Геннадий Прашкевич - Упячка-25 Страница 9

Я искал. Я непрестанно искал.

Чего-то не хватало, никак не мог ухватить.

Может, «реанимации» не хватало — лужи справа, забора слева, лебеды и крапивы вокруг рынка, споров пупса и инженера, упреков историка в адрес русской исторической школы. Пупса, кстати, к этому времени посадили, видимо, князь Игорь не был все-таки печенегом. В перспективе просматривалась не просто дорогая, а очень дорогая книга. Да и как иначе? Приобрести книгу такого величественного общечеловеческого содержания не мог каждый первый, пусть даже не бедный человек.

«Ночная тьма во время переправ была вообще понятием относительным, — читал вслух директор. — Светили с берега немецкие прожекторы, почти непрерывно висели над головой „фонари“ — осветительные ракеты, сбрасываемые с самолетов. Откуда-то справа вырвались два вражеских торпедных катера, их встретили сильным огнем наши „морские охотники“. То далеко от нас, то ближе падали бомбы, поднимая огромные массы воды, и она, подсвеченная прожекторами и разноцветными огнями трассирующих пуль, сверкала всеми цветами радуги. В любую минуту мы ожидали удара, и, тем не менее, удар оказался неожиданным. Я даже не сразу понял, что произошло. Впереди громыхнуло, поднялся столб пламени, впечатление было, что разорвалось судно…»

Но нет, вожди, кующие счастье для народа, должны жить долго.

Галина Борисовна такие мои мысли поддерживала. Заменяя директора, читала:

«Я не почувствовал боли. О гибели не думал, это точно. — Я внимательно следил за ее красивыми губами, глядел на груди, обтянутые тоненькой маечкой-алкоголичкой. — Зрелище смерти во всех ее обличьях было уже мне не в новинку, и хотя привыкнуть к нему нормальный человек не может, война заставляет постоянно учитывать такую возможность и для себя. — Моя рука сама ложилась на колено Галины Борисовны. — Иногда пишут, что человек вспоминает при этом своих близких… — Галина Борисовна строго смотрела на меня, но руку не отталкивала, — …что вся жизнь проносится перед его мысленным взором. Возможно, так и бывает, но у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу…»

Судьба лучше нас знает, кто чего достоин.

«Плавал я с мальчишеских лет хорошо, все-таки рос на Днепре, и в воде держался уверенно, — читала Галина Борисовна, но дыхание ее уже начинало сбиваться. — Отдышался, огляделся и увидел, что оба мотобота, отдав буксиры, медленно подрабатывают к нам винтами… — ммммм… ниже… — Держась рукой за привальный брус, мы помогали взбираться на борт тем, кто под грузом боеприпасов на плечах с трудом удерживался на воде…» — «Обними меня…»

Так я вышел, наконец, на своего героя.

Дело ведь не в орденах, не во внешнем блеске.

Дело в глубине душевной… ммммммм… в истинном проникновении вождя в глубинные судьбы мира… иначе с чего бы это знаменитый маршал Жуков стал приглашать в Ставку простого армейского полковника — советоваться…

18

Успеть надо было к декабрю 1979-го.

Директор теперь приезжал каждый день.

Беспокойно устраивался в кресле, интересовался Колымой. Осторожно выпытывал: а можно ли на Колыме выжить, не умереть от цинги и лишений пожилому опытному человеку, много и интересно пожившему, члену партии с 1943 года?

Я утвердительно кивал: можно. Опытному человеку, утвердительно кивал я, можно даже новую семью на Колыме завести. Если совесть не препятствует.

Воинские подвиги… судьбы лидеров… заря Коммунизма…

А почему нет? — искал, думал я. «Солнце земное», можно сказать, под ногами валялось, принципам мирового искусства это не противоречит. Все зависит от внезапного взгляда, от наития. Хотя и контроль важен. Сейчас у меня не фанерка с подсохшей коровьей лепешкой, сейчас у меня золото! Много золота! Двуглавый российский орел торжествующе хлопал крыльями в моей бесконечно работающей голове.

Изысканная чеканка…

Никакой церковщины, богоискательства…

Мне нравилось просыпаться с такими простыми мыслями.

Директор сидел в кресле, бессонно в меня всматривался, как пожилая няня, пытался понять, в какой я нахожусь форме, надеялся, что мне повезет, обязательно повезет, нащупаю корни бессмертия. Готовил кофе. Он умел готовить. А я смотрел в окно: то солнце утреннее, то облака… Открывал конверт, уже вскрытый умелым почтовым искусствоведом.

«Представляешь, я проспала на работу, — писала из Берлина (или из Будапешта, или из Вены) Галина Борисовна. — Ночью начался дождь, а под него так сладко спать. Я выключила все три будильника и снова уснула. Проснулась случайно, когда порыв ветра ударил по стеклам. Душ, макияж, кофе, одежда и — в такси. На работе в архиве — завалы, не успеваю ничего. То есть формально я все успеваю, но вот то, что сама считаю необходимым — никак нет. Ох, сейчас бы три дня и три ночи не вылезать из постельки… А ты бы будил меня… И мы бы перемежали слова поцелуями… А потом шли гулять в город… просто по улицам… или на выставку… здесь Клее выставили… или в ресторанчик ужинать… И потом в такси — быстрее, быстрее… Душ вместе, чувствуешь?.. И пока я мажусь всякими кремами, ты зажигаешь в комнате миллион свечей, которые стоят на всех горизонтальных поверхностях спальни… и относишь меня на руках…»

Директор зорко следил за моими руками.

Ужас и смятение расширяли выцветшие зрачки директора.

Он боялся, что вдруг прилетит синий гусь, что вдруг опять возникнут спиртовые растворы. Он не понимал моего счастливого спокойствия. Он не понимал, как это можно опять и опять ждать вечного счастья возвращения в один и тот же день. Чашка кофе, низкие облака. Разве этого достаточно? Он не понимал, как можно много раз перечитывать одно и то же письмо. «Ночью начался дождь, а под него так сладко спать. Я выключила все три будильника и снова уснула. Проснулась случайно, когда порыв ветра ударил по стеклам. Душ, макияж, кофе, одежда… Ох, сейчас бы три дня и три ночи не вылезать из постельки…»

19

Машину за мной прислали вечером.

Конечно, искусствоведы изменились со времен бывшего Первого.

Теперь они носили вполне приличные костюмы, и шляпы почти приличные, и улыбались приветливо. Один вошел в квартиру, другой остался снаружи у дверей. Раздался телефонный звонок.

«К вам придут», — трагически произнес директор.

«Уже пришли», — успокоил я его.

«Вы поедете с ними».

«Куда это вдруг?»

«Вам скажут».

Я оглянулся. Ладный искусствовед, хорошо выбритый («Шипр», «Шипр»), в неброском, но ладно пошитом костюме, был, наверное, не меньше, чем полковником, так уверенно подошел он к столу, оглядел меня критически: «Надеюсь, у вас есть приличный костюм?»

«Мы разве на бал едем?»

«Потому вас и спрашиваю».

«Тогда выйдите в прихожую».

«Это еще зачем?» — поднял брови полковник.

«Не буду же я переодеваться при вас».

Он удивился еще больше: «При мне и не такое делали».

Точно полковник. Такой непременно станет генералом. Такой непременно отправится на подножье массива Хамар-Дабан и вскроет там лиственничную кадушку с засоленным бурятским ламой. Подмигнет лама, обязательно подмигнет! Бывают ситуации, когда не подмигнуть нельзя, даже если тебя уже засолили. А все потому, что большие вожди нуждаются в бессмертии. Большие вожди всегда нуждались и будут нуждаться в бессмертии — во всех временах, во всех пространствах. А то, что льды белые, вода у берега отливает блеклостью, и небо белесое, низкое, отсвечивает, везде моргание, плеск слабый, чайка вскрикнет, все постоянно меняется, — так это только на наш взгляд. Люди действительно привыкли преувеличивать свои воззрения на живую природу.

«Наверное, вы думаете, что я повезу вас в „Матросскую тишину“ или в Бутырку? — негромко, без насмешки спросил полковник. И так же негромко ответил: — Нет. В указанные места возят в основном неудачников. Мы с вами отправимся в Кремль. Так что, пожалуйста, делайте только то, о чем я вас попрошу, никакой отсебятины. — Он обращался ко мне на „вы“, значит, все шло более менее нормально. — Поздравляю вас!»

Конечно, я догадался: «Книга вышла?»

Полковник сдержанно, но сердечно кивнул.

По лаконичным его замечаниям я понял, что сам он лично находит художественное решение замечательной юбилейной книги, может быть… ну, скажем так… несколько усложненным.

«А что вы считаете простым?»

Он улыбнулся и все так же негромко процитировал.

Слышал он в груди своей силы необъятные,Услаждали слух его звуки благодатные.Звуки лучезарные гимна благородного,Пел он воплощение счастия народного…

«Не так уж это просто…»

Он никак не отреагировал на мое суждение.

«Слушайте меня внимательно, товарищ Кривосудов. Сегодня у Генерального большой день. Сегодня у него день рождения, значит, и у вас сегодня большой день. Так решено… — полковник выдержал долгую паузу, чтобы я лучше вдумался в необыкновенность и важность такого решения, — так решено, что юбилейную книгу вручите Генеральному вы. Поэтому проясняю некоторые моменты. Специально для вас. Слышали, конечно, что Генеральный добр, что он любит людям делать приятное. Будем верить, что оформление книги ему понравится. Вот гонорар для Генерального. Пакет небольшой, положите во внутренний карман своего пиджака. Если Генеральный вспомнит о гонораре, вручите ему пакет, если не вспомнит — позже передадите мне».