Иван Зорин - Письмена на орихалковом столбе: Рассказы и эссе Страница 9

Одна из наших сект, добивающаяся популярности путем опримитивления религии, отождествляет мир с нашим островом, а не-мир — с остальной Вселенной.

Государство наше действительно разделено на группы и кланы, но эллин привнесет в его устройство слишком много черт от своей правильной идеи — быть может, и в созданной им путанице заложен некий недоступный нам, людям, знак? — и его чересчур жесткая структура наверняка сломала бы наше государство, как крепнущий скелет младенца лишает его гибкости, все ближе продвигая к смерти.

Я, и пусть мое имя не будет трепаться в сплетнях потомков, принадлежу к привилегированному классу художников, к элите, как определит нас Платон. Но я не ремесленник, кладущий краски на обожженную глину амфор и ваз. Инструментом, помимо алмазного резца на орихалке, мне служит фантазия, которая всегда равносильна предвидению, а материалом — будущее. В словах этих содержится нечто большее, чем поэтическое бахвальство. Ошибается тот, кто воспримет их как пустую метафору или как выраженье без смысла, вроде «тоска плиты» или «жар черствого бегемота». Неторопливо вырезая сейчас на орихалке значки слов, я ощущаю, как творю этим один из бесчисленных вариантов будущего, как, фиксируя его, я тем самым задаю ему направление, фигуру, в которой оно позже застынет, я ощущаю свое могущество и понимаю, почему каббалисты будут потом учить, как с помощью тридцати двух путей премудрости, куда войдут двадцать две буквы еще не сложившегося еврейского алфавита, Бог обнаруживает явно свою бесконечность. Я, простой писец на орихалке, чье искусство позволяет узреть всю толщу веков, вижу числового бога пифагорийцев, которого сначала все забудут с той же поспешностью, с какой две с половиной тысячи лет спустя будут ему молиться — в причудливых извивах грядущего много возвратных ходов, — я вижу, что стойкость нашего народа унаследуют римляне, неукротимость — гунны, а ироничную отрешенность — нубийцы, чью культуру заново откроет миру в эпоху железных птиц и железной привязанности к вещам один англосакс. Мне видится, как передача сокровенных знаний впоследствии таинственным образом будет связана с получением трижды величайшим героем Юга изумрудных таблиц, а героем Севера — рун[31]…

…Наши наделенные ясновидением жрецы — каста голубокожих и зеленокожих, в подражание которым египтяне будут рисовать своих богов цветными, усердно развивают эсхатологию, науку о ближайшем локальном светопреставлении. Это единственная наука, которая процветает у нас в последние годы, ибо все чувствуют назревание катастрофы. Жрецы пророчествуют, что когда содрогнется земля и наши храмы без крыш не уберегут нас от хлынувших вод, когда молитвы станут такими же напрасными, как доспехи, когда от жуткого взрыва сотрясется само небо, вот тогда-то в раскатах этой катастрофы и родится эхо, которое будет звучать в мире после нас. Северные люди изобразят позже нашу гибель как гибель своих богов, когда в день последней битвы задрожит древо жизни, когда злые волки пожрут один — солнце, а другой — луну, когда попадают все звезды и асы — будущие боги, которых мы скоро уже явим собой, гибнут, жертвуя собой.

Южному мистику с Патмоса[32] наша гибель откроется как видение со снятием шестой печати. Я могу даже различить слова, в которых он запечатлеет свой ужас. Но ни мрачное, как власяница, солнце, ни сделавшаяся, как кровь, луна не заставляют мое сердце трепетать, ибо дар предвидения ниспослан нам в равной мере с мудростью — первое без второго трагично, как будет трагична судьба вещей женщины из Трои.

Нам известно даже (это случится значительно позднее), что «в 6-м году кан, 11 мулук, в месяце зак[33] началось страшное землетрясение без перерыва до 13 куэн. Это произошло за 8060 лет до составления этой книги», что именно так выведет острое стило из бронзы под рукой невозмутимого индейца майя, а потом один галл обнародует его текст как ребус: «Страна Глиняных Холмов, земля My, была принесена в жертву». И мы знаем, что это будет правда о нас, как будет правдой и многое другое, искаженное (или подчеркиваемое) нелепостью деталей. Мы знаем также, что убранство нашего острова — это убранство капища, чьи алтари испытают вскорости холодное прикосновение рыб и обжигающую слизь медуз…

…Некоторые еретики утверждают, будто бы кто-то один из нас спасется, дабы послужить прототипом вавилонянину Атрахасису или семиту Ною, строящему ковчег, согласно сложенному в нашу честь мифу о потопе. Но мы не верим. Ведь нас учат: хотя ветер надувает паруса кораблей в наших гаванях, мы, люди лунного света, должны готовить жертвоприношение. Мы знаем, что нас ждет, и потому, как учат нас жрецы, — мы боги. Ибо только боги способны добровольно принести себя в жертву. Фригию в этом позже убедит искалеченный Аттис, а остальных — Распятый на Кресте.

… Я уже вижу, как наша кровь ложится пятнами на быстротекущее время, раскрашивая его письменами, означающими наше бессмертие. Это не будет даже воскресением, ибо мы, в сущности, ведь никогда и не умирали. И я спрашиваю себя: существую ли я, безымянный резчик на орихалке, или существует лишь предание обо мне, а я существую в этом предании? Но усталость и безразличие мешают мне искать ответ. Ведь не все ли равно, есть ли я теперь, в настоящем, или обречен на рождение только в будущем, которое для меня уже прошлое?

ЛИКИ ЯНУСА

Повинуясь движению Солнца, уродливая тень века девятого медленно ползла по календарю и уже падала на век, завершающий первое тысячелетие Распятия. Казалось, что круг неразмыкаем: все те же древние, как мир, страсти швыряли род человеческий по все тем же древним подмосткам.

Звездными ночами в мрачных теснинах гор и фьордов седовласые скальды, в которых тогда на время вселился гений слепого рапсода, уже слагали свои саги буйным ватагам Рыжих, Хитрых и Железных Рук, грабившим с одинаковой беспощадностью как тщедушных потомков легендарного бритта[34], так и недостойных наследников христианнейшего из Каролингов[35], но скандинавское слово «vaeringjar» еще не проникло через греческое «βαραγγοε» и русское «варяг» в язык арабов и латынь. Это случится чуть позже, когда, ломая копья, кости и местные наречия, толпы северян высадятся на Сицилии — предмете распрь латинян и сарацин. Некие мудрецы в сирийской пустыне уже измерили кривизну меридиана, вычислив тем самым длину пояса совершеннейшего из пифагоровых тел — шара Земли. В цифры индусов уже ввели знак «нуль», знак ничто, с помощью которого, однако, можно изобразить и бесконечность. А в Багдаде, центре Вселенной, халиф Мутадид[36], последняя жемчужина в ожерелье Аббасидов, уже оплакивал закат своего дома, предчувствуя, как сообщают об этом его хроники, свою близкую кончину.

В Поднебесной китайцев черные вороны — уйгуры и тангуты — доклевывали останки династии Тан, а в историю стран Леванта затравленным верпем на миг ворвалось болгарское чудовище.

Азия, неумолимая и безжалостная Азия опять растворила пасть ужасных ворот между Уралом и Каспием и с упоением извергла из чрева своих степей новых всадников, злобно хохочущих, с тугими колчанами на впалых боках неутомимых лошадок. В ураганном натиске, под копытами этих косматых кентавров, которые, выпрашивая победы у своих кривозубых богов, приносят им в жертву петухов и младенцев, средь огня и крови уже пали со стоном моравские славяне, перед этой ниспосланной народам за грехи Божьей карой склонились гордые маркоманы, наказанные соприкосновением с ней, бежали громадные авары и глумливые аланы, содрогнулись обе Империи, грозное имя мадьяр было у всех на устах. Их дикие, согнанные печенегами с исконных кочевий орды вели могучие Арпады, князья, пока еще не принявшие из рук папы королевского титла. Мстя за позор от печенегов, эти зычные вожди, еще не вкусившие германского меча и горечи поражения на Лехе, словно бешеные псы, приказывали жечь все вокруг. Рушились планы римского иерарха по истреблению в Паннонии заразы злокозненных ариан, отрицавших божественную сущность Сына, и следов мерзкого язычества: всюду низвергая Крест, венгерский аркан хищно свистел над бумажным корабликом Европы.

Многие ждали конца света, ибо заря Клюни[37] еще не остудила тогда милленаристских чаяний[38]. В мертвых городах трубными ангелами выли волки, голод и черная оспа рисовали повсюду картины Страшного суда, а король-чума делал тогда солнце мрачным, как власяница, а луну — как кровь. Коварная секта богумилов[39] тогда еще не возродила бациллу манихейства, от Церкви еще не отложились восточные схизматики[40], и тьма времен еще должна была кануть в Лету, прежде чем распрямился ухмыляющийся карлик Средневековья.