Эрве Гибер - Путешествие с двумя детьми Страница 9

Рено-12 увозит нас за пределы Агадира к пустыне, мы едем вдоль задымленных рафинадных заводов, сбиваемся с дороги, свет на месте украденного прикуривателя освещает мою руку на непромокаемом плаще. В поисках отеля мы разворачиваемся. Дети хотят сесть за руль, «здесь, - говорит Б., - человеческая жизнь дешево стоит». Дети подражают арабской речи. Мы пробуем остановиться в разных отелях, нигде нет мест. Как только мы оказываемся в номере, дети открывают окна, выходящие на прозрачные синие бассейны с подсвеченной водой. Они хотят купаться и звонят администрации, ночью запрещено купаться, можно получить лунный удар, который более болезнен, чем солнечный. Дети сразу же раздеваются догола, и я замечаю, что туловище у милого ребенка немного коротковатое и чуть пухлое. Второй ребенок будет спать со мной, наконец рядом. Я закрылся в номере 221, от номера 219 меня отделяет другой номер. Дети оставили окно раскрытым настежь, и занавески слегка развеваются на свежем ветру. Шум мотоциклов. Усталость. На моих часах, всегда немного спешащих, два часа десять минут ночи, здесь ровно полночь.

Воскресенье, 4 апреля

Ночью в темноте, лежа рядом с ним, я говорю ребенку слова, которые утром кажутся досадным сном. Но я не мог не произнести их, они мешали мне уснуть, душили меня. Голос отвечающего ребенка меня успокаивает.

Некрасивый ребенок смотрит в окно: он сообщает о появлении попугая именно в тот момент, когда я его самого назвал ребенком-попугаем, и он говорит мне, что работал в магазине, где продавали попугаев. Позже я слышу грохот воды, когда его тело погружается в воду бассейна, и встаю, чтобы посмотреть, как он плавает, из моей обсерватории; я прячу блокнот и ручку под подоконником и любуюсь его движениями, его прыжками, его баттерфляем, он поднимает голову и замечает меня. Синий попугай привык к железному обручу, его лапки со шпорами связывает веревка, крылья подрезаны, ливрея лакея, принесшего ему семечки, красного цвета, прекрасно поддающегося обозначению. Но теперь надо оставить привычные названия цветов и использовать названия тех вещей, которые их определяют: искать их имена в небе, искать в море, искать в цветах шкур и земли, в свежей траве, в хлопанье флага на крыше отеля.

Дети просыпаются голыми: их хрупкие ноги еще во власти сна, их спины плавно изогнуты, у них подтянутые и крепкие маленькие ягодицы, когда они переворачиваются, видны их гладкие лобки, стебельки их членов, они охотно показывают себя, они медлят, перебирая и надевая одежду, они потягиваются. Я закапываю фотоаппарат глубоко в сумке среди вещей, словно закусив в мыслях губу, я удерживаюсь оттого, чтобы достать его и воззвать к наготе детей. Я едва на нее смотрю. Так же, как я следую написанному мной плану, препятствующему наслаждению, желание которого успешно дает о себе знать, я принуждаю себя противостоять фотографии, которая, вероятно, тоже является наслаждением.

Иногда я смотрел на спящего ребенка, повернувшегося ко мне или перевернувшегося на живот, разглядывал тонкие линии его лопаток под простыней, его украшенную тонким шнурком руку, и каждый раз положение этой беспомощной руки подчеркивало исключительную грацию, не изнеженность, но неосознанное благородство, волнующую, потрясающую женственность. Определения начинают меняться местами: некрасивый ребенок стяжает высочайшую красоту, а прелестный ребенок одевается в неуклюжесть, (новорожденных детей короля и крестьянина поменяли местами).

Я буду носить обувь на босу ногу, я обожаю это делать. Монотонный шум мячика, отскакивающего от связанной с ним ракетки.

На дороге из Тизнита: белые купола, калеки, грабители, драчуны, мачу-пикчи, стены, скрывающие ухоженные эспланады, королевские портики, минареты, закутанные в черное женщины, треплющий полотна ветер, спящие, шелудивые, дрессировщики зверушек, похитители крашеных камней, прачечные, бойни, зубоскалыцицы и беззубые, игроки в мяч, облака гонят раскаленную пелену на долины, в городе мужчины плачут в расселинах, совокупляются в стенных дырах. После оазис исчезает в узком морском заливе: устье Нила.

У детей стоит, когда они собирают змеев, стоит в шортах, стоит, пока цепляют свои флажки. Милый ребенок не перестает держать проснувшийся член рукой.

Купальный комплекс Сиди Р'Бат, кафе, ресторан, бунгало. Мы вчетвером спим на чем-то вроде циновок, разложенных в шахматном порядке. Прогнали жесткокрылых, опасаясь их раздавить. Я думал: когда дети будут играть с воздушными змеями, начну их рисовать, взял тетрадь для набросков, но в тот момент, когда дети запустили своего шпиона, я был не в состоянии соединить и двух линий, и воздушные змеи клевали носом.

Невероятный потрясающий гул океана. Тяжелые волны все в пене, таких я никогда в жизни не видел. Взрослый наводит справки, он хочет узнать, не может ли океан унести детей с собою.

Понедельник, 5 апреля

Мучительное пробуждение. Постель и одежда влажные, руки пропитаны солью, песок в волосах, в ушах, вокруг глаз. Головная боль из-за выкуренного вечером косяка или сражения в дюнах. Единственная возможность что-нибудь написать - проснуться раньше всех. Дети положили матрасы на пол, ибо у них одно одеяло на двоих. Хрип дыханий, шорох ладони, проскальзывающей под живот. Непрекращающийся грохот океана, стучащее окно. Маленькая занавеска пропускает красноватый свет, я сижу на постели, укутанный, наверное, совсем нелепый, я не снимал вечернюю одежду и башмаки. В животе урчит.

Вчерашняя еда в деревне, около пяти часов ближе к вечеру: растертые с кориандром помидоры, разваренный бычий хвост с капустой, но все это показалось мне наивкуснейшим. Стаканы с чаем доверху заполнены листьями мяты: кажется, пьешь трясину. Мы делаем в деревне покупки на случай, если нам не захочется возвращаться туда вечером: плавленые сырки «Смеющаяся корова», только что испеченные багеты, яблочный лимонад, пирожные с арахисом, похожие то на маленькие сухие галеты, то на свежие блинчики. Ребенок ищет косяк, взрослый пытается ему помешать.

Ближе к шести вечера долгая прогулка в дюнах. Сперва на машине, потом пешком. Совершенство всего, что нас окружает: цвет неба, моря, дюн, и никакой способности описать эти уровни глубоких белых оттенков. Стоянки птиц, разлетающихся при нашем приближении. Присутствие детей, «безупречных статистов», шепчет мне в ухо Б. так, чтобы они слышали. Мы снимаем обувь, идем дальше, подняв голову навстречу ветру. Дети дерутся, их переплетенные в песке тела, образуя единого, дрожащего и путающегося монстра с восьмью лапами и двумя головами, напоминают мне внутреннее состояние Т., насколько оно мне известно: возвращение юношеского пыла, который мы никогда не могли разделить. Спутанные и подскакивающие дети на моих глазах становятся им и мною (Т. стремительно несется на пляж, будто сказочное море). Тогда я бросаюсь в эту рукопашную, я хватаю их и заставляю вертеться, кусаю их, цепляюсь за них, сплетаюсь с ними, я песчаная змея, они добираются до меня и укрощают, они дерут меня за волосы, давят, выкручивают яйца, трут мне лоб песком, потом заставляют меня есть песок. На нас опускается ночь, и море поднимается, оно ткет на краях бухт нити из света раскаленного золота, которые на фотографии станут необъяснимыми. Я закончил пленку, я размотал ее очень быстро, чтобы остановить искушение постоянно снимать; как всегда, самые красивые фотографии - те, которые невозможно сделать; именно потому, что аппарат пуст и безопасен, такие моменты становятся нереальными. Мы больше не можем найти машину, мы должны укрыться во впадине одной из дюн, дети играют роль жаждущих наемников. Но навстречу идут тени, внезапно на гребнях дюн появляются четыре бербера с факелами и окружают нас. Они перерезают горла детям, а нас двоих бросают в тюрьму.

Взрослый умеет больше скучать, чем дети. Он исчерпал свои уловки: быстро развеявшуюся белую дымовую шашку, микроскопические игральные карты, японскую подзорную трубу размером с кусочек сахара, он не мог взять с собой фейерверки, так как боялся, что они взорвутся в самолете. Вчетвером мы оказываемся в каземате, освещение ужасное: над дверью болтается бедная лампочка. Мы замечаем, что у нас нет постельного белья, только два царапающихся и вонючих одеяла, из-за которых мы, тем не менее, ссоримся. Страх скуки взрослого наполняет комнату и заставляет нас нервничать. Он принимается читать скучный и неправдоподобный рассказ русской шпионки. Ребенок-попугай, не желающий его слушать, надевает наушники и просит у меня ручку, чтобы писать свой дневник, в какой-то момент он поднимается, и я замечаю на открытой странице буквы, складывающиеся в мое имя. Ребенок-бездельник распаляется. Наконец картину как-то оживляет обсуждение программы на следующий день: мы скотчем приклеиваем к стене карту, и я снова достаю листок с названиями деревень и отелей, Тарудант, Тафраут, Урзазат, гостиница «Золотая газель» с белым слоном. Одна из реек воздушного змея служит указкой, чтобы напыщенно обозначать расстояния, которые осталось преодолеть. Но в моей руке географическая тросточка не медлит стегнуть ягодицы голого ребенка, я щиплю его чуть пухлую грудь, глажу гладкую спину. В это время печальный ребенок засовывает руку в трусы наставника. Потом он ложится, и милый ребенок берет меня за руку, чтобы положить ее на живот уродливого ребенка, потом, чтобы сжать его член. Наш преподаватель обеспокоенно ходит взад и вперед. Очень нежное, слишком быстро исчезнувшее животное чувство. Я вспоминаю, что во второй половине дня заметил необычную красоту ногтей ребенка.