Анна Ривелотэ - Арысь-поле (сборник) Страница 9

Нескончаемая нейландская зима шла на убыль, истончалась в паутину. И хотя еще далеко было до выстрелов бледной зелени, до бестолкового насекомого копошения под ногами и вокруг, до того, как пыльца и споры защекочут воздух — в восточном ветре уже отчетливо звучали ноты сырости. Приближался первый весенний праздник, бал дебютанток, день, когда благополучные горожане выводят на люди дочерей, набравших цвет за зиму.

Том Паттерсон был страшно удивлен, обнаружив в почтовом ящике приглашение на бал. По закону он мог считаться свободным от брачных уз лишь через год после исчезновения супруги. Кроме того, Том был, мягко говоря, небогат, знакомств в высших кругах не имел и никак не мог взять в толк, кто это вспомнил о нем в связи с таким значительным мероприятием. Сначала он решил было, что приглашен вместе с Зайкой как отец дебютантки, но приглашение было на одну — его — персону. Да и какая, по совести, дебютантка из щуплой и болезненно застенчивой Зайки, которой и в школу-то надеть особенно нечего.

Неизвестно, узнал бы Том за давностью лет тех двоих, что положили картонный прямоугольник в его почтовый ящик и затрусили в квартал у озера. Один — удерживая под мышкой перехваченную лентой коробку, второй — облизывая ладонь, чтобы пригладить непослушно топорщившиеся усы.

Возвращаясь с прогулки, Фликке Нюквист торопливо, как на горячую картошку, дула на озябшие пальцы. Она не любила рукавиц и привыкла держать руки в карманах, однако теперь все карманы были загажены матушкиной заговоренной солью. Фликке силилась вспомнить, где она видела в последний раз свою старую меховую муфту — надо бы привести ее в порядок, — как вдруг заметила коробку, стоящую у порога.

В доме Нюквистов к балу готовились особо. Еще осенью для Фликке был приглашен учитель танцев, молчаливый и невероятно худой месье Эдмон, который приходил дважды в неделю. Танцы давались девочке легко, но особого интереса к ним она не питала, и это злило учителя. Он предпочел бы неловкую дурнушку, страстно мечтающую затмить всех на балу не красотой, так грацией. На взгляд месье Эдмона, за равнодушием Фликке крылись пресыщение, леность и спесь, присущие богачам. Впрочем, он ошибался: для того чтобы отвечать представлениям учителя о нравах нейландской знати, фрекен Нюквист была слишком юна. Но настоящим восторгом ее глаза зажигали не танцы, а наряды.

Как все девочки ее возраста, Фликке была без ума от бальных платьев, и, будь ее воля, она облачалась бы в них прямо с утра, едва сбросив пижаму. Само собой, Фликке роптала, узнав, что наряд для бала был заказан в городе готовым, без примерки, но мать хотела сделать дочери сюрприз, и детали не обсуждались. Теперь, увидев у двери коробку, девочка почувствовала учащенное сердцебиение; пальцы вмиг согрелись. Должно быть, служанка не слышала звонка посыльного — была туговата на ухо. Фликке схватила коробку и устремилась в дом. Проворно взбежав по лестнице, она бросила ношу на кровать и торопливо освободилась от пальто, башмаков и шапки. Папиросная бумага, лента, пломба портного, крышка коробки — все полетело в разные стороны. Под крышкой обнаружилась ветка орхидеи — как изысканно! — а уж под ней заветное платье.

Фликке ожидала чего-нибудь, что более отвечало бы вкусам матери, чем ее собственным, и выбор фру Нюквист ее удивил. Платье было восхитительным — но странным, и она никак не могла определить, в чем же заключается эта странность. Шелк цвета старой бумаги, пожелтевшее, будто ветхое, кружево, ряд мелких пуговиц вдоль спинки. Его словно сняли с врасплох застигнутого привидения где-нибудь на брошенном корабле. Действительно редкая вещица, должно быть, винтажная, и стоит уйму денег. Если бы мать была дома, Фликке кинулась бы к ней с поцелуями, но мать с утра отправилась в город по делам благотворительного комитета.

Ася вернулась домой уже к обеду. Фру Нюквист спешила: ей не терпелось сделать дочери подарок. Благотворительность была лишь отговоркой, а настоящую причину ее визита в город она теперь держала за бретельки, поднимаясь по ступенькам в комнату Фликке.

— Дочка! Ты дома? Смотри, что у меня есть для тебя!

Фликке выскочила из комнаты и остановилась в замешательстве. Остановилась и Ася.

— Что это за платье? — одновременно выдохнули мать и дочь.

День, начавшийся для Фликке так замечательно, сменился вечером, полным упреков и слез. Фру Нюквист требовала разыскать сорванную пломбу, позвонить портному, отправившему заказ не по адресу, и вернуть платье, которое так нравилось Фликке. Девочка пришла в уныние и ужас при виде усыпанного каменьями и блестками наряда, купленного матерью и не шедшего ни в какое сравнение с тем, что прислали по ошибке. Теперь она чувствовала себя неблагодарной, и от этого мысль о грядущей разлуке с платьем ее мечты жгла еще сильнее. Фликке пришлось повиноваться, но к ее облегчению, по телефону сказали, что ателье, отправившего посылку, больше не существует, и довольно давно, уже несколько лет. Облегчение сменилось тревогой. Так вот что странного было в платье: оно отправлено из места, которого нет, возможно, кем-то также несуществующим. Однако это лишь делало ярче окружавший его романтический ореол.

Тот факт, что платье некуда было возвращать, не мог реабилитировать его в глазах Аси. Фру Нюквист не собиралась мириться с тем, что дочь отвергла ее подарок. Платье-подкидыш должно было найти пристанище на чердаке, а Фликке — пообещать матери исполнить ее волю и отправиться на бал наряженной, будто Хозяйка Медной горы.

Тот день, когда Фликке Нюквист сражалась с матерью за право явиться на бал в наряде, присланном ниоткуда, и была побеждена, Малеста Паттерсон провела дома. Ей нездоровилось, но валяться в постели было бы совсем скучно. Поэтому девочка решила занять себя какой-нибудь необременительной домашней работой в ожидании отца, отправившегося к букмекеру. (Делая ставки, он всегда просил у нее совета, несмотря на то что выиграть с Зайкиной помощью ему еще не удалось ни разу.) Зайка взялась привести в порядок невеликий гардероб Тома. Покончив со штопкой носков, она вытащила из шкафа сюртук, чтобы почистить его. Девочка запустила руку в карман, исследуя на предмет дыр, и извлекла на свет картонный прямоугольник приглашения, который Том уже смял, честно собравшись выбросить, но позабыл.

Зайка не хотела на бал. Она действительно туда не хотела. Если начистоту, одиночество и избыток времени для размышлений и чтения сделали из нее порядочного сноба. Зайке нравилось противопоставлять себя обществу пустоголовых сверстниц, в которое она, строго говоря, даже не была вхожа, и их родителей, в суете пекшихся об успехе. В свои четырнадцать лет она искренне считала, что лучшая судьба для нее — заботиться об отце, не отвлекаясь на танцульки и шашни с кавалерами. Растроганный нежным вниманием дочери, Том порой с грустью думал о том дне, когда ему придется выдать Зайку замуж, может, даже против ее воли, но все-таки от этого момента их обоих еще отделяло неопределенно долгое и определенно сладкое время.

Зайка не хотела на бал и совершенно не была расстроена тем, что отец получил приглашение на одну персону. По ее мнению, Тому не следовало отказываться от возможности «развеяться», а у него не достало духу сопротивляться ее уговорам. Они словно поменялись ролями: Зайка говорила с ним, как с приунывшим ребенком, который отказывается выйти поиграть в мяч.

День выдался теплый и ветреный. Пахло так, как может пахнуть только ранней весной, словно в воздухе распылили эликсир безумия. Еще только покидая дом, Том Паттерсон был уже пьян, хоть и не выпил ни глотка спиртного. Его лихорадило предчувствие какой-то упоительной победы. Он даже не жалел, что дочь не разделит ее с ним, потому что чувствовал: победа предназначена лишь ему одному.

Бал дебютанток был мероприятием скорее торжественным, чем роскошным. Взятый напрокат фрак сидел скорее хорошо, чем худо. Стоя внизу парадной лестницы ратуши, Том не был ни скован, ни растерян; он горел любопытством. Любопытством не к светскому обществу или юным девушкам, но единственно к обещанной победе. Он оглядывался, пытаясь прочесть какие-нибудь адресованные ему знаки, и взор выхватывал случайные детали: какой-то кислый господин поправляет бутоньерку; толстуха в лиловом с досадой замечает, что веер сломан; в охапке желтых тюльпанов два уже наклонили голову, сморенные последним сном. Том не знал, что из этого было знаком, не знал, было ли в этот вечер в этом месте что-то, что знаком не являлось.

Вдруг до его ноздрей донесся превосходный и тонкий кокосовый запах, и он, как борзая, на этот запах оглянулся, замерев и поджавшись всем телом. Та, кого увидел Том, сначала показалась ему весьма миловидной и смутно знакомой, но первое впечатление тут же смыло волной необыкновенного, леденящего душу восторга и ужаса.