойти ко сну, Старший Лейтенант со свойственной ему серьезностью вертопраха неожиданно заявил:

— Разведчик, у меня к вам требование. Надо прощупать одного субъекта: имеет привычку толковать по ночам, когда все спят, о загранице. Фамилию и звание я вам скажу наедине. Если это не резидент, то уж связной наверняка. Раньше я еще сомневался, после ваших рассказов не сомневаюсь.

Разведчик приподнялся в постели. Трубка его оглушительно, с хрипотцой заклокотала, что значило — Разведчик думает.

Мыслей его разгадать не удалось, но на другой день он, вопреки обыкновению, пригласил всех на вторую беседу… и закатил нам нуднейшую двухчасовую лекцию о том, какие замечательнейшие, расчудесные, распрекрасные люди служат на Н-ной точке за Полярным кругом.

Вы представляете? Фамилий, дьявол, не называл. Но ведь нам-то наши биографии были назубок известны! И это он — при матросах! (А мы готовились вылавливать очередного агента, уши развесили.)

Не знаю, чем бы закончился для него этот подлый обман. Ярость наша достигла кульминации, когда объявили учебную тревогу.

Двоим самым крепким из нас удалось на десять минут освободиться от учений, и мы отволокли несчастного лектора к пирсу, где ненадолго остановился катер пожарников (в соответствии с какими-то своими тренировками).

Подопечный наш кричал, что лекцию он приготовил по нашему же заказу, требовал дать ему хоть банку паштета на дорогу, но мы сдали его с рук на руки пожарникам и проследили еще, чтобы он не выпрыгнул где-нибудь, пока катер идет вдоль берега.