Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры Страница 9

Только вот природа Библа, как бы препятствуя безудержному стремлению человека к плодовитости и его презрению к естественным ее ограничителям, стала множить число аномалий. По-видимому, ей не нравилось, что из-за принудительной и резко выраженной дихотомии полов напрочь выбивался извечный резерв, уничтожался буфер между главными половинами человечества, огрублялись краски и оттенки, женщины становились злобными рабочими самками, мужчины — аморфными трутнями на час или безмозглым тараном.

Началось с того, что вместо двух четко разграниченных полов (кстати, пол, в отличие от секса, — это и есть половина, а половин не может быть, к примеру, три) и кое-какой донной мути их стало никак не меньше пяти, причем с достаточно зыбкими границами, устанавливаемыми их носителями чисто волюнтаристски; размножались же, так сказать, наперекрест только прежние два. По всей видимости, именно в ответ на угрожающе малое количество мужчин естественной ориентации женщины склонились к партеногенезу, бывшему, таким образом, аномалией второго порядка.

Тем дело, однако, не завершилось: и в среде нормальной, натуральной и обыденной семейственности возник целый букет причин, резко понизивших детородную способность.

Во-первых, от мужа к жене нередко передавался некий хитро мутировавший вирус, обрекавший ее на непроизвольное убиение во чреве детей, зачатых от других мужчин. Оттого что этот вирус чихать хотел на законность и благопристойность брачных уз, раннее вдовство превращало юную женщину в безнадежный пустоцвет, обыкновенно не могущий завязать в себе узелок даже специфически библским методом. Во-вторых, среди зрелых женщин, имеющих в своей жизни только одного мужчину, процвело заболевание вроде бы амебного характера, настолько зловещее, что его сразу же прозвали «СПИДом верных жен». Генетика таких дам лет через пять-шесть поражалась своего рода инцестом, ближняя кровь требовала дальней: дети от мужа рождались раз от раза все более хилыми и недолговечными, порода гибла. У самих матерей бурно развивалась фригидность вплоть до самоубийственной неприязни к выполнению супружеского долга, сопровождающейся судорогами и тихим помешательством. Коварство последнего недуга было в том, что чадородие пораженных им не иссякало, превращая их в фабрику по производству мутантов. Зато, как замечали исследователи, в неполовой сфере злокозненные простейшие причиняли сплошную пользу супружеским организмам.

Далее, все меньше становилось мужчин, умеющих не просто наподдать из своего исконного тройного орудия, но и присоединить к дамскому иксу свой полноценный игрек. И сильнейшей части народонаселения все более приходилось полагаться на слабейшую и прекраснейшую, которая все более и более полагалась только на себя одну.

Напористым и слегка агрессивным дамам было еще неплохо на этом свете. Но такие, как Лиз, считались абсолютно неперспективными невестами (на отрицательно помеченных особях вообще не принято было жениться), и поэтому им не оставляли ни малейшего шанса забеременеть хотя бы на архаический манер. О, если бы еще мужчины, как в давние времена, беспечные и развращенные, тяготели к сладостной необременительности неплодных самок! Это был бы лишний шанс иной женщине поймать воробышка…

Быть может, та же природа, ужаснувшись своим деяниям или просто во имя спасения последних клочков некогда щедрого женского начала, навела на Библ иную напасть — сиррских бракокрадцев? Но отложим разговор об этом на будущее.

Анна была чужачкой, это ей ставили на вид постоянно, хоть и вежливо. И оттого, внезапно обнаружив, что на здешнем свете имеются трое мужчин, в упор не замечающих ее инаковости, более того — восхищенных ею (в обоих смыслах — и девушкой, и ее необычностью, и еще вдобавок в третьем: плененных и похищенных всем этим в совокупности) Анна ослабила свою круговую защиту и начала потихоньку освобождаться от незримой брони. Выбрав изо всех троих Юхиму как наиболее простодушного — в специфически вольтеровском смысле, — она всякий день своего замужества возносила молитвы Великой Занебесной Книге и сиррской богине Луны, Матери Всех Живущих, а также удесятеряла, к великой радости Юхимы и зависти прочих мужчин, свои сексуальные старания. Расчет шел на долгие годы; терпением и смирением в достижении цели Анна походила на хорошего бойцового бульдога. В отличие от прародительницы Сарры, она нисколько не насмехалась над перспективой понести дитя в преклонном возрасте. Но даже не дождалась его: месячные, не посещавшие ее в течение всей юности, внезапно появились в сорок пять лет, чтобы тотчас же снова исчезнуть по причине исполнения самого главного изо всех желаний. И вот ровно через девять месяцев после того Анна получила девочку, которая вышла из ее крепкой плоти, как моллюск из раковины, орех из скорлупы. При этом Анна слегка оглохла, что нередко случается в ее возрасте, но о цене, уплаченной за свои моления, не жалела. Впрочем, она была слегка обескуражена их конкретным результатом: ей свойственно было страшиться воплощения идеала, а девочка в своей идеальности упорствовала. Это был прелестный ребенок, белокурый и белокожий, не способный поднять скандал из-за такой чепухи, как мокрые пеленки или небольшой перебой в питании, обладающий крепким сном, отличным аппетитом и пристальным вниманием ко всему окружающему. Вместе с тем новорожденное дитя вполне умело за себя постоять: негромкий, въедливый плач, подобно ультразвуку, каким подзывают лошадей и собак, легко пробивался сквозь пелены, застилавшие Анне слух. Вообще, кажется, люди преувеличили тугоухость немолодой матери; угадывала она на удивление много из сказанного ей, помимо очевидных пустяков. Другое дело, что она плохо соразмеряла силу своего собственного голоса, который то взмывал ввысь, с треском проламывая звуковой барьер, то сбивался на страстный шепот.

Девочку назвали коротко и многозначно: Син. Так звали прекрасную фею, сиду из кельтских легенд, но это могло быть сокращенным обозначением человека — инсан — в священных текстах Сирра и — что было наиболее скрыто от жителей Библа — священным именем лунной богини, к которой обращены были Аннины просьбы о ребенке.

Син росла как бы сама по себе. Нянек у нее, не считая отца, не было, да и тот вскоре умер как бы для того, чтобы соблюсти равновесие живого, — ведь его дочь была непредусмотренным подарком природы. Но девушки — конники и конюхи (мужчин как-то не тянуло Анне в конюшню), Иосия и его брат Закария, лошади, собаки и даже некие странные существа из окрестностей конюшни, а, может быть, и самого Дома все время находились с ней рядом. Что люди охотно возятся с живой и теплой куклой, а домашняя скотина с нею терпелива, не должно удивлять. Но как-то одна из девочек-жокеев, на минутку бросив Син в комнате, где ночевали дежурные и оттого было устроено некое подобие кровати, застала там крысу абсолютно невообразимых пропорций: положив зубастую пасть на подушку рядом с головой ребенка, зверюга щекотала нежное личико и шейку длинными усами, отчего Син заливисто хохотала и отбрыкивалась. Когда невезучая нянька заорала со страху, животное подняло морду, вроде как ухмыльнулось и неторопливо убралось по своим крысиным делам.

Постепенно девочка вытягивалась, хорошела лицом и стройнела телом; душа же пребывала в состоянии перманентного восхищения и влюбленности в широкий мир со всеми его обыкновенными чудесами, и мир отвечал ей взаимностью. Людям она была открыта настолько, что никто из них не подозревал о некоем на редкость плотном ядре, которое составляло сердцевину ее натуры, не то чтобы специально скрываемую, однако именно из-за своей очевидности невидимую и почти непроницаемую для внешних воздействий. Сплетни и пересуды о ком бы то ни было ее не трогали, слухи не ужасали, хвалебный глас молвы не вызывал ответного восхищения. Ровная и приветливая со всеми живущими, свои мысли о них Син держала при себе и почти никогда не выдавала. Никто и ничто, кажется, не могло ее задеть и оцарапать. Ее внутренний «черный ящик» был и доспехом, по крепости не уступающим материнскому.

Такой же, как с человечеством, была она и с его делами. В каждое учение и ремесло вступала без оглядки — и бросала, достигнув если не истинного совершенства, которое невозможно, то уровня, принимаемого за идеал, будто накапливая и одновременно перебирая, подбирая себе задушевное дело на всю жизнь. Не замыкаясь в механическом повторении знания, всё же оставляла его себе, повторяя в качестве некоей обыденной повинности: знала несколько языков из числа труднейших, писала изысканным и четким почерком, сущую ерунду умела превратить в аппетитное блюдо, из щепок и стружки клеила изящные безделки для подарков. Случалось ей прясть нить, ткать и вязать, плести и вышивать, работать с железом и электроникой. Хилые растения Библа тянулись навстречу ее рукам из сухой земли. Когда ее призывали, ныряла с головой в любую сиюминутную надобность, а кончив свою повинность, сразу отряхивалась от нее, как собака от воды.