Анна Коростелева - Эоган ОСалливан Страница 9

   На этом месте он протянул руку к нарам Маллигана. "Эй, Падди, сделай милость, подбей мне глаз. У меня поэтического воображения не хватает", - попросил Эоган, но рука его повисла в темноте. С тех пор, как Падди Маллигана разорвало ядром в двух шагах от их окопа, идеи, возникавшие у Эогана, не находили больше отклика на соседних нарах. Эогану следовало бы помнить о том, куда делся Падди, но он как-то умудрялся забывать об этом к ночи, что, наверное, не слишком льстило Маллигану. "Уж если кто помер, - рассуждал, видимо, Падди, - так ты и относись к тому как к покойнику". Тогда Падди с зелёным лицом стал появляться иногда у походной постели Эогана и играть на скрипочке, хотя при жизни играть на скрипке не умел. Эоган умолял его убраться подальше, но снаружи за окном шумели сосны Нового Света, этот шум превращался в игру Маллигана на скрипке, Падди вырисовывался в темноте, вытягивал откуда-то из уха смычок и начинал мерно покачиваться взад-вперёд, и с этим ничего нельзя было поделать. Тогда Эоган стал изображать, что на него нападает при виде Маллигана жуткая трясучка; тот удовлетворился этим и отстал от него.

   Полк Эогана так давно стоял на подступах к Бостону, что все уже как-то обжились в невзрачном городке с названием Итака, что между Вальгаллой и Авалоном, штат Массачусетс. Каждую ночь все британские силы в полном составе пробирались на соседнюю ферму к Дурнушке Салли, которая, если гость казался ей достаточно благонадёжным, могла налить самогона из-под полы из грязной бутыли в собственную кружку посетителя. Поскольку Салли по понятным причинам не хотела привлекать внимания клиентов к чистоте посудины и к количеству наливаемого спиртного, торговля этой амброзией шла почти в полной темноте, при свете коптилки, которая коптила сильнее, чем какая-либо другая. И в этой темноте, ожидая с нетерпением, когда подойдёт его очередь, Эоган не сразу разобрал, что прямо перед ним в очереди стоит Мак Кенна, с сомнением разглядывая дрянное пойло. Мак Кенна, благослови его Бог и храни его святой Патрик! Тот самый Мак Кенна, который раз и навсегда дал Эогану понятие об осаде Трои, об изгнании сыновей Уснеха и о том, как хорошо бывает поспать, отбившись от назойливых учеников. Мак Кенна, который учил Эогана никогда не ссылаться на его имя в графствах Корк, Керри и Клэр, да избегать и Майо, ибо там его имя знают хорошо, а потому бить будут долго. Эоган же всегда называл его своим учителем и запросто ссылался на него в графствах Корк, Керри и Клэр, и в графстве Майо, когда ему охота бывала подраться. Теперь Эоган рассмотрел нашивки на мундире Мак Кенны, его месяцами не чищеное ружьё, и сердце его сжалось. Он занёс было руку, чтобы тронуть его за плечо, но быстро спрятал её за спину. Эоган был человеком чутким и с тонкой душой. Он не нашёл в себе сил обратить на себя внимание Мак Кенны, увидев его при обстоятельствах столь паскудных. Что могут сказать друг другу двое ирландцев, встретившихся под Бостоном в составе английского экспедиционного корпуса? Поэтому можно считать, что Эоган так и не встречался с Мак Кенной с тех самых пор, как простился с ним в юности на Слиав Луахра.

   Во французской по происхождению деревушке Валери, которую английские войска проходили быстрым походным маршем, им попался католический священник, и весь батальон Эогана тут же отстал от основных сил, чтобы исповедаться. Святой отец не стал отпирать ради этого случая церковь, а принял у них исповедь прямо на крылечке часовни, вокруг которой гуляли крупного размера куры и постукивали носами в запертую дверь, как будто тоже хотели проникнуть в Царство Божие. В составе батальона было четыре роты, особо рассусоливать не приходилось, и каждый собрался с мыслями, чтобы выразить всю степень своего падения предельно кратко.

   - Позавчера мне приснился сон, - сказал Эоган, когда пришёл его черёд, - будто я спрятался в развалинах старого форта и случайно подслушал разговор Бога с дьяволом. Дьявол говорил, что за последние несколько тысяч лет ему надоело быть в оппозиции, что он проникся, раскаялся, совершенно обратился и мечтает вернуться в лоно Церкви. Короче, что он осознал.

   Святой отец благодушно кивал, приклонив одно ухо и вслушиваясь с некоторым напряжением, чтобы разобрать ирландский акцент исповедующегося.

   - А Бог ему отвечал на это, - продолжал Эоган, - чтобы он себе-то не льстил, что он незаменим, и что замена ему найдётся без хлопот. "Среди людей есть много похлеще тебя, - сказал Господь. - Вот я кого-нибудь из них и ангажирую. Ты первый не обрадуешься".

   Тут Эогану пришлось отодвинуться, потому что священник так всплеснул руками, что переполошил кур.

   - Сын мой, тебе же нужно день и ночь думать о спасении твоей души! Судя по тому, что ты рассказал мне, она висит на волоске. Тебе следует проводить на коленях по меньшей мере по шесть часов в день, предельно сосредоточившись...

   - Я только это и делаю, святой отец, - сказал Эоган.

   - Правда это? - обратился священник к остальным.

   - Чистая правда, святой отец, - отвечали соратники Эогана. - Он, как и все мы, проводит никак не меньше шести часов в день на одном колене, предельно сосредоточившись. Из этой позы мы целимся в бою.

   Затесавшись в морское сражение у Форт-Рояль и увидев вице-адмирала Родни, Эоган понял, что тут надо ковать железо, пока горячо. Адмирал ещё стоял на мостике и указывал канонирам, как лучше попасть во французов, а Эоган под палубой, правильно оценив обстановку и понимая уже, что Де Грасс вот-вот развернёт свой флот к англичанам кормой и покажет хвост, слагал свежайшую, с пылу с жару оду. Идея оды была нехитра: в общем, куда нас Родни пошлёт, там мы все и умрём со славой, вперёд, за старую добрую Англию и этот простреленный флаг. Писалось это с одной страстной мыслью: как бы отделаться от армии навсегда, и оттого заряд убеждённости, вложенный в оду, был поистине страшен. После боя польщённый адмирал призвал автора оды к себе. Низшее командование, опасаясь, как бы Эоган чего не выкинул, послало с ним одного из офицеров - Мак Карти, тоже уроженца Керри. Адмирал Родни похлопал Эогана по плечу и предложил повысить его в звании. Эоган отвечал со всей военной чёткостью, что ничто не приветствовал бы столь же горячо, как если бы адмирал освободил его от службы раз и навсегда, а заодно и всех его соотечественников. Мак Карти внутренне ахнул и, стремясь как-то подправить дело, громко сказал, что Салливан мечтал об этом продвижении с начала всей кампании. "Да, но продвинуться я мечтал при этом в сторону Керри", - уточнил Эоган. "Салливан неоценим как боец, и мы не расстанемся с ним ни за что", - снова подложил свинью Мак Карти. "Bhuel, imreochaimíd beart éigin eile oraibh"[9], - пробормотал Эоган в сторону. "Только попробуй", - тихо отвечал Мак Карти по-ирландски же. "Салливан - образец глубокой преданности английской короне", - пояснил Мак Карти адмиралу, чувствуя себя в ложном положении. "Не глубже, чем на толщину армейского сукна", - сказал Эоган и вышел, закусив губу.

   * * *

   Однажды мужчины со Слиав Луахра провели матч в хоккей на траве, разделившись на две команды - женатые против холостяков. Женатые выиграли и написали злорадную сатиру на другую партию, где осмеяли их уже как следует. Те не остались в долгу, и обмен стихотворными посланиями развернулся в полную силу. Однако неженатая молодёжь оказалась послабее в стихосложении, и более крепкие стихотворцы из враждебного лагеря легко били их по всем статьям. Тогда те перетянули на свою сторону одного из противников, - не слишком твёрдого в своих убеждениях Тайга О'Сканнела, поставив ему виски, чтобы тот написал стихи от их имени. Тот написал, но обман быстро раскрылся, свои провозгласили незадачливого перебежчика ренегатом, недостойным посещать собрание бардов, и полемика продолжалась.

   История была у всех на устах, и страсти кипели, когда в этих краях вновь появился Эоган О'Салливан, который вернулся из армии и пришёл пешком от самого Корка, на ходу избавляясь от военной формы, сдирая с себя знаки отличия и по частям меняя одежду на гражданскую; он зашёл к своему другу Доннхе в промежуточном состоянии - ещё в мундире британской армии нараспашку, но уже в шляпе, выменянной за табак в трактире, и в шейном платке очень светского вида, снятом на память с шейки встречной красотки. Он глянул на разложенные на конторке списки всех стихотворных посланий, тут же присоединился к лагерю холостяков, пристроился за конторкой и, отдирая от мундира последнюю пуговицу, накатал такие яркие и дерзкие стихи, какие только можно себе представить, в которых и раздолбал противника в труху. Ответ Эогана разошёлся в сотнях списков, все хохотали, затыкая себе рот рукавом, и после этого на Слиав Луахра установился мир и полная тишина. Лагерь противника возразить не смог. Повторить ничего из этих стихов, к сожалению, невозможно, так как, сочиняя их, Эоган о приличиях не хлопотал. В общем и целом, партия женатых была представлена в них как сборище недееспособных и опустившихся личностей.